Грозный Ю-Мен вонзил в мою грудь широкий меч, и пала я, как подрезанный колос созревшей пшеницы.
На другой день юный повелитель объявил меня своей женой и повелел сжечь мое тело. Мой прах в золотом сосуде он опустил в выдолбленный мрамор восточной стены и скрыл его от взоров людей Буддой из серого камня Аждагры.
Кровавого Ю-Мена казнил мой супруг и повелитель и его кровью он обагрил подножие Будды и залил ею стену, где покоился мой прах.
Юан-Шин-Ба-Фай купил дом Сам-Ур-Вея и сказал:
«Отныне этот домхрам! Имя егоАмо-Джан-Нин, это значит: великое горе человека!»
И велел богдыхан переселиться всем жителям Со-То-Шена в соседние города и сжег он Со-То-Шен, сохранив лишь новый храм.
А через год примчался в Амо-Джан-Нин юный, прекрасный повелитель Пэ-Синя и трепетной тенью у цветка астореи предстала перед ним Дзи-Шо-Каюн, вызванная силой его любви и страстью его зова.
Длинные ночи коротали мы с ним, молчаливые, то страстно, безумно пылкие, то грустно-нежные, но на десятый день услыхали мы звуки гонгов и боевых рожков. То мчались воины на поиски богдыхана.
«Прими меня в стране ста духов, воскликнул тогда Юань-Шин-Ба-Фай, прими меня, моя возлюбленная жена, Дзи-Шо-Каюн!»
И, разбежавшись вот от той колонны с звероподобными людьми на вершине, он ударился головой о твердый мрамор стены Амо-Джан-Нина
Брызнула царственная кровь последнего из рода Хун-Бао, и пал он мертвый Его душа с тихой песнью слилась со мной в прекрасной стране «ста духов».
Мимо промчались воины богдыхана, и долго жила тревога и смута в Пэ-Сине
Прошли века. Истлел Юань-Шин-Ба-Фай. Его тело въелось в белый мрамор Mo-Линя, и только череп богдыхана пережил длинный ряд бесконечных тьен-баю
Кровавый Ю-Мен свершил грозное дело. Он лишил Пэ-Синь благороднейшего из владык и нежную Дзи-Шо-Каюн возлюбленного мужа
VIII
Наступило глубокое молчание. Казалось, что в уютном кабинете нет живых людей.
Борис Павлович оборвал свой рассказ на последнем слове и не двигался.
На лице Льва Георгиевича застыло выражение ожидания.
Долго длилось молчание. Его нарушил бледный, взволнованный капитан Ю-Мен-Лен.
Борис Павлович! попросил он. Вы должны окончить рассказ!
Мне очень тяжело это сделать, сказал тот, но я исполню ваше желание, капитан.
Он помолчал немного, а потом начал:
Когда китаянка замолкла, я собрал все свои силы и старался сбросить с себя ужасный кошмар, но, к моему ужасу, я не мог отделаться от страшной власти видения. Что-то могущественное охватило меня, и я был убежден, что все наблюдаемое мноюдействительность, необъяснимая действительность. Я чувствовал, что схожу с ума, что еще миг, и в моем мозгу исчезнет граница, разделяющая известное от неизвестного, и что тогда я перестану существовать. Взглянув на капитана, я убедился, что он находится весь во власти непонятного видения
В то же время кажущийся при лунном свете черным, пряно пахнущий цветок астореи, мерно колебался из стороны в сторону, а около него, то расплываясь в полумраке, то вновь появляясь, молчала таинственная маленькая китаянка с яркими, неземными глазами.
Что-то толкнуло меня Я бросился вперед и с диким криком схватил стебель астореи и рванул его. Мне ответили два звука. Неистовый крик капитана и тихий, еле уловимый слухом стон. В эту минуту я почувствовал острую, жгучую боль и упал на белые плиты старого храма Амо-Джан-Нин
Когда я очнулся, надо мной склонилось лицо капитана Ю-Мен-Лена.
Я долго был болен, и врачи Пекинского лазарета с трудом вырвали меня из цепких объятий смерти. Рана была глубокая. Нож лишь на два сантиметра прошел правее аорты.
Рана? спросил Лев Георгиевич. Откуда рана?
Капитан быстро поднялся со своего кресла и, блестя глазами и нервным движением сжимая тонкие пальцы, быстро проговорил:
Когда он сорвал цветокисчезла тень Дзи-Шо-Каюн, и я в порыве непонятного, но безграничного отчаяния выхватил нож и ударил Мой нож поранил моего друга
Борис Павлович подошел к китайцу и молча пожал ему руку.
С той поры, продолжал капитан, я не ощущаю интереса к жизни. Все, что я делаю, это делает мое тело, но дух мой, все дремлющие в человеке и неизвестные ему чувства очень обострены и живут собственной жизнью. Я часто слышу недоступные для других звуки, подобные голосу давно убитой моим предком дочери Сам-Ур-Вея. Мы ведь и тогда не слышали ее голоса ушами, он проникал к какому-то другому слуху, но был еще более ясен и понятен нам. Этот слух не знает языков и наречий. Он воспринимает язык мыслей и воли подобно тому, как слух принимает язык звуков. Нередко я вижу колебания чего-то безграничного и прозрачного, повисшего в воздухе, и в этом прозрачном море плывут и движутся ясно различимые мной лица и события Но кто мне скажет: кто они? где они были? Откуда приходят и куда исчезают? И когда они совершались и жили на земле?
Все молчали. В голосе капитана звучало глухое отчаяние, страстная мольба дать ему выход из того мира загадочного и страшного, куда загнала его прихотливая, полная неожиданности, неизведанная жизнь человека.
Да! уже спокойным голосом произнес капитан. Летом я возвращаюсь в Китай, а в июле, когда вы оба будете отдыхать в Трувиле, я буду приближаться к Джунару, к развалинам Со-То-Шена. Древний Амо-Джан-Нин увидит еще одну смерть. Там, на белом мраморе, пережившем ряд веков, пала мертвой Дзи-Шо-Каюн, там отдал свою кровь мой предок, жестокий Ю-Мен, и разбил о камень свою царственную голову последний Хун-Бао, благородный Юань-Шин-Ба-Фай Там же окончит свои дни умерший уже давно для жизни Ю-Мен-Лен, последний потомок убийцы
Все молчали. В дальних комнатах начали бить часы
СОЧЕЛЬНИК В СТАРОМ ЗАМКЕ
Илл. К. Биндинга
В старинном, как Кейстутов камень, замке княгини Рожковской в сочельник собрались друзья. В большом, сводчатом зале, верхушкой своей касаясь расписанного итальянцами XVII века потолка, горела елка.
Залитая тысячами электрических огней, увешанная блестящими безделушками, разноцветным мишурным дождем, золочеными пряниками, звездами и фонариками, елка отражалась в гладком, как ледяная поверхность, паркете из палисандрового и розового дерева.
Гости не танцевали.
В доме не было молодежи, так как единственный сын княгини, молодой князь Адольф, не мог покинуть, несмотря на праздник, свою дипломатическую службу при венском дворе.
Гости сидели группами, весело и непринужденно беседуя и смеясь.
Молчаливые лакеи ловко и быстро разносили подносы с плодами, сластями и вином.
Сама княгиня стояла перед большим столом из ляпис-лазури, скованной бронзой, и, нахмурив свои властные брови, говорила почтительно склонившемуся перед ней дворецкому:
Когда гости уйдут, тогда
Поздно и опасно, ваше сиятельство
Я так хочу! А опасности я не боюсь. Кто посмеет бросить тень подозрения на меня, княгиню Рожковскую?!
И она пошла к гостям, величественная в царственном платье из золотистого, тяжелого, как парча, шелка, покрытого тонкой паутиной кружев.
Лицо ее было гордо, но какая-то тайная прелесть, очарование ума и еще могучей, хотя уже осенней, красоты влекли к ней все взоры.
Мужчины при ее приближении поднимались в каком-то стихийном восхищении и, как зачарованные, шли ей навстречу, а женщины невольно улыбались ей, как солнцу, и даже забывали о зависти и сплетнях.
Глядя в эти гордые и прекрасные глаза, все прощали ее безумную жизнь в пирах и угарных развлечениях и здесь, в тесном кругу немногих друзей, и за границей, где имя красавицы-княгини Рожковской было окружено поклонением и изумлением.
О, как вы прекрасны, княгиня! сказал глубоким баритоном богатый помещик Коптский, сосед по имению. Красота бессмертна!
Выльстец! ответила она, наклоняя голову.
Бойкая молодая дама, сидевшая на мягкой козетке, при этом движении княгини всплеснула руками и воскликнула:
Боже мой! Какой чудный камень!
Все взглянули на грудь хозяйки замка. На белой матовой коже с просвечивающими, как у девушки, синими жилками, на цепи из крупных разноцветных алмазов, висел изумительной величины рубин, красный, как кровь.
Все обступили княгиню, а она, сняв цепь, передала ее гостям.
Драгоценность ходила по рукам, а когда она вернулась, княгиня сказала:
Этот рубин принадлежал моему предку, другу и советнику герцога Филиппа-Равенство. Он, по приговору Трибунала якобинцев, погиб на эшафоте. Святая гильотина обагрилась кровью моего прадеда и смешалась с кровью санкюлотов. Какая честь для французских выскочек, людей неизвестного происхождения и случайного родства.
Княгиня умолкла, но огни, внезапно загоревшиеся в ее глазах, долго не гасли.
А скажите, продолжал Коптский, в вашем роду сохранились подробности казни вашего прадеда, его последних минут?
Княгиня крепко сжала губы и холодным, почти резким голосом сказала:
Да! Палачом, работавшим в этот день, был Круо, прозванный «Быком»
С этими словами княгиня пошла навстречу маленькой, изящной девушке, несшей в корзиночке конвертики, перевязанные желтыми лентами.
Кто эта особа? спросила полная, пожилая дама, вскидывая на девушку золотой лорнет.
Новая компаньонка княгини, ответил, с видом своего человека, Коптский. Она недавно прибыла из Парижа вместе с нашей очаровательной хозяйкой.
Господа! сказала в это время княгиня, хлопнув в ладоши. Mademoiselle Blanche раздаст всем конверты с номерами. По ним вы найдете на елке маленькие подарки себе на память.
Началась суматоха. Около елки толпились гости, разыскивая свои подарки, смеялись, острили и шутили. В общем веселье не принимали участия только княгиня и дворецкий.
Княгиня сосредоточенно, с каким-то упорством, смотрела на большой портрет мужчины в роскошном костюме времен последнего Капета.
Дворецкий же стоял в почтительной позе, но глазами он следил за стройной фигурой компаньонки
Уже давно опустел зал дворца. Погасили огни, и только кое-где, освещенная одинокой угловой лампой, блестела позолота рам и разбрызгивали разноцветные огни хрустальные слезы люстры.
В синем будуаре княгини горят лампы, и за столом сидят двое людей. Этокнягиня и дворецкий. Почтительный француз преобразился. Он сидит, с достоинством и спокойствием смотря в глаза княгини, и говорит с ней, как равный ей.
Княгиня повернула ключ в стоящей перед ней шкатулке и, переглянувшись с дворецким, шепнула:
Пора
Да! бросил он коротко, и в его глазах появился стальной блеск.
Княгиня нажала кнопку изящного звонка. Через несколько минут дверь открылась, и на пороге показалась компаньонка.
Увидев дворецкого, она вскрикнула от изумления.
Войдите! сказала княгиня, и заприте за собой дверь на ключ.
Девушка исполнила приказание.
Сядьте! приказала княгиня и, злобно улыбнувшись, продолжала:
Вам, вероятно, неизвестно, какая связь существует между нами троими? Страшная связь, mademoiselle, связь, которая уже в четвертом поколении служит проклятием вашей семьи!
Моей семьи? прошептала девушка, бледнея и дрожа.
Да! семьи Круо, потомков палача, прозванного «Быком»! рассмеялась княгиня, и пальцы ее начали сгибаться, как когти хищной птицы.
Девушка молчала, в ужасе глядя в прекрасное, ставшее зловещим, лицо княгини.
Круо-«Бык» казнил на площади Бастилии моего прадеда, и кровь его тысячелетнего рода смешал с кровью подонков Вандеи. Сын Круо, Гаспар, пропал без вести, и только впоследствии его труп найден был в одном из подземелий города. Потом Альфред Круо, а затем Себастиан
Ему мой отец всадил нож в спину на улице Прони, мстя за смерть на гильотине своего деда сказал, вскидывая на девушку злые глаза, дворецкий.
Теперь пришел твой черед! сказала княгиня. Мы не хотим убивать тебя Мы предоставим твою участь решению судьбы
И она еще раз повернула ключ в шкатулке.
Девушка бросилась к двери, но ее грубо схватил за плечи дворецкий и швырнул на землю.
Tenez!крикнул он повелительным голосом княгине.
Она бросила шкатулку на пол, рядом с упавшей девушкой, а сама быстро вскочила на диван.
Из шкатулки едва заметной тенью выскользнула маленькая змейка. Узкое коричневое тело ее, с красной полоской вдоль хребта, замерло на одно мгновение, а затем темной лентой быстро поползло по белому платью обезумевшей от страха девушки и вновь остановилось, коснувшись теплой шеи. Маленькая плоская головка с быстрыми зелеными глазками и жадным языком прильнула к коже и искала то место, где бился пульс.
Глаза лежащей девушки расширились, как у безумной, и в ужасную маску превратилось красивое лицо. Она не кричала и не шевелилась.
Змейка одним броском соскользнула с плеча девушки и, быстро извиваясь, поползла по ковру. Дворецкий схватил щипцы и, поймав змею, запер ее в шкатулку.
Этосурит! прошептала княгиня, наклоняясь над девушкой. Самая ядовитая из змей. Ее укуссмерть! Всякую ночь ты будешь заглядывать в глаза смерти, пока сурит не избавит тебя от мучений ужаса. А теперь в подвал ее, крикнула княгиня.
Дворецкий, больно выворачивая руки ослабевшей девушке, поставил ее на ноги и поволок куда-то, изрыгая проклятия, какие слышит Париж тогда, когда перед тюрьмой Рокетт в утреннем тумане маячит силуэт «красной вдовы» гильотины.
А наутро от крыльца дворца тронулась карета, запряженная четверкой рысаков.
Княгиня отправлялась к торжественной рождественской обедне и никто, смотря на ее прекрасное и гордое лицо и величественную фигуру, коленопреклоненную в молитвенном экстазе, не знал, что палач, жестокий и беспощадный мститель, молится вместе с народом.
ЛОЖА СВЯЩЕННОГО АЛМАЗА
Илл. С. Плошинского
1
Татьяна Семеновна Горлина, пугливо озираясь, вошла в свою спальню и заперла дверь на ключ.
Она зажгла все лампы и начала осматривать комнату. Тяжелые шелковые драпировки на окнах и двери уже возбуждали в ней страх. В их широких складках, казалось, скрывался тот, кто вдруг начинал слегка шуршать шелком и едва заметно колыхал драпировку. Преодолевая страх, Татьяна Семеновна быстро распахнула занавески и остановилась, закрыв глаза и боясь увидеть что-нибудь ужасное. Но в темных нишах окон и дверей никого не было, и только юркие отблески уличных фонарей бегали по стеклу.
Под широкой, покрытой шкурой какого-то зверя кушеткой, за шифоньеркой и трехстворчатым зеркалом, под кроватью, выдвинутой почти на середину спальни, Татьяна Семеновна не нашла ничего подозрительного.
Набросив на себя пеньюар, она позвонила и открыла дверь.
Что делают Ниночка и Гриша? спросила она у вошедшей горничной.
Уже спят, ответила девушка.
Разве так поздно? с недоумением в голосе протянула Горлина.
Скоро час, барыня! сказала горничная, с любопытством и насмешкой взглянув на Татьяну Семеновну.
А я и не заметила злобно передернула она плечами.
Хорошо! Ступайте спать, Аннушка!
Когда горничная ушла, Горлина прижала холодные руки к голове и, почти побежав к двери, с треском захлопнула ее и два раза повернула ключ.
Она на цыпочках подошла к столу и опустилась в глубокое, покойное кресло, все время наблюдая в зеркало за тем, что делалось в комнате, позади нее.
Она долго сидела неподвижно, с широко открытыми глазами, и знала, что ее так пугало и в то же время манило к себе.
Случилось это впервые полгода тому назад, тотчас же после смерти мужа Татьяны Семеновны.
Однажды она шла около трех часов дня по Морской улице и вдруг почувствовала, что кто-то сильно и грубо схватил ее за плечо.
Она с негодованием оглянулась и крикнула от страха и изумления.
Возле нее никого не было.
Ничего не понимая, она пошла вперед, и опять повторилось то же.
Она подошла к первому попавшемуся извозчику и уже намеревалась сесть в пролетку, когда взгляд ее упал на противоположную сторону улицы.
Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Татьяна Семеновна быстро перешла улицу и очутилась рядом с господином, одетым в легкое серое пальто и мягкую фетровую шляпу.
Он стоял, опершись о толстую трость, и не спускал глаз с встревоженного и растерянного лица Татьяны Семеновны. Взгляд у него был особенный. Какие-то яркие, рассеивающиеся во все стороны лучи, как сияние алмаза, приковывали к себе взор и заглядывали в душу, словно копались в ней и искали скрытую в ней тайну.