Ну, хорошо, ну, допустим, вы выведете ему двойку, он останется, думаете ли вы этим его исправить?
Я вовсе не преследую исправительные цели, а стараюсь о справедливой оценке знания.
Наши бы гимназисты пришли в ужас, если бы увидали программы французских коллежей, не говоря о семинариях.
Вряд ли Иван Петрович будет этим доволен.
Бесподобно, говорю вам, бесподобно, вчера он был отлично в голосе.
Вы тоже хороши, лезете на малый в трефах, а у самого король, валет и две маленькие.
Шпилевскийраспутный мальчишка, и я не понимаю, что вы за него так стоите. Все голоса покрыл резкий тенор инспектора, чеха в пенсне и в седой бородке клином:Потом я попрошу вас, господа, наблюдать за форточками; никогда выше четырнадцать градус, тяга и вентиляция. Постепенно расходились, и в пустевшей учительской раздавался только тихий басок учителя русского языка, беседовавшего с греком.
Удивительные там попадаются типы. На лето, перед поступлением, предлагалось прочесть кое-что, довольно много, и, например, Демонатак передают ex abrupto[Без обиняков лат.] «Дьявол летал над землею и увидел девочку».
Как же эту девочку звали?
«Лиза»
Положим, Тамара.
«Так точно, Тамара».
Ну и что же?
«Он захотел на ней жениться, да жених помешал, потом жениха убили татары».
Что же, тогда Демон женился на Тамаре?
«Никак нет, ангел помешал, дорогу перешел; так Дьявол и остался холостым и все возненавидел».
По-моему, это великолепно
Или об Рудине отзыв: «Дрянной был человек, все говорил, а ничего не делал; потом связался с пустыми людьми, его и убили».
Почему же, спрашиваю, вы считаете рабочих и вообще всех участников народного движения, во время которого погиб Рудин, людьми пустыми?
«Так-точно, ответствует, за правду пострадал».
Вы напрасно добивались личного мнения этого молодого человека о прочитанном. Военная служба, как монастырь, как почти всякое выработанное вероучение, имеет громадную привлекательность в наличности готовых и определенных отношений ко всякому роду явлениям и понятиям. Для слабых людей этобольшая поддержка, и жизнь делается необыкновенно легкой, лишенная этического творчества. В коридоре Даниила Ивановича поджидал Ваня.
Что вам угодно, Смуров?
Я бы хотел, Даниил Иванович, поговорить с вами приватно.
Насчет чего же?
Насчет греческого.
Разве у вас не все благополучно?
Нет, у меня три с плюсом.
Так что же вам?
Нет, я вообще хотел поговорить с вами о греческом, и вы, пожалуйста, Даниил Иванович, позвольте мне прийти к вам на квартиру.
Да, пожалуйста, пожалуйста. Адрес мой знаете. Хотя это более чем замечательно: человек, у которого все благополучно, и желающий приватно говорить о греческом. Пожалуйста, я живу один, от семи до одиннадцати всегда к вашим услугам. Даниил Иванович стал уже подыматься по половику лестницы, но, остановясь, закричал Ване: «Вы, Смуров, не подумайте чего: после одиннадцати я тоже дома, но ложусь спать и способен уже только на самые приватные объяснения, в которых вы, вероятно, не нуждаетесь». Ваня не раз встречал Штрупа в Летнем саду и, сам не замечая, поджидал его, всегда садясь в одну и ту же аллею, и, уходя, не дождавшись, легкой, несмотря на преднамеренную медленность, походкою, зорко всматривался в похожие на Штрупа фигуры мужчин. Однажды, когда, не дождавшись, он пошел обойти часть сада, где он никогда не был, он встретил Коку, шедшего в расстегнутом пальто поверх тужурки.
Вот ты где, Иван! Что, гуляешь?
Да, я довольно часто здесь бываю, а что?
Что же я тебя никогда не вижу? Ты где-нибудь в другой стороне сидишь, что ли?
Как придется.
Вот Штрупа я каждый раз встречаю и даже подозреваю, не за одним ли и тем же мы и ходим сюда?
Разве Штруп приехал?
Некоторое время. Ната и все это знают, и какая бы Ната ни была дура, все-таки свинство, что он к нам не является, будто мы какая-нибудь дрянь.
При чем же тут Ната?
Она ловит Штрупа и совершенно зря делает: он вообще не женится, а тем более на Нате, я думаю, что и с Идой-то Гольберг у него только эстетические разговоры, и я напрасно волнуюсь.
Разве ты волнуешься?
Понятно, раз я влюблен! и, позабыв, что он разговаривает с не знавшим его дел Ваней, Кока оживился:чудная девушка, образованная; музыкантша, красавица, и как богата! Только онахромая. И вот хожу сюда каждый день видеть ее, она здесь гуляет от 34 часов, и Штруп, боюсь, ходит не за тем же ли.
Разве Штруп тоже в нее влюблен?
Штруп?
Ну, уж это атанде, у него нос не тем концом пришит! Он только разговоры разговаривает, а она-то на него чуть не молится. А влюбленности Штрупа, этосовсем другая, совсем другая область.
Ты просто злишься, Кока!..
Глупо!.. Они только что повернули мимо грядки красной герани, как Кока провозгласил: «Вот и они!» Ваня увидел высокую девушку, с бледным кругловатым лицом, совсем светлыми волосами, с афродизийским разрезом больших серых, теперь посиневших от волнения глаз, со ртом, как на картинах Боттичелли, в темном платье; она шла, хромая и опираясь на руку пожилой дамы, между тем как Штруп с другой стороны говорил: «И люди увидели, что всякая Красота, всякая любовьот богов, и стали свободны и смелы, и у них выросли крылья». В конце концов Кока и Боба достали ложу на «Самсона и Далилу». Но первое представление было заменено «Кармен», и Ната, по настоянию которой и было затеяно это предприятие, в надежде встретиться со Штрупом на нейтральной почве, рвала и метала, зная, что он не пойдет без особых причин на эту столь хорошо известную оперу. Место свое в ложе уступила Ване, с тем, чтобы, если она посреди спектакля приедет в театр, он уезжал домой. Анна Николаевна с сестрами Шпейер и Алексей Васильевич отправились на извозчиках, а молодые люди вперед пешком. Уже Кармен и ее подруги плясали у Лилась Пастьи, когда Ната, как по вдохновенью узнавшая, что Штруп в театре, явилась вся в голубом, напудренная и взволнованная.
Ну, Иван, тебе придется сокращаться.
Досижу до конца-то действия.
Штруп здесь? спрашивала Ната шепотом, усаживаясь рядом с Анной Николаевной. Та молча повела глазами на ложу, где сидела Ида Гольберг с пожилой дамой, совсем молоденький офицер и Штруп.
Это прямо предчувствие, прямо предчувствие! говорила Ната, раскрывая и закрывая веер.
Бедняжка! вздохнула Анна Николаевна. В антракте Ваня собирался уходить, как Ната остановила его и позвала пройтись в фойэ.
Ната, Ната! раздавался голос Анны Николаевны из глубины ложи, прилично ли это будет? Ната бурно устремилась вниз, увлекая за собой Ваню. Перед входом в фойэ она остановилась у зеркала поправить свои волосы и потом медленно пошла в еще не наполнившийся публикою зал. Штрупа они встретили: он шел в разговоре с тем же молодым офицером, что был в ложе, не замечая Смурова и Наты, и даже тотчас вышел в соседнюю проходную комнату, где за столом с фотографиями скучала завитая продавщица.
Выйдем, страшная духота! проговорила Ната, таща Ваню за Штрупом.
С того выхода нам ближе к месту.
Не все ли равно! прикрикнула девушка, торопясь и почти расталкивая публику. Штруп их увидел и наклонился над фотографиями. Поравнявшись с ним, Ваня громко окликнул: «Ларион Дмитриевич!»
Ах, Ваня! обернулся тот.
Наталья Алексеевна, простите, сразу не заметил.
Не ожидала, что вы здесь, начала Ната.
Отчего же? Я очень люблю «Кармен», и она мне никогда не надоест: в ней есть глубокое и истинное биение жизни, и все залито солнцем; я понимаю, что Ницше мог увлекаться этой музыкой. Ната молча прослушала, злорадно смотря рыжими глазами на говорившего, и произнесла:
Я не тому удивляюсь, что встретила вас на «Кармен», а тому, что увидела вас в Петербурге и не у нас.
Да я приехал недели две.
Очень мило. Они стали ходить по пустому коридору мимо дремлющих лакеев, и Ваня, стоя у лестницы, с интересом смотрел на все более покрывавшееся красными пятнами лицо Наты и сердитую физиономию ее кавалера. Антракт кончился, и Ваня тихо стал подыматься по лестнице в ярус, чтобы одеться и ехать домой, как вдруг его обогнала почти бежавшая Ната с платком у рта.
Это позорно, слышишь, Иван, позорно, как этот человек со мной говорит, прошептала она Ване и пробежала наверх. Ваня хотел проститься со Штрупом и, постояв некоторое время на лестнице, спустился в нижний коридор; там, у дверей в ложу, стоял Штруп с офицером.
Прощайте, Ларион Дмитриевич, делая вид, что идет к себе наверх, проговорил Ваня.
Разве вы уходите?
Да ведь я был не на своем месте: Ната приехала, я и оказался лишним.
Что за глупости, идите к нам в ложу, у нас есть свободные места. Последнее действиеодно из лучших.
А это ничего, что я пойду в ложу, я ведь незнаком?
Конечно, ничего: Гольбергпрепростые люди, и вы же, еще мальчик, Ваня. Пройдя в ложу, Штруп наклонился к Ване, который слушал его, не поворачивая головы:И потом, Ваня, я, может быть, не буду бывать у Казанских; так, если вы не прочь, я буду очень рад всегда вас видеть у себя. Можете сказать, что занимаетесь со мной английским: да никто и не спросит, куда и зачем вы ходите. Пожалуйста, Ваня, приходите.
Хорошо. А разве вы поругались с Натой? Вы на ней не женитесь? спрашивал Ваня, не оборачивая головы.
Нет, серьезно сказал Штруп.
Это, знаете ли, очень хорошо, что вы на ней не женитесь, потому что она страшно противная, совершенная лягушка! вдруг рассмеялся, повернувшись всем лицом к Штрупу, Ваня и зачем-то схватил его руку.
Это занятно, насколько мы видим то, что желаем видеть, и понимаем то, что ищется нами. Как в греческих трагиках римляне и романские народы XVII-го века усмотрели только три единства, XVIII-й векраскатистые тирады и освободительные идеи, романтикиподвиги высокого героизма и наш векострый оттенок первобытности и Клингеровскую осиянность далей Ваня слушал, осматривая еще залитую вечерним солнцем комнату: по стенамполки до потолка с непереплетенными книгами, книги на столах и стульях, клетку с дроздом, параличного котенка на кожаном диване и в углу небольшую голову Антиноя, стоящую одиноко, как пенаты этого обиталища. Даниил Иванович, в войлочных туфлях, хлопотал о чае, вытаскивая из железной печки сыр и масло в бумажках, и котенок, не поворачивая головы, следил зелеными глазами за движениями своего хозяина. «И откуда мы взяли, что он старый, когда он совсем молодой», думал Ваня, с удивлением разглядывая лысую голову маленького грека.
В XV-м веке у итальянцев уже прочно установился взгляд на дружбу Ахилла с Патроклом и Ореста с Пиладом как на содомскую любовь, между тем у Гомера нет прямых указаний на это. Что ж, итальянцы это придумали сами?
Нет, они были правы, но дело в том, что только циничное отношение к какой бы то ни было любви делает ее развратом. Нравственно или безнравственно я поступаю, когда я чихаю, стираю пыль со стола, глажу котенка? И, однако, эти же поступки могут быть преступны, если, например, скажем, я чиханьем предупреждаю убийцу о времени, удобном для убийства, и так далее. Хладнокровно, без злобы совершающий убийство лишает это действие всякой этической окраски, кроме мистического общенья убийцы и жертвы, любовников, матери и ребенка.
Совсем стемнело, и в окно еле виднелись крыши домов и вдали Исаакий на грязновато-розовом небе, заволакиваемом дымом. Ваня стал собираться домой; котенок заковылял на своих искалеченных передних лапках, потревоженный с Ваниной фуражки, на которой он спал.
Вот вы, верно, добрый, Даниил Иванович: разных калек прибираете.
Он мне нравится, и мне приятно его у себя иметь. Если делать то, что доставляет удовольствие, значит быть добрым, то ятакой.
Скажите, пожалуйста, Смуров, говорил Даниил Иванович, на прощанье пожимая Ванину руку, вы сами по себе надумали прийти ко мне за греческими разговорами?
Да, т. е. мысль эту мне дал, пожалуй, и другой человек.
Кто же, если это не секрет?
Нет, отчего же? Только вы его не знаете.
А может быть?
Некто Штруп.
Ларион Дмитриевич?
Разве вы его знаете?
И даже очень, ответил грек, светя Ване на лестнице лампой. В закрытой каюте финляндского пароходика никого не было, но Ната, боявшаяся сквозняков и флюсов, повела всю компанию именно сюда.
Совсем, совсем нет дач! говорила уставшая Анна Николаевна.
Везде такая скверность: дыры, дует!
На дачах всегда дует, чего же вы ожидали? Не в первый раз живете!
Хочешь? предложил Кока свой раскрытый серебряный портсигар с голой дамой Бобе.
Не потому на даче прескверно, что там скверно, а потому, что чувствуешь себя на бивуаках, временно проживающим, и не установлена жизнь, а в городе всегда знаешь, что надо в какое время делать.
А если б ты жил всегда на даче, зиму и лето?
Тогда бы не было скверно; я бы установил программу.
Правда, подхватила Анна Николаевна, на время не хочется и устраиваться. Например, позапрошлое лето оклеили новыми обоями, так все чистенькими и пришлось подарить хозяину, не сдирать же их!
Что ж ты жалеешь, что их не вымазала? Ната с гримасой смотрела через стекло на горящие при закате окна дворцов и золотисто-розовые, широко и гладко расходящиеся волны.
И потом народу масса, все друг про друга знают, что готовят, что прислуге платят.
Вообще гадость!..
Зачем же ты едешь?
Как зачем? Куда же деваться? В городе, что ли, оставаться?
Ну так что ж? По крайней мере, когда солнце, можно ходить по теневой стороне.
Вечно дядя Костя выдумает.
Мама, вдруг обернулась Ната, поедем, голубчик, на Волгу: там есть небольшие города, Плес, Васильсурск, где можно очень недорого устроиться. Варвара Николаевна Шпейер говорила Они в Плесе жили целой компанией, знаете, там Левитан еще жил; в Угличе тоже они жили.
Ну из Углича-то их, кажется, вытурили, отозвался Кока.
Ну и вытурили, ну и что же? А нас не вытурят! Им, конечно, хозяева сказали: «Вас целая компания, барышни, кавалеры, наш город тихий, никто не ездит, мы боимся: вы уж извините, а квартирку очищайте». Подъезжали к Александровскому саду; в нижние окна пристани виделась ярко освещенная кухня, поваренок, весь в белом, за чисткой рыбы, пылающая плита в глубине.
Тетя, я пройду отсюда к Лариону Дмитриевичу, сказал Ваня.
Что же, иди; вот тоже товарища нашел! ворчала Анна Николаевна.
Разве он дурной человек?
Не про то говорю, что дурной, а что не товарищ.
Я с ним английским занимаюсь.
Все пустяки, лучше бы уроки готовил
Нет, я все-таки, тетя, знаете, пойду.
Да иди, кто тебя держит?
Целуйся со своим Штрупом, добавила Ната.
Ну, и буду, ну, и буду, и никому нет до этого дела.
Положим, начал было Боба, но Ваня прервал его, налетая на. Нату:
Ты бы и не прочь с ним целоваться, да он сам не хочет, потому что тырыжая лягушка, потому что тыдура! Да!
Иван, прекрати! раздался голос Алексея Васильевича.
Что ж они на меня взъелись? Что они меня не пускают? Разве я маленький? Завтра же напишу дяде Коле!..
Иван, прекрати, тоном выше возгласил Алексей Васильевич.
Такой мальчишка, поросенок, смеет так вести себя! волновалась Анна Николаевна.
И Штруп на тебе никогда не женится, не женится, не женится! вне себя выпаливал Ваня. Ната сразу стихла и, почти спокойная, тихо сказала:
А на Иде Гольберг женится?
Не знаю, тоже тихо и просто ответил Ваня, вряд ли, я думаю, добавил он почти ласково.
Вот еще начали разговоры! прикрикнула Анна Николаевна.
Что ты, веришь, что ли, этому мальчишке?
Может быть, и верю, буркнула Ната, повернувшись к окну.
Ты, Иван, не думай, что они такие дурочки, как хотят казаться, уговаривал Боба Ваню:они радехоньки, что через тебя могут еще иметь сношения со Штрупом и сведения о Гольберг; только, если ты расположен действительно к Лариону Дмитриевичу, ты будь осторожней, не выдавай себя головой.
В чем же я себя выдаю? удивился Ваня.
Так скоро мои советы впрок пошли?! рассмеялся Боба и пошагал на пристань. Когда Ваня входил в квартиру Штрупа, он услыхал пенье и фортепьяно. Он тихо прошел в кабинет налево от передней, не входя в гостиную, и стал слушать. Незнакомый ему мужской голос пел:Вечерний сумрак над теплым морем, Огни маяков на потемневшем небе, Запах вербены при конце пира, Свежее утро после долгих бдений, Прогулка в аллеях весеннего сада, Крики и смех купающихся женщин, Священные павлины у храма Юноны, Продавцы фиалок, гранат и лимонов, Воркуют голуби, светит солнце, Когда увижу тебя, родимый город! И фортепьяно низкими аккордами, как густым туманом, окутало томительные фразы голоса. Начался перебойный разговор мужских голосов, и Ваня вышел в залу. Как он любил эту зеленоватую просторную комнату, оглашаемую звуками Рамо и Дебюсси, и этих друзей Штрупа, так непохожих на людей, встречаемых у Казанских; эти споры; эти поздние ужины, мужчин с вином и легким разговором; этот кабинет с книгами до потолка, где они читали Марлоу и Суинберна, эту спальню с умывальным прибором, где по ярко-зеленому фону плясали гирляндой темнокрасные фавны; эту столовую, всю в красной меди; эти рассказы об Италии, Египте, Индии; эти восторги от всякой острой красоты всех стран и всех времен; эти прогулки на острова; эти смущающие, но влекущие рассуждения; эту улыбку на некрасивом лице; этот запах peau d'Espagne', веющий тлением; эти худые, сильные пальцы в перстнях, башмаки на необыкновенно толстой подошвекак он любил все это, не понимая, но смутно увлеченный.