Вы что-то темное говорите, Татьяна Борисовна.
Но она смотрела на него укоризненно.
Нет, не темное. Надо молиться. Всем молиться. Надо, чтобы в молитве весь мир сгорел. Только так и очистимся и спасемся. Но Бог с вами Простите меня
И уходит монахиня, оставляет художника одного.
Потом идет Енисеев в монастырский сад отдохнуть. Но не радует его тишина.
Суровые аллеи. Недвижные пруды с лилиями. Строгая отрада. И над всем веет прекрасный сон, похожий на смерть.
Здесь и начало, и конецв зеркальности уснувшей воды, в старых липах, в этих чернокрылых монахинях
И хочется Енисееву заглянуть в эти сердца, закутанные в креп. Что там? Бунт, любовь, покорность, тоска?
Или тишина там, и в ней всеи буря, и безмолвие?
Я за вами зашла, говорит Тоня:что сестра? Влюбились в нее? Что ж вы молчите? Я ревновать не стану. Я вам не жена. Мне все равно.
Потом они идут на поле к Енисееву.
Звонят к вечерне. То гулкая бронза, то полнозвучная медь, то светлозвонкое серебровздохи, припевы, лепет: огромные потоки, реки, ручьи мчатся в голубых волнах.
На западе умирает солнце в кровии город прощается с алыми лучами колокольным звоном.
Собору отвечает монастырь; потом звучат колокола в приходской церкви; откликаются церкви с того берега
И великолепный хор колоколов гремит в небе, над Волгой, над простором.
VIII
Пришла осень. Воронье с громким карканьем носилось над полем, то собираясь в густую стаю, то разлетаясь в разные стороны.
В овраге, посреди поля, скопилась вода от дождей. И босоногие мальчишки, засучив штаны, уныло бродили по луже.
В багрянце тихо дремал осенний лес. Березы вдоль дороги роняли золото, и казалось, что им теперь все равно, ничего не жалко.
Приходила Тоня к Енисееву и говорила:
Скучный вы стали и непонятный. Бог вас знает, право.
Не радовала сердца сероглазая Тоня.
Иногда на рассвете шел Енисеев к монастырю и подолгу стоял; у белой стены, смотрел на третье окошко от угла! Высоко чернело недоступное окно
Жизнь Енисеева стала похожа на сон.
Наступили ночи темные. И когда лошади, которых пасли на лугу сонные мальчишки, случайно переходили канаву и стучали копытами в ворота или, тяжело дыша, бродили под окнами, Елисееву казалось, что нечистая сила посетила дом. Он вскакивал с постели, бежал к окну, распахивал его, смотрел во мрак.
Шумело шумом черным осеннее поле. Хотелось бежать, но бежать было некуда. И было страшно.
В иные ночи не спал Елисеев. Лежал одиноко в одежде с книгою в руке. Мертво горела свеча.
И вот однажды слышит Елисеев, кто-то прошел тихо по соседней комнате.
Кто это? Кто?
Нет ответа.
Он встал торопливо. Свеча колебалась в руке. И зашатались длинные, угловатые тени.
На пороге стоит Татьяна.
Это вы? пробормотал Елисеев, но слова не звучали. Лишь губы онемелые шевелились.
И жутко стало Енисееву, что молчит Татьяна. Закрыл он глазаи вот уже нет ее.
С минуту постоял Елисеев. Вышел на крыльцо, как был, без шляпы, с горящей свечой в руке.
Светало. В белом тумане сестра Таисия.
За ней, было, пошел по росе художник. Но повеял ветерок, погасил свечу. И уж нет монашенки.
Сон? Сон ли?
И почудилось Елисееву, что осень властно позвала его за собою. Он увидел на миг ее больной румянец, ее предсмертную улыбку, ее поступь царицы, и ему захотелось бежать за нею, молить ее О чем?