Странно, но Иосиф не рассердился, когда рассказала ему о встрече с Никитой и о своем «поздравлении».
Он такой же как все, но тебе следует быть поаккуратнее с оценками, не забывай, что ты не только моя Татка, но и жена Генсека. И запомнилюбой человек состоит на девяносто процентов из дерьма.
Это не так: ни отец, ни Павел, ни Федя
О Феде не будем, он, как говорится, за скобками и, пожалуйста, сажайте его за столом так, чтобы я не видел как он ест. Даже Ольгу Евгеньевну с души воротит, а мне-то за что?
Мать действительно не любила Федю, её коробило все: как он ест, как ходит, как молчит. А ведь это она, зная его ранимость, его деликатнейшую душевную организацию не уберегла сына от фронта. Федя был рожден для кабинетных занятий, жизнь пугала его ещё в раннем детстве. Надежда помнила, как он плакал, вернувшись из зоопаркажалел зверей.
Дети всегда были безразличны матери. Она часто подбрасывала их добрым хорошим чужим людям, Надежда подолгу жила у Ржевских, Анна у нищих родственников отца или у бабушки в Дидубе. И как можно было разрешать шестнадцатилетней девочке жить у какой-то подруги неделями? Но вряд ли могла запретить, если б даже захотела. Во-первых они уже были мужем и женой, во-вторых Надежда всегда всё решала по-своему. С четырнадцати лет она вела хозяйство, а во время «убёгов» матери с очередным «другом» распоряжалась бюджетом.
Вот и теперьпо-своему. Вернеепо совету сухопарого доктора Стары.
Доктор Стары считал, что ей будет очень полезен курс грязей в соседнем Мариенбаде, а главное (маленькая заминки) консультация с несравненным, непревзойденным, учеником самого Карла Густава Юнга господином Менцелем, «нервная система у Вас, фрау Айхгольц весьма подорвана и прием стимулирующих препаратов делает Вас слишком зависимой, усугубляя Ваши проблемы». В общем, Стары её разгадал. Ну что жпредлог для побега. Именно то, что влекло всю жизньпобег. О Мариенбаде рассказывал Алексей Максимович. Он с Максимом и Тимошей бывали там много раз, прелестный маленький городок в горах, там бывали на водах из русскихГончаров, Гоголь, Лесков, кто-то ещё, а из немцевсам Великий Гёте. Лучшая гостиница так и называется «Веймар». Воды и грязи очень хороши, кухня отменная, климат для легочников идеальный. А ведь доктор Иссерсон говорил, что у неё застарелый бронхит, ах, причем здесь бронхитнужно одиночество, нужно разобраться во всем, что тринадцать лет пластами складывалось на дне её сознания, на дне души и теперь по ночам поднимается удушьем.
Она сидела на чугунной скамье и ждала поезда на Мариенбад. Привычно ломило в затылке. Было душно, влажно, совсем как в Батуме. Нелюбимом Батуме с отвратительными мохнатыми пальмами, с запахом горелого мяса. Она вообще не любила Грузию, но скрывала это. Здесь все другое, только голова болит так же сильно, да ещё эти приливы.
Ранний климакс. Это для неёбольшое везение: никаких абортов и больше никаких детей. Все силы, все времяучебе, семье и партии, перед отъездом был обычный неприятный разговор с Иосифом; она сказала, что образовательный уровень среди беспартийных ответственных работников выше, чем среди членов РКП-бе.
Откуда тебе это известно? тотчас с подозрительным прищуром.
Готовилась к экзамену прочитала брошюру о Госаппарате.
Ну и что ты вычитала в этой брошюре? он презрительно подчеркнул «ю».
Например, в Наркомате внешней торговли почти девяносто процентов специалистов с высшим образованием и почти все беспартийные, а вот члены коллегии все партийные, но с высшим образованием только сорок процентов, а десять процентоввообще с низшим.
Интересная брошюра. Что ещё ты там вычитала?
Ну вот со стажем до семнадцатого года вся коллегия, а костяк референты, инспектора, инструкторы если и вступили, то после двадцатого Нужно привлекать молодых женщин: в партию, в учебные заведения.
Как всегда из объективных цифр ты делаешь неправильные выводы. Нужно совсем другое. Партии нужна чистка.
К перрону подошёл очень смешной поезд: маленький паровоз и три вагона. Из первого стали выходить чинно бойскауты в голубых рубашках и серых бриджах. Построились на перроне парами и двинулись вслед за высоким носатым, одетым как и ребята, вожатым. Отряд подошёл к проходувыходу в город, мальчики, как по команде, начали солидно прощаться, благодарить вожатого. Одинаково вскинув плечи, поправили рюкзаки и ушли по домам.
Она попыталась представить что бы творил Вася в такой ситуации: никакого строя, громкие выкрики, кривлянье, рюкзак волочится по земле. Одна надежда на Александра Ивановича Муравьеванового воспитателя Васи. Он тоже устраивает Васе и Томику рыбалки, ночевки в шалаше, походы за орехами, грибами; разведение кроликов, ежи, ужи Главное что сделала для своих детейнашла им хороших воспитателей, но с Васей трудно всем, иногда он просто невыносим, тайком бьет и мучает Светлану, а Иосиф в ответ на требования унять паршивцатолько улыбается и предлагает мальчишке папиросу.
«О, Господи!»она даже поморщилась и, прогоняя нерадостную картину и горькую мысль о том, что видит в своих детях только дурное, поднялась со скамьи. Тотчас подошёл дежурный по перрону и сказал, что пора садиться в вагон. Поезд отправится через столько-то минут, с числительными у неё всегда были трудности.
Промелькнули какие-то домики, сады, полные золотых и лиловых плодов, и за окнами встал, пронизанный дымными лучами, лес, Она приникла к окну. Паровозик, тревожно вскрикивая карабкался в гору. Ветки орешника вскакивали на ходу в открытое окно и тут же выпрыгивали.
И так же весело выпрыгнула из головы боль, выпрыгнула прямо в окно и покатилась под откос в быструю неширокую речку. За речкой нежно круглились холмысовсем как в Кахетии.
Надежда высунулась из окна почти до пояса и крикнула вслед боли «Э-ге-гей!» В вагоне она была одна, паровозик ответил ей коротким посвистом. Он, очевидно, принял её крик за одобрение и прибавил ходу. Он явно нервничал, этот маленький паровозик, взобравшись так высоко. Но деваться было некудатолько вверх, и он, посвистывая, скрипя какими-то железными колодками, вполз в тоннель, которого, конечно, боялся, На несколько минут стало темно. Идеальная темнота. Надежда дотронулась ладонью до лба, щёк, глаз и засмеялась.
Такое же чувство беспредельной свободы и беспредельного счастья она испытала двенадцать лет назад и тоже в поезде. Но только тогда был не тоннель, а бесконечный гремящий мост над Волгой. Ей было семнадцать, она ехала на Гражданскую войну, стояла у открытого окна, смеялась, пела, кричала, и никто ничего не слышал: всё заглушал грохот моста. И было чудо: она услышала тихое «Татька! Моя Таточка!» Иосиф стоял рядом. Захотелось повиснуть на шее, завизжать от счастья, ощутить его руки. Они были разнымиего руки: праваясильная и смелая, леваянежная и робкая. Она больше любила правую, но скрывая это, целовала всегда левую. Потом он как-то укорил её своим унижением, ведь левая была суховата и чуть короче. Он никогда не понимал её, потому что в любом поступке, в любом движении души видел дурное. Впрочем, это относилось ко всем, даже к матери. Там не без основания подозревалась великая гордыня. Исключения? Пожалуй Вячеслав Михайлович и этот, что приползает время от времени из Грузии, этот мингрел с жабьим ртомБерия.
А тогда в том бесшабашном поезде они любили друг-друга, любили очень сильно, и она старалась не вспоминать несчастное лицо отца на перроне и истерический шопот матери: «Какая же ты дура! Ты ещё пожалеешь много, много раз!»
Любимое пророчество.
Конец ноября, семнадцатый год, улицы перестали убирать иневероятная грязь, месиво грязного снега. Когда вышла из клиники Вилье, дорогу преградила процессиякрасные и черные флагипохороны. Подумалось дикое: надо прибавить ещё одну безвинную, никому не ведомую жертву..
Шестнадцать лет и первая взрослая тайна, первая взрослая ложь. Иосиф днями и ночами пропадает то в типографии, то в Таврическом, Они встречаются на квартире её подруги богатая буржуазная квартира, хозяева уехали в Финляндию, переждать «беспорядки», ей поручили огромного сонного кота Арсения и два фикуса. Девятая Рождественская, а они жили на Десятой. Он вызывал её к телефону, что был внизу у швейцара, и она мчалась стремглав. И вдруг всё кончилось: ни звонков, ни неожиданных ночных приходов в их дом. В ЕГО комнате, которую она так любовно прибирала и украшала живёт Владимир Ильич. Но это раньшелетом, а тогда в ноябре она закрывала лицо от оплеух тоненькой книжечкой в красном переплёте: томик Брет Гарта«Библиотека современного романа». «Пионер Запада» на немецком, издательство Энгельборна. Это были чудные книжки с изящнейшим готическим шрифтом. Их покупал для неё на Литейном Фёдор.
Мать била вроде бы за то, что запропастилась куда-то на целый день, будто не она отдала её четырёхлетнюю полузнакомым людям почти на год, будто не бросала их одних и в пятнадцатом, и в шестнадцатом. Но ей тогда было всё равно и даже не стыдно перед прислугой Паней.
Вот и первая станция. Аккуратное солидное здание вокзала. На фронтоне портрет Массарика в неизменных пенсне и конфедератке. Маленькая девочка в клетчатом платьице с фартучком, с плетёной корзинкой в тонкой ручкену точь в точь Красная Шапочка, машет кому-то, кондуктор подсаживает её на ступеньку.
«Кому же она машет? Никого не видно. Наверное, вон в тех кустах волк, пришел проводить, ему она и машет. Красная Шапочка теперь ты моя навсегда, потому что мне даже некому рассказать о тебе. Ведь я в бегах. Как тогда в марте двадцать первого. Опять март. Та же сладость свободы, Поеду куда захочу и когда захочу Надо вырваться из мышеловки Сойти на любой станции, забыть всех и всё Дети.. Их всё равно искалечат с ней или без неё Васю она не хотела Он родился в марте двадцать первого. В том марте она была совсем одна, Женя с Павлом, кажется, в Туркестане, Фёдорв больнице».
Никто в роддоме не знал кто она. Одинокая женщина с нежным, будто фарфоровым лицом и очень черными блестящими бровями. Длинная тонкая шея, мягкие тёмные глаза. То ли грузинка, то ли цыганка, в общем нездешняя птица, залетевшая неведомо откуда в заурядный роддом на Солянке.
ГЛАВА II
Впервые в жизни она не знала чем занять время.
Вот сейчасожидание. Ожидание приема у знаменитого доктора Менцеля. Он должен помочь. Пройдут невыносимые головные боли, пройдёт тоска, исчезнут изматывающие, наслаивающиеся друг на друга картины прошлого и эти странные видения. Да с какой стати! Что он может знать о ней? Как может понять её? Что у неё общего с его обычными пациентами? Вот сидят на соседней лавочке и молотят свою солому. У женщин фальшиво-ласковые интонации, у мужчиннарочито мужественные. Если не вникать в смысл, покажется, что говорят о чем-то необычайно важном и даже таинственном. А на самом делео деньгах, о завтраке, о качестве ветчины, о процедурах.
Но эта площадьпрекрасна. Онакак камень в изящной оправе белых и кремовых домов. Старые камни Европы. Будут меняться столетья, её не станет, а площадь останется неизменной и неизменными разговоры о ветчине и процедурах. Прекрасная, полная комфорта жизнь. Что общего между этой жизнью и теми бесконечными конвульсиями в которых бьётся её страна уже тринадцать лет?
Что она может рассказать о себе доктору? Даже имя назвать невозможно. И что может знать благополучный доктор о том, как ночью приходят с обыском и уводят отца, какие огромные беспощадные клопы нападают ночью в бараке в Серпухове, как по ночам воет ветер на Баиловском мысе и как ходят на свидание в тюрьму? Сначала по бесконечному выжженному полю, мимо виселицы, потом двор, протягивают две веревки, у однойузники, у другой те, что пришли: плачь, крики, смех; или о том, как унизительно сидеть вдвоём с Нюрой на одном стуле в приёмной Градоначальника и слушать как мать вымаливает какую-то поблажку для арестованного отца.
О трижды перешитых и перелицованных платьях и о ночных рубашках натурального шелка, в которых любит спать муж.
Об унизительном безденежьи, когда в письме надо просить пятьдесят рублей, чтобы дотянуть до стипендии, а он забывает о просьбе, но потом спохватывается и высылает в три раза больше просимой суммы.
«Я никогда не любил денег, потому что у меня их обычно не бывало».
А она в тринадцать лет вела хозяйство большой семьи и не имела права не любить деньги. Она не могла написать, как он из ссылки, Полетаеву или Чхеидзе, или, в крайнем случае, красивой даме-большевичке Словатинской и попросить денег. Она просила в долг у дяди Конона Савченко или у Юлии Николаевны Кольберг. У отца все равно не былоон все отдавал ей на хозяйство и на помощь ссыльным.
Она никогда ни на что не имела права. Она просто отказалась от своих прав. Странно, в детстве, говорят, она была весёлой и своенравной. Бегала, шумела. Но это, наверное, ещё у бабушки в Дидубе, там на втором этаже дома была длинная галереябегай сколько хочешь.
А в Москве в Волковом переулке клали на пол волосяной матрас и спали все вместе вповалку. Потом мать отдала её Ржевским. Ржевские были хорошие люди, но чужие, и она очень скучала без Павла, Нюры и Феди. Мамаша долго не появлялась. Она вообще все время куда-то исчезала.
Стройная, маленькая, прямая, необычайно опрятная, всегда на высоких каблучках, замечательная хозяйка и рукодельница больше всего она любила волю, так прямо и говорила: «Воли, воли мне дайте! Я воли хочу!»
Дети страшно боялись этих слов: после них мать обычно исчезала.
Потом они привыкли к её исчезновениям и научились жить без неё. Надя даже научилась понимать мать: еще молодая, хочется радости, сколько можно тащить эту нелепую жизнь с бесконечными переездами, обысками, арестами, безденежьем. Зато какие прекрасные люди их окружали! И самым прекрасным был Иосифтаинственный, возникающий из неведомых далей и в неведомых далях исчезающий. А вот люди, окружавшие их в те времена плотным надёжным кольцом, куда-то исчезли или изменились до неузнаваемости. Один Авель остался прежнимпедантом и аккуратистом в своём холостяцком быту, лёгким на обещания и искренне желающим всем помочь. Но помогать становилось всё труднее.
Иные стали другими. Совсем другиминеважно, что у них остались те же имена и внешность.
Дядя Миша. Она так любила его девочкой. Он всегда приносил конфеты, семечки и чудные деревянные игрушки. Но одна из игрушек сильно напугала, она помнит её до сих пор: в ней почудился зловещий смысл. Медведь и мужик куют что-то на наковальне. Сами страшные и куют непонятно что, беду какую-то куют, вспоминает эту игрушку, когда ездит к Иосифу в Сочи или в Мухолатку.
Перроны всегда пусты, по ним прогуливаются, покуривая только поджарые офицеры ГПУ из охраны состава, но там, потом у разъездов и полустанков какие-то странные существа в лохмотьях, что-то кричат, протягивают руки. Иосиф объяснил, что в некоторых районах были перегибы, именно то, что он бичует в своей статье «Головокружение от успехов», отдельные головотяпы..
Извини, но по-моему эта статья не более, чем трюк. Ты любишь зажать в угол, а потом выступить в роли спасителя. Я это по себе знаю.
Интересный поворот. Когда это я тебя зажимал в угол разве что в коридоре на Рождественской, но ты, по-моему, была не против, а Татка? Ведь не против?
Он встал с кресла, подошёл к ней и, клоня её кресло-качалку почти до пола, целовал таким долгим поцелуем, что она уже почти задыхалась. Когда отпустил и кресло выпрямилось, она с трудом перевела дыхание.
Нет, ты погоди, я не понимаю, как это возможно за один год с восьми процентов до ста.
Это означает переход от политики ограничения эксплоататорских классов к политике ликвидации кулачества.
Что значит ликвидация? Как можно ликвидировать миллионы людей!
Я сказал класс.
Но ведь ты же сам все эти годы объявлял этот термин недопустимым! Я ничего не понимаю, Иосиф. Помнишь я говорила об игрушке деревянной, мне её в детстве Михаил Иванович подарил, и я её боялась, они такие страшные и куют что-то, вот теперь я понимаюэто ты и крестьянство, а страшное коллективизация.
Разговор был весной в Пузановке. Внизу шумело море, на веранду ворвались дети показать кто лучше изобразил пейзаж на галькееё задание. Кончилось плохо: Иосиф отдал, конечно же, первенство Светлане, и тогда Вася схватил гальку с еще не просохшей масляной краской и размазал рисунок по своей голой загорелой груди. Светлана взвыла, Иосиф спокойно влепил пощечину Васе и так же спокойно сказал ей:
Если бы я не знал, какая ты дура, я решил бы, что ты в оппозиции, или где-то рядом с ней. Убирайся вон! это уже Васе.
Она увела Васю утешать. Он совал свой камешек с рисунком и повторял: «Но ведь мой лучше, зачем же он Светкин выбрал, это несправедливо».
Его рисунок действительно был лучше, и вообще у мальчика были хорошие умные руки, чего нельзя было сказать о голове: знания усваивал с большим трудом. Надежду мучило тайное чувство вины перед сыном. Перед его рождением они часто и жестоко ссорились с Иосифом: он требовал, чтобы она перестала обращаться к нему «на Вы», а она не могла, просто не могла ничего с собой поделать.