В глубине её зрачков вспыхивает дикий и злой огонёк.
Ты, Миколаевна, учёнаи то знаешь, и сё ведаешь, раз сказатьвсё произошла. А надо бы мне зелья какого, чтобы известь могло, да никак ума не приложу, где достать.
Гостья со страхом взглядывает на Домну:
Яд, то есть?
Во!
Да ты травить, что ли, кого вздумала?
Домна торопливо отвечает:
Известь мужика мово Тиранит, тиранит меня, мочи нет. Слёз не вытираю из глазёнок, инда вся, как есть, дотла исходилась с ним. Уж ты будь добра, дай какого ни на есть, хоть плохонького зелья.
С ума ты сошла! возмущается учительша. Как тебе не стыдно? Да разве возможно? Не знаешь, что говоришь. Мужа травить вздумала Какой бы он ни был, а всё-таки человек.
Домна брезгливо усмехается:
Че-ло-век!
Учительша кладёт ей на плечо свою руку и урезонивает:
Не нравится, так уйди; а такое дело разве мыслимо?
Эх ты, Миколаевна! освобождается от её руки Домна:правду молвят в деревне
Она дерзко взглядывает на гостью:
Истину молвят, Миколаевна сладка к мужикам, потому нашу сестру, бабу-мытарницу, и не хошь уважить.
Гостья вспыхивает:
Что? Что ты сказала? К кому сладка?
Домна ехидно прищуривается:
Уж ладно, даром темнишь, Миколаевна. Не знаю будто, зачем ездишь в Черехово. Хо-хо! Больно пригож тамо псаломщик, что и говорить. Мужичкой побрезгует, а ты в самый раз.
Учительша краснеет, как маков цвет.
Не хорошо, Домна, людей оговаривать.
Когда она берётся за дверную скобку, её руки дрожат.
Домна язвит ей вслед:
Уж и обиделась. Я, Миколаевна, что на уме, то и на языке, не как иные. И и, касатка, кто Богу не грешен, царю не виноват.
Гостья оборачивается, укоризненно смотрит на Домну и уходит.
У Домны всё нутро трепещет от злорадства. Ловко она отчитала её, до праздника не забудет!.. Напялила жакетку, да и думает, будто уж и всамделишная барышня. Как не такна-ко, выкуси пирога с клюквой! Трудно было уважить, ну, зато и казнись. А зелья достать, чай, можно и от Захарьевны, она на эти затеи дошлая.
Домна обувается в валенки и уходит из избы к знахарке Захарьевне. Ежели у кого порез и хлещет кровь, не переставая, то Захарьевна мигом заговориткровь остановится. Тоже развораживает сглазы, гадает на воде, на картах и на бобах, а лечит куда ловчей фельдшера. Порой безмужняя баба нагуляет себе плодпоклонись Захарьевне, потерпи, как примется мучитьи сбудется плод; вернётся муж, чиста баба по-прежнему. Бывает и таксогрешит девка с одним, а помолвится за другого. Тут-то и нет цены Захарьевне: такое смастерит, что все концы в воду.
Избушка Захарьевны с краю деревнитёмная, низкая, прогнившая. Сама же Захарьевна землиста лицом, раскоса глазами и расплывшаяся, как квашня. Нет работыЗахарьевна побирается по миру: иногда заглянет вдовый мужикЗахарьевна и с него зарабатывает деньгу, гривенник, пятиалтынный, двугривенный И самой не обидно, и вдовцу полегчает. Голос у Захарьевны с гнусцой, а зубы чёрные, как угли.
Здравствуй, здравствуй, кормилица. Садись, голубонька, да выкладывай, с чем пришла.
Домна оглядывает грязь избы.
А и смердит же у тебя, Захарьевна; с чего бы это?
Такой в стенах дух, Домнушка, да и травы другие вонючие.
Под потолком висят вениками сухие запылённые травытут ромашка, тут зверобой, тут вещий папоротник, тут Богородицыны слёзы, мята, иван-чай
Захарьевна льстиво ухмыляется:
И ты, касатушка, к сироте заглянула, а то все идут, одной Домнахи нетути. И что же с тобой, голубонька моя сивая, приключилося? Али добрый молодец сердышко иссушил? Али неможется?
Не! отвечает Домна:какой к ляду молодец.Корней извёл, мочи нет. Дай-ко, бабонька, зелья какого супротив.
Ахти! удивляется Захаровна. А я чаяла, Корней тихий мужик, а он эва куда!.. Да он тебя, голубонька моя, обидел-то чем? Бьёт крепко?
Нелюб горазд! тихо отвечает Домна, и от этого слова ей становится так горько, что руки, как плети, опускаются на колени. Сделай милость, а я уж тебя не обижу.
Захарьевна тревожно взглядывает на дверь.
Ой, родная! А ведь дело-то выходит и вовсе негожее. Датьдам, а скачурится он, кого к ответу? У кого зелье брала? У Захарьевны. Пошлют сироту за запоры железные.
Не бойсь. Коли что, одна ответ держать буду, тебя не выдам.
Захарьевна что-то прикидывает в уме.
Дашь синенькую?
Ох ты! пугается Домна. Да ты больно дорого. Трёшню возьми, а окромяни копеечки. Рада бы радёшенька, да нету. Какие наши достатки, одна беда.
Мало! качает головой Захарьевна:тут не что-нибудь, а жизни порешится
Домна вынимает из кармана трёхрублёвку и, выложив на ладони, гладит её. Мутные и нечистые глазки знахарки разгораются.
Ты, сладкая, слышь? она тянется опухшими, лоснящимися пальцами к деньгам. Знать не знаю, ведать не ведаюкто ты есть и почему. Кумекаешь?
Ну?
Захарьевна снимает с печи мешок, долго копается в нём и наконец вынимает две склянки; в одной болтается желтоватая жидкость, в другой лежит чёрный порошок.
Захарьевна ставит склянки на стол и осклабляется:
Баешь, зелья надобно. И что ты, сердышко, придумала? Да я ни в жисть! Ой-ошеньки! И можно бы то, да воли моей на то нетути. Иди, ясная, к дому, да смотрине трожь склянки, а то здеся масло купоросное; выпьешь его невзначай, так ноги будто соломинки и срежутся. А здесь отрава из семи змеиных голов, да из папоротника, да из жабьих косточек. Как подсыпешь ненароком в водку али в квас, тут тому и скончание. Иди, иди, пташенька. Эва, что выдумала
Захарьевна, лукаво ухмыляясь, повёртывается к Домне спиной и шепчет:
Кинь трёшню под лавочку.
Домна делает, как ей велит Захарьевна, и, забрав со стола склянки, уходит из избы.
Иди, иди, родная! напутствует её Захарьевна:нету на то моего согласия.
* * *
Вечером, возвращаясь с работы, Корней находит в снегу около самого дома бутылку. В бутылке что-то есть.
Тпру!
Кобыла останавливается. Корней снимает рукавицы, засовывает их за кушак и поднимает бутылку. ЧтС за бес! Какой добрый человек обронил?
Корней озирается по сторонам, никого нетну, значит, Бог счастья послал.
Пробка на бутыли без сургуча, хотя бутыль водочная. Корней вышибает пробку ладонью и нюхает. ЧтС за бес! Заправская водка
Он кладёт находку за пазуху, вводит кобылу с дровнями во двор, распрягает, насыпает овса и, покончив с делами, проходит в избу. В избе тихоребятёнки уже залегли спать, а Домна, видно, куда-нибудь отлучилась. На столе тускло светится лампа.
Корней раздевается, ставит найденную бутыль на лавку. «И кто бы то мог обронить?»соображает он.
Домна-а?
С печи раздаётся храп. Вот те на. Домна храпит, никогда с нею этого не бывало, а тут храпит
Домна-а?
Храп сгущается.
Дай поисть, Домнушка.
Кто там? Корней? кричит с печи Домна. А я малость вздремнула.
Она спускается вниз и собирает на стол. Корней показывает водку.
Глянь-ка, что я нашёл. У самой избы, на снегу; надыть поспрошать, чай, кто из суседей обронил.
Хо! удивляется Домна, разглядывая бутыль. и в самом деле. Пей сам, чего соседи.
Корней молчит. На работе он порядком-таки промёрз. Оно бы, конечно, хорошо дёрнуть стаканчик, да, может, водка-то соседская. Однако дымящиеся щи, поставленные Домной перед ним, усиливают соблазн. Ах, дельно бы глотнуть стакашек, а потом покрыть щами. По всем жилушкам пробежит тепло, а голова легонько задурманится.
Дай посудину.
Домна поспешно вынимает из поставца чашку и подаёт её вместе с бутылью мужу. Буль-буль-буль-буль! переливается водка, ударяя в нос острым запахом.
Корней подносит чашку к губам.
Корней! мешает ему Домна:с Никиткой пилили?
С ним самым.
Когда ж он думает жениться?
А на Красной горке.
Корней опять подносит чашку к губам. Домна зевает и тяжёлой поступью подходит к лавке, садится против мужа, подпирает голову руками и задумчиво смотрит на него. Экая крыса дохлая!.. И ждёт онавот он вскочит, схватится за горло, за живот, завоет по-пёсьи, рушится, хрипя, на пол. Но нет! осушив чашку, Корней крякает, вытирает ладонью усы и, как ни в чём не бывало, берётся за ложку.
Чтой-то водка нескусная! морщится он. Домна плотно сжимает губы. Оно понятно, почему водка невкуснаянастоена на семи змеиных головах да на папоротнике, да на жабьих косточках. Ах ты, Бог мой, слопали не моргнул даже. Ну, прорва!
Леший! вскипает гневом Домна:опять наследил ножищами! Житьё моё горе горькое! Взять бы теи валенцы да по башке, да по башке.
Корней, не обращая на её вопли внимания, хлебает щи и раздумывает. Оно конечно, водка, может, и соседская и некоторой дрянью отзывает, но недурно бы глотнуть ещё чашечку. Хе-хе!
Он снова наливает водку в посудину и, поморщившись, со смаком опоражнивает. Семь змеиных голов не действуют на лужёное брюхо. Корней добродушно улыбается.
Домна бесится, словно он обманул её самым наглым образом, но придраться не к чему, и она в немой злобе молчит, наблюдая, как краснеют щёки мужа, и как мутнеют глаза от батюшки-хмеля. Вот сатана, вот лиходей: пьян по-обыкновенному.
Растрескался! набрасывается она на Корнея. Люди обронили, а он и рад. Бесстыжая твоя душа!
Она сердито схватывает бутыль со стола и прячет её под лавку. Корней ласково гладит себя по брюху: теперь и соснуть в самую пору!
Э-хе-хе! зевает он, поднимаясь из-за стола.
* * *
Утром Домна суетится:
Морозно, простынешь, Корнеюшка.
Он удивлённо взглядывает на неё: с чего бы такая заботливость?
Приснилось тебе: оттепель, а онаморозно.
Не хошь ли, Корнеюшка, водочки? Допей, всё спорей работаться будет.
Домна выставляет на стол вчерашнюю бутылку и услужливо нацеживает в чашку:
На, Корнеюшка.
Кхэ! недоумевает он:оно можно бы
Он подносит чашку ко рту, но сразу же ставит её обратно на стол. Вот так водка!.. воняет совсем не по-водочному.
Чтой-то расхотелось мне, Домнушка. Будто и не водка совсем. Да ты, поди, плеснула чего в бутыль? Эва вон!
Он нюхает опять и проливает несколько капель на стол. Капли въедаются в дерево, оставляя на нём такие следы, будто прожигая.
Пей сама, Домнушка!
Он одевается и, не оборачиваясь, уходит из избы. «Ах, ты, стерва какая! возмущается он про себя:змея подколодная. Травить вздумала. Хорошо, что углядел».
Злой и пасмурный, он выезжает во леси. Домна же, выждав его отъезда, бежит к Захарьевне за советом.
И вот, бабонька, дарма деньги тебе подарила. Ты чего же это людей обморачиваешь? Хошь, в суд пожалюсь?
Да чтС ты никак ума порешилась?
Захарьевна делает суровое лицо:
Рассказывай толком.
Домна, волнуясь, повествует, как было дело.
И не пил?
И не пил!
Обнюхал?
Обнюхал!
Хитрой же! Головонька твоя бедная, пташенька сизокрылая. А ты возьми-ка иглу, которая потолщее, да как будет дрыхнуть, ты её и всади ему в ухо, из уха-то она в самые то ни на есть мозги уйдёт. А змеиным настоем поила?
Поила, бабонька, поила, да он стрескал, ровно так и надо. Ещё брюхо гладит, окаянный. Пройдёт, говоришь, игла-то? Чай, лгёшь всё?
Захарьевна обижается:
С тобой по совести, а ты, голубонька, лаешься.
Ну, ладно. Прощай же.
Домна уходит обнадёженная: надо попытать, игла есть. Неужто его и тут не проберёт?
* * *
В воскресенье Корней отправляется к брату, отцу Никитки, и там напивается. Идя домой, он горланит песни, шатается, то вдруг остановится посреди улицы, о чём-то размышляя и бормоча себе под нос нескладные слова, то поскользнётся и рухнет на скользкую дорогу, барахтается, бранится, пытается подняться, а поднявшисьпозабывает, о чём думал до падения.
Погодь, не спеши; слышь, не спеши. Ты да я
Кто-то вертится перед самым носом и болтает разные пустяки, да такой скороговоркой, что ничего не понять. Не то Никитка, не то братан, не то невесть кто.
И вдруг Корнею становится ужасно горько:Почему так на свете устроено? Почему не иначе? А-а?
Корней грозит пальцем и, раскачиваясь, с трудом выговаривает:
Погодь! Тебе говорят, погодь. Слышишь?
Нестерпимая обида западает в Корнееву душу. Он мрачно смотрит по сторонам ничего не понимающими глазами и всё сетует, сетует:
Ежели так, так почему же этак? У одних, к примеру, земля, а у другихсопля. Ванька-а-а! кричит он, вспоминая про братана, но ответа нет.
Падая, подымаясь, задевая за косяки, Корней куда-то пролезает и неожиданно попадает в свою избу. Перед ним стоит Домна.
Христа ради, Домнушка, прости ты меня, грешного! всхлипывает Корней. До чего жену рСдную довёл, травить мужа вздумала. Христа ради, Домнушка! Отпусти ты меня в монастырь, в монахи, к угодничкам. Слышь, Домнушка?
Он брякается на пол и, растянувшись во весь рост, мгновенно засыпает, тяжело дыша, и распуская себе в бороду пьяную слюну.
Домна с ненавистью смотрит на него.
Так, в полушубке, в сапогах и опоясанный, он спит всю ночь; на заре же, когда в окна заглядывает бледно-синий свет, он по привычке просыпаетсядень буденный, пора въезжать во леси. Хмель за ночь почти весь вылетел, только во рту гнусно, да ноет правая рука: или отлежал, или ею вчера ударился.
И видит Корнейс полатей слезает Домна. По той осторожности, с какою она спускается, он чует недоброе и закрывает глаза, притворяясь спящим, но наблюдая за Домной сквозь чуть несомкнутые веки.
В руках у Домны не то гвоздь, не то длинная игла.
«Нешто глотку проколоть хочет? думает Корней и озлобляется. Я те проколю, ведьма!»
Домна подкрадывается к нему, становится на колени и только что собирается вонзить иголку ему в ухо, как Корней схватывает её за руку и открывает глаза.
Ты чтС, Домнушка, мужа убить задумала?
Он молчит, потупившись.
Корней поднимается и ударяет её ногой в грудь. Она падает ничком на пол и хотя тотчас же оправляется, но не встаёт с колен.
Мужа убить вздумала? свирепо гаркает Корней:кормильца? Поильца? Стерва поскудная! А А?
Он схватывает её за косу и бьёт свободной рукой по груди, без слов и с возрастающей яростью.
Вон, поскуда! бешено вскрикивает Корней и, схватив её в охапку, с размаху ударяет об окно. Однорядное стекло, звеня, разбивается, трещит крестец рамы. Ахнув, Домна вылетает на улицу и оседает голым телом, прикрытым одной исподницей, в рыхлый снег.
Тятенька! испуганно вопит пробудившийся Сенька. Корней озадаченно смотрит на него налившимися кровью глазами, а затем схватывает за ногу и тоже выбрасывает из окна.
В-вон!
Сенька утыкается в сугроб рядом с матерью. Немного погодя из окна вылетает с пронзительным рёвом и Васятка и тоже обрушивается в сугроб. После того в избе поднимается такой грохот, как будто там справляют свадьбу черти. Горшки, опары, сковородки ударяются об стены и разбиваются; падает поставец с посудой; дребезжат стаканы, блюдечки и чашки. На миг воцаряется тишина, вероятно, Корней ищет, чтС бы ещё сокрушить. Потом со стены срывают ходики и гремят о пол тяжёлыми гирями.
Мамка! Ма-ма-а-мка! ревут ребятёнки.
Тише, вы! огрызается на них Домна и, замирая сердцем, прислушивается. В избе стихает, видно, больше нечего бить.
Домна берёт плачущих ребятишек за руки и, дрожа от холода, робко входит в избу. Корней сидит на лавке, созерцая труды своего ожесточения. Пол густо завален осколками и черепками, а поваленный поставец словно валяется у Корнея в ногах, вымаливая прощения.
Стоя у порога, Домна просит дрожащим голосом:
Дозволь обогреться, Корней Петрович, студно ребятёнкам на улице.
Корней сурово отвечает:
Моли пощады, а не то и ещё в окно выкину.
Домна мнётся.
Н-но! ждёт Корней.
Б-б-б-б-ба-ба-ба-а
Домна, не выдержав, ударяется в плач; слёзы заливают её обветренное лицо.
Корней величественно поднимается с лавки, перешагивает через поставец и ведёт её в середину избы.
Ладно, чего реветь Мыслил было и самовар разбить, да больно жаль стало. Поставь-ка ты его, Домнушка, а я разберучтС не сломано.
Б-батю-шка ты мой, Корней Петрович! вскрикивает Домна сквозь слёзы, цепляясь за его руку.
Корней добродушно ухмыляется:
Ладно Чего там Ставь самовар, скоро выезжать мне.
Он ласково взглядывает на её белую грудь, видную через исподницу, и принимается разбирать разгромленное добро. Домна, надев юбку, наливает воду в самовар, щеплет косарем лучину, накладывает в трубу угли и радостно улыбается.