Он рассердился.
Ничего вы не понимаете. Выерунда. Я вас не признаю.
Они пронзительно запищали. Он упал головой в рогожи, стараясь пальцами заткнуть себе уши. Потом вскочил и запустил бутылкой в дверь.
Не сдамся!
Им овладела ярость.
Вдруг он услышал откуда-то явственный голос Луки Моисеевича:
Барин, а, барин!
Откуда он говорит? Должно быть, стоит за дверью, и это от его ног в светлой желтой щели над полом два темных пятна.
А, это вы, Лука Моисеевич! сказал он обрадованно. А вы в картузе или так?
Об этим не сумлевайтесь, сказал Лука успокоительно-строго и прибавил помягче:А вы, барин, вот что: вы не швыряйтесь бутылками, а то контузить можете, да рук себе о стекло не порежьте. А все через вино. Ах, мать его
Ну, так в чем же дело? спросил Живарев, которому Лука внезапно показался подозрительным.
Господину фершалу надобно с вами поговорить, потому как на врачебном пункте объявились мухи; которые говорящие
Послышалось сдержанное хихиканье и шепот. Живарев понял, что им хотят предательски овладеть. Он нагнулся, нащупал среди стоявших в углу пыльных бутылок и пузырьков одну бутылку и с силою швырнул ее в дверь чулана, так что она задрожав приоткрылась. Посыпались осколки. Кто-то отскочил. Живарев нагнулся, и, повалив целый строй бутылок, выбрал себе еще одну, выпрямился и приготовился к защите.
Но за дверью было молчание.
Живарев прислушался.
Пи-и
Он швырнул бутылку в дверь. Она ударилась и, не разбившись, выкатилась в сени. Живарев хотел взять новую, как вдруг в дверь бросилось что-то темное, одно, другое, третье, четвертое и, пробежав два шага, кинулось ему под ноги. Он не удержался и рухнул вперед, ударившись больно лицом. Кто-то подмял его и сел верхом.
Распоряжался голос Пузыря:
Крути назад руки.
Кто-то нажал коленом в живот. Живарев завыл и пробовал вырвать руки у того железного, который сидел верхом. Но этого было нельзя сделать. Попробовал даже кусаться; тогда железный сдавил ему горло. И в это время явственно услышал детский плач:
Папочка, папочка! Отпустите миленького папочку!
Он рванулся еще раз и покорно застыл, сознавая, что погиб.
Крутили, загибая назад руки и туго перетягивали их веревкой, для чего перевернули его лицом вниз, и он в ярости ухватился зубами за рогожу. У нее был кислый и вонючий вкус, но он ее не выпускал. Потом перетянули ноги, и так, как он был, вместе с мочалой в зубах, которую вырвал из рогожи, вынесли через сени на двор, где положили на траву, лицом кверху. Он видел часть крыши сарая и две ступеньки лестницы, прислоненной к стене, попробовал сделать поудобнее рукам, но не мог, к чрезвычайному своему удивлению, двинуться ни одним членом, точно это даже было не его тело.
Крепко, сказал Пузырь. Вот те и мухи!
Живарев хотел перевернуться набок, но и этого не мог. Тогда он напрягся из последних сил, путы с невыносимою силой впились в его тело, и все исчезло из сознания.
На мгновение он помнил, что кто-то нагнулся и сначала поцеловал в лоб и губы и капнул чем-то теплым вероятно, слезы прямо ему на лицо, а потом дал поцеловать что-то деревянное, резное и надел ему на шею что-то голубое, яркое-яркое. Потом его хотели перевернуть и поставили для чего-то на голову. Небо опрокинулось и оказалось сбоку. Телега поехала для чего-то по стене. Он закричал от ужаса и куда-то упал, вероятно, в пропасть, потому что раздробил себе плечо. Ехали они вверх ногами и беспрестанно могли упасть. Сначала он без перерыва кричал, потом вспомнил, что мухи ходят совершенно таким же образом, и успокоился. Только стала кружиться голова и несколько раз стошнило.
IV
Стало светло. Где-то чирикнули птички. Но он продолжал падать. Двинул руками и почувствовал, что они свободны. Но ухватиться было не за что. Крикнул в последний раз.
Опять чирикнули птички. Где-то, точно в пустой комнате, кто-то прошел.
Игнатий Иваныч! сказал серьезный и недовольный голос. Полюбуйтесь, что с ним сделали!
«Я падаю. Как же я слышу?»удивился Живарев.
Запишите: делириум тременс, сказал тот же голос.
Дах-дах-дах, отдались опять чьи-то твердые шаги.
Живарев боязливо открыл глаза. Кто-то дышал ему прямо в лицо.
Ну, как себя чувствуете? спросил опять тот же голос, который не должен был спрашивать.
«Я ведь падаю, падаю, думал Живарев. О, спасите меня, спасите!»
Он дико вскрикнул и зарыдал.
Куда вы падаете? Вы лежите на кровати, настаивал голос.
Живарев открыл глаза и сел.
Отчего же я все падаю? спросил он изумленно.
В открытое окно смотрели удивительно ярко и четко зелень какого-то сада: листья акации и сирени.
Мне показалось, сказал он с виноватой улыбкой. Вы доктор?
Он внимательно и подозрительно оглядел стоявшего перед ним человека в пиджаке. В дверях стоял простой мужик.
Уходи! махнул ему рукой доктор.
Тот, помявшись, вышел.
Это понравилось Живареву.
Доктор, вы можете меня спасти? сказал он, схватив его за руку выше локтя. Опять надвигается.
Что? спросил доктор и перевел глаза на локоть своей руки, который сжимал Живарев.
Живарев разжал пальцы.
Пи-и, сказал он. Комариный писк. Но это вздор. Ведь правда? Что за чепуха!
Я тоже полагаю, что это все вздор, сказал доктор серьезно. Выпейте вот это.
Живарев отстранил его руку, в которой он держал маленький больничный стаканчик с какой-то прозрачной водянистой жидкостью, и подозрительно еще раз посмотрел ему в лицо. Но доктор терпеливо и озабоченно ждал.
Давайте, решительно сказал Живарев, залпом выпил и тотчас схватился рукою за грудь.
Вы не отравили меня, доктор?
Вот еще фантазия! сказал тот весело. Ну-с, теперь пять часов. Спокойной вам ночи. Вы тут не одни. Вы понимаете? Это земская больница. В коридоре тут дежурный, а тут за перегородкой аптека Василий Онисимович! позвал он в пространство.
Пилюли делаю, отвечал низкий и хриплый бас из-за того места, которое означала перегородку.
Есть у нас?..
Доктор назвал что-то по-латыни.
Во-на! Хватились.
А?..
Доктор опять назвал что-то по-латыни.
И этого нет.
Фу-ты, черт! выругался доктор. Какая-то Гоголевская больница! Хороши у вас были до сих пор порядки!
Голос за перегородкой еще долго что-то отвечал
Очнулся Живарев в сумерки. Окно было заперто, и верхушки кустов краснелись от яркого заката. На полу из коридора тоже протянулось красное отражение от другого невидимого из палаты, где он лежал, окна.
Было тихо и пахло аптекой. На столике стояло несколько склянок. Живарев почувствовал тоску и хотел сесть, но его удержал страх. Он натянул одеяло до самого подбородка и прислушался.
Пи-и! раздавалось поблизости.
Он притаился, стараясь разглядеть, откуда доносился писк.
«Вот они», подумал он и, быстро протянув руку, переставил большую склянку.
Но они быстро куда-то юркнули, и только было слышно, как что-то шлепнулось на землю и побежало.
Живарев поднялся и брезгливо встряхнул одеяло, но они, должно быть, крепко держались, вцепившись, и он скинул его на пол. Опять раздался топот, похожий на мышиный.
Он быстро подобрал ноги на кровать и сел по-турецки.
Вошел доктор и спросил:
Ну, что, батенька, проснулись?
Живарев дрожал.
Доктор, они здесь, под одеялом.
Э, полноте! Вы сами сказали: чепуха.
Он нагнулся и поднял одеяло.
Видите? Ничего нет.
Значит, вы отрицаете, доктор?
Конечно, отрицаю.
Он стоял, заложив руки за спину и улыбаясь. Потом взял руку и пощупал пульс.
Знаете, вы бы лучше прилегли.
Он сел возле на стул. Он был еще совсем молодой человек, и глаза его ласково сияли.
Уведите меня, пожалуйста, отсюда, попросил Живарев.
Ну, полноте. Зачем?
Все равно, я слышу их здесь. Они повсюду. Я не моту спать. Они говорят. Вот тут и там, повсюду и пищат: пи-и.
Он заткнул уши и помотал головой.
Они преследуют меня.
Грудь его дрогнула рыданием.
Нет ли у вас, доктор, такой комнаты
Живарев задумался, стараясь вообразить себе такую комнату, которая годилась бы вполне.
чтобы стены были каменные и дверь обита железом?
Конечно, есть, голубчик, сказал доктор.
Живарев подозрительно посмотрел на него.
Да не смотрите вы Господи! Ну?
Доктор дружески пожал ему руку.
Хотите сейчас перебраться?
Живарев спустил ноги на пол.
Хочу.
Да кто вас преследует? Ну-ка, расскажите!
Доктор присел рядом на стул.
Живарев удивился.
Акомунисты, сказал он, недовольно, помолчав.
Он заподозрил доктора в хитрости. Но тот продолжал на него смотреть ясными, голубыми глазами.
Акомунисты да За что же, собственно, они вас преследуют?
Живарев опять удивленно посмотрел на доктора. Но доктор продолжал ласково смотреть ясными глазами.
Я открыл язык мух, сказал Живарев, понизив голос.
Но они все равно услыхали и подняли суетню. Несколько из них покатилось под кровать.
Живарев поднял ноги с пола.
Не хотите? А я буду Да, доктор, сказал он тверже, я открыл Ну, хорошо, не буду. Не хотитене надо.
Напротив, продолжайте, сказал доктор.
Уведите, же меня отсюда! попросил Живарев и заплакал.
V
Живарев радостно ощупал окованную железом дверь.
Пи-и! пропищало где-то далеко.
Ага! сказал он весело. Пищи, пожалуй. Только не говори. Не хочу я твоего разговора!
Но они продолжали за дверью говорить, правда, глухо.
Что такое? Не желаю, сказал Живарев. Что вам, собственно, надо? Ну, хорошо, я слушаю. Что надо? Ну?
Он прислушался.
Не понимаю. Почему все равно? А я вам говорю, что не все равно.
Он постарался что-то вспомнить, но не мог.
Есть свет там в ту сторону
Он упрямо показал рукою. Они засмеялись за дверью и пронзительно запищали. Он заткнул уши и упал на койку.
Непременно есть свет. Должен быть. Почему он не может вспомнить?
Поднял голову и огляделся. В маленькое окно, расположенное высоко, уже смотрела ночь. Но свет не там. Что они говорят?
Нет, это доктор. Он поворачивает снаружи ключ в замочной скважине.
Не спите?
Стоит в полурастворенной двери.
Войдите же, доктор. Вы хотите, чтобы и сюда набралось.
А что может сюда набраться?
Саранча.
Он плотно запирает за собою дверь.
Странно! Какой же у нее вид?
Живарев постарался ясно себе представить.
Мразь! Маленькие, серенькие, юлят, с круглой головкой и ушками.
Он плюнул.
И все говорят.
Он заткнул уши и безнадежно покачал головой.
Все говорят, говорят и клевещут. Ужасной, возмутительной клеветой.
Он вскочил и старательно ощупал порог. Слышно было, как они возятся и пищат.
Здесь нет щели, доктор?
Не бойтесь: с той стороны тоже обито войлоком.
Доктор, есть, по-вашему, свет?
Свет? Вы этим хотите сказать
Ну, да, разумеется, я этим хочу сказать
Он задохнулся.
Говорите же, доктор!
Я лично убежден, что есть, сказал доктор серьезно.
Живарев внимательно посмотрел ему в глаза: не притворяется ли он.
Неправда, доктор, вы лжете.
Он вскочил с койки.
Вы хотите меня обмануть.
С какой стати мне вас обманывать? Вы курите?
Доктор протянул портсигар. Живарев взял папиросу и тотчас же положил ее обратно.
Я вам не верю, доктор. Вы хотите сознательно меня обмануть. Я не понимаю, с какой стати. Разве обман лучше? Вы мне не нравитесь.
Но тот продолжал спокойно курить, и глаза у него были такие же ясные и голубые. Он не был злой, но принадлежал к какой-нибудь странной секте.
Слушайте, доктор. Земля, на которой мы живем, есть планета?
Доктор утвердительно кивнул головой.
Такая же, как прочие. Не правда ли? Когда-нибудь она замерзнет и рассыпется в прах. Верно доктор?
Эта мысль, внезапно представившаяся ему так ярко, повергла его в дрожь.
Зачем же тогда все, доктор? Зачем? Это ужасно!
Он посмотрел испуганно и внимательно на доктора, понимает ли он. И вдруг у того по брюкам что-то пробежало.
Живарев подобрал ноги.
Что с вами? спросил доктор. Вам опять что-нибудь показалось?
Скажи: нет, заговорили они.
Он боролся с собою.
Не знаю так
Он вгляделся и увидел, что на плече у доктора сидит другой. У этого были маленькие, черненькие живые глазки и смешная мордочка.
Пошел прочь! сказал Живарев и засмеялся. Все равно, добавил он грустно и лег лицом в койку, чувствуя, как грудь поднимается рыданием. На плечо легла мягкая и тяжелая рука доктора. Он вздрогнул.
Не утешайте, доктор. Вы верите, что я стремился? Благодарю вас. Пусть результаты моих усилий были сравнительно ничтожны. Но я стремился, я хотел, я верил. Вы понимаете?
Ему безумно хотелось, чтобы доктор понял его.
Он плакал, и рука доктора дружески лежала у него на спине.
Скорей, скорей, сказали они.
Что? удивился он. Куда? Доктор, идите. Все равно.
Было глупо, что он подчинялся им. Но он уже не мог, потому что они проникли сюда.
Знаете, доктор, я погиб. Дайте мне вашу руку. Фу, гадость, не могу.
Что-то мягкое попало ему в ладонь. Он вытер ее об колено.
Знаете, доктор? Уйдите. У вас на плече и на рукаве Впрочем, все равно.
Он безнадежно махнул рукой. И только было противно и немного смешно.
Надо запирать дверь? опросил доктор, уходя.
Скажи: не надо! сказали они.
Не надо, доктор.
Он надеялся, что он не послушается и запрет. Но доктор поколебался и оставил отворенную щель.
Они загудели, точно пчелиный рой.
Ну, и что же из этого? сказал он нарочно и поддразнивая.
Умру я, будут жить другие. Значит не все равно.
Они опять загудели, как тогда, когда доктор оставил открытою дверь. Он засмеялся.
Знаю, знаю. Другието же, что я: те же мысли, те же чувства, Те же желания. Опять сызнова вся волынка. Опять надежды, мечты. Скучно. Понимаю. Ничего нового. Граммофон и автомобиль. Ерунда.
Они сидели правильными рядами на подоконнике, на столе и на спинках койки. Бегал только один. Он неистово юлил и вертелся.
Ну, будет, сказал Живарев строго. Не люблю!
Но он продолжал вертеться, как кубарь.
Тогда пойдем, сказал Живарев, которому это было нестерпимо. Куда идти?
Они растерянно побежали. Но скрипнула дверь и выглянул доктор.
Не спите еще?
Живарев притворился дремлющим.
Сейчас, сейчас засыпаю.
Страшно больше не было. Только билось сердце и хотелось, чтобы все кончилось поскорей.
А вертлявый вертелся все скорей и назойливее.
VI
Постойте! сказал вдруг Живарев, перенося ногу через порог. Если все равно, то, значит, два равно трем, три четырем и так далее.
Они засмеялись. Он обиделся.
Ничего смешного. Может быть, все, что вы говорите, есть вздор. Пять равно шести. Миллиардтысяче. Единицавечности.
Он задумался.
Равна ли единица вечности? В этом весь вопрос. Вот я жил и уничтожился. Я мыслил, страдал, надеялся и исчез. Да, значит, равна.
Он печально вздохнул. Они одобрительно зашумели.
И тогда все равно. И всюду знак равенства. Равно, равно, равно. Все равно всему.
Он провел пальцем большой знак равенства в воздухе и горько рассмеялся.
Как странно. Ну, пойдем. Какое ему дело, что кто-то когда-то будет жить и будут ли это миллионы или миллиарды новых живых людей? Все равно, потому что в конце концов все рухнет. И тогда уже полный знак равенства. Равно нулю. Единица равно бесконечности, бесконечность равно нуль. Страшно.
Крадучись и пожимаясь от озноба, он двинулся дальше. В коридоре было полусветло. Горела всего одна керосиновая лампочка, и та давала копоть. Он хотел ее поправить, но она вдруг потухла, и оттого сделалось видно большое итальянское двустворчатое окно. Подошел и ощупал раму. Может быть, все это сон, и на самом деле все не так. И бесконечность не есть нуль. И два есть два. И биллион и тысяча биллионов имеют смысл и что-то значат.
Виден незнакомый сад и за темным силуэтом выдавшейся части дома на небе яркий хвост Большой Медведицы.
Все-таки небо будет жить, и будет некоторое время жить земля. Не вечность, конечно, но долго, долго. Потом рассыпется в прах. Очень жалко.
Он вытер слезы полой халата.
Небо рассыпится тоже. Отживут и потухнут звезды.
О, жалко, жалко.