Алоис заорал на псов и, повинуясь все тому же яростному импульсу, растащил их голыми руками. Но и одного звука его голоса хватило бы. Псы повалились наземь в паре метров друг от дружкиполуоглушенные, запыхавшиеся, с разодранными носами и окровавленной шерстью на горле. Спартанец вывалил язык, словно это помогло бы ему продышаться. Лютер оказался не столько изранен, сколько посрамлен. Тяжесть прожитых лет взорвалась болью во внутренних органах. Он уставился на Алоиса с такой обидой и скорбью, что тот без труда расшифровал безмолвное послание: «Все эти годы я заботился о тебе и о безопасности всего семейства, и вот ты орешь на меня с таким презрением, как будто я ровня этому жалкому малолетку, которого ты только что к нам привел». Алоис чуть.было не подошел погладить и приласкать его, но это означало бы крах надежд на то, чтобы превратить Спартанца в безупречного сторожевого пса.
Когда раны у обоих псов зажили, Лютер не подходил к миске до тех пор, пока не наестся Спартанец. Положение дел не изменилось даже после того, как Клара стала подчеркнуто накладывать им корм в две разные миски. Спартанец подметал подчистую обе. Но это едва ли имело какое-либо значение, потому что Лютер потерял аппетит.
Алоис уже понял, каким должен быть следующий шаг. От Лютера надо было избавиться. Добрый старый Лютер теперь, скорее всего, радостно бросится лизать руку первому же ночному татю.
10
Во второй раз Ади услышал, как его отец в ярости ревет. Впервые произошло это, когда Алоис-младший оставил улей на солнцепеке, а во второйкогда Алоису-старшему понадобилось разнять дерущихся псов.
И какое могущество послышалось ему в отцовском голосе. Какое владение ситуацией! Отец бросился на бешено сцепившихся, захлебывающихся слюною и кровью зверей и растащил их. Какое бесстрашие! Ади понял, что полюбил отца. Теперь, гуляя в одиночку по лесу (что само по себе требует определенного мужества), Ади заставлял себя не бояться оглушительной тишины безмолвных деревьев, становящейся бесконечной в глубине чащи. Дрожа от страха и сдерживая его лишь с трудом, Ади и сам учился оратьучился именно здесь. Он кричал на деревья до тех пор, пока не начинало болеть горло.
Я любовался мальчиком. Я начинал понимать, почему Маэстро относится к нему со столь исключительным вниманием. А если случалось так, что легкое дуновение ветерка срывало с веток два-три листочка, Ади воспринимал это как личный успех, обеспеченный мощью его голоса. И это в безветренный, думал он, день!
Однажды Ади чуть было не столкнулся в лесу с отцом, но я успел увлечь мальчика в сторону. Мне не хотелось, чтобы они встретились при таких обстоятельствах. Алоис, конечно же, посмеялся бы над Адольфом из-за того, что тот кричит на деревья, а мальчик тайком прокрался бы за отцом и, значит, стал бы свидетелем расправы над Лютером. Я решил избежать этого. Маэстро не понравилось бы, окажи испытанный в результате шок негативное воздействие на Ади. Потому что мы, а вовсе не привходящие обстоятельства формируем собственную клиентуру.
В этот день Алоис-старший вышел на трудную прогулку, а для Лютера она была еще труднее. Одна из его задних лап пострадала в схватке со Спартанцем. Он прихрамывал, а пройдя несколько сотен метров, принялся отчаянно хромать.
Мне кажется, Лютер сознавал, что его ожидает. Маэстро легко читает мысли, которыми люди обмениваются с животными, а вот наши усилия в соответствующем направлении не поощряет. По крайней мере, в среде тех бесов, с которыми мне доводилось работать. Поэтому я подчас испытываю мучительный интерес к подвластным Ему областям, регионам, участкам, орбитам, сферам, зонам и оккультным анклавам знания. В особенности к оккультным анклавам. Как бес я знаю об этом не больше, чем мне положено, то есть не больше, чем может потребоваться по работе. Проклятия, заклинания и колдовские чары, которые согласно преданиям являются непременной атрибутикой любого бесовства, на самом деле сугубо инструментальны, и выдаются нам эти инструменты только по мере надобности.
Так что, улавливая мысли, которыми обменивались Алоис и его пес, я занимался отнюдь не рутинной практикой. Тем не менее мне без труда удалось установить, что Лютеру известно: его конец близок, тогда как Алоис, вольно или невольно, размышлял единственно над тем, каким образом умертвить своего безмолвного «собеседника».
Начать с того, что ему не хотелось пускать в ход огнестрельное оружие. Хотя оно у него было: ружье и пистолет. Но с ружьем много возни (да и грохота), а пистолет его не устраивал в принципе. Смерть от пистолетной пули для старого пса означала бы бесчестье. Пистолеты предназначены для стрельбы по злоумышленникам. Хладнокровное убийство или вынужденная самооборона, значения не имеет, обезличенный пистолетный выстрелэто расправа.
Позвольте заметить, я был ничуть не удивлен тем, что читаю мысли Алоиса с такой легкостью. Я уже давно понял, как устроен и как функционирует его мозг, и научился соединять его мысли друг с дружкой так же лихо и ловко, как ребенок собирает очередной пазл. Он не был моим клиентом, что правда, то правда, но знал я его лучше, чем многих своих клиентов.
Мне кажется, во исполнение полученного мною задания по малолетнему Адольфу Гитлеру я развил в себе целый ряд дополнительных способностей (или же мне их даровали). Что касается самого Ади, тут все как раз более или менее понятно, но по возвращении из России я научился входить в сознание к его отцу иматери так же непринужденно, как если бы они были покорными моей воле клиентами.
Мысли Алоиса в этот день и час и впрямь оказались весьма любопытными. Он решил, что единственным способом экзекуции, достойным его преданного пса, должен стать удар ножом прямо в сердце. Яд он забраковал сразу: предательский способ умерщвления (хуже, чем выстрел из пистолета или двустволки) и, не исключено, обрекающий жертву на многочасовые муки. Алоис не знал, есть ли у человека душа (да и наплевать ему было на это), но насчет собак у него не оставалось ни малейших сомнений. У собак есть душа, и ее следует уважать. Непозволительно напугать ее выстрелом, разносящим череп и мозг; нет, только точный удар ножом, сильный и хирургически чистый; сильный, как само сердце пса в тот миг, когда душа отделяется от тела.
Алоис неотрывно думал об этом, шагая по лесу и вновь и вновь замедляя шаг, чтобы от него не отстал еле ковыляющий старый пес; и вот наконец Лютер сел, отказываясь идти дальше, и внимательным долгим взглядом посмотрел хозяину в глаза. Я мог бы поклясться, что, умей пес говорить, он сказал бы: «Я знаю, что ты собираешься меня убить, не зря же я всю жизнь боялся тебя. И по-прежнему боюсь, но все равно больше не сделаю ни шага. Разве ты не видишь, что я теряю последнее достоинство, по мере того как ты заводишь меня все дальше и дальше в чащу? Я не могу не опорожнять на ходу кишечник и не хочу перебирать ногами, испачканными в дерьме, вот я и остановился, вот я и сел, а ты, если хочешь, можешь взвалить меня на плечи и потащить дальше».
Алоис с шумом высморкался. Он видел, что пес больше не стронется с места. Но они еще не дошли туда, где он заранее вознамерился осуществить задуманное. Метрах в восьмистах дальше имелся овраг, куда он собирался столкнуть мертвое тело, чтобы затем присыпать его землей и листьями, положить поверх листьев ветви и накрыть всю могилу каким-нибудь сухим хворостом. При необходимости он собирался привалить хворост еще и камнями.
Таков был план Алоиса. Он продумал его во всех деталях. Ему нравилось устройство такого захоронения: так будет куда лучше, чем просто закопать тело в землю, как будто его песклубень семенного картофеля!но сейчас он понимал, что Лютер дальше не пойдет. И он, Алоис, к изрядному собственному сожалению, уже не настолько силен, чтобы протащить его на себе эти треклятые восемьсот метров. Следовательно, все должно произойти прямо здесь. А потом ему предстоит вернуться домой, взять лопату и тачку и вырыть могилу там, где они сейчас находятся. Что ж, это тоже красивое и вполне подходящее место: лужайка, окруженная деревьями и кустарником; здесь значит здесь. Бедный Лютер.
Так что Алоис опрокинул сидящего пса на спину, приласкал его, заглянул ему в глаза, помутневшие в эти последние мгновения столь же однозначно и безнадежно, как у человека, видящею, что у него прямо из живота вываливаются кишки; да и вся его морда стала похожа на грустное, бесконечно грустное человеческое лицо; и Алоис расстегнул чехол охотничьего ножа, достал внушительное оружие, приставил острием в арку меж ребрами на животе у Лютера и засадил по самую рукоять. Морда пса скривилась, он сильно захрипел, и Алоис отреагировал на этот хрип весьма болезненно. Потому что хрип оказался слишком похож на человеческий.
Морда пса в считанные мгновения прошла через целую череду страдальческих гримас. И наконец приняла окончательное выражението самое, в котором пребудет до тех пор, пока труп не начнет разлагаться. Лютер выглядел сейчас молодым и сильным псом, даже всегдашнее достоинство к нему каким-то неизъяснимым образом вернулось; как будто он на самом деле всегда был куда красивее, чем считали люди, и мог бы стать бесстрашным и непобедимым бойцомне сейчас, а в былые дни, если бы от него такое потребовалось, да, вид у него сейчас был бойцовский; он принял образ поверженного воина.
Алоис решил, что все прошло даже лучше, чем он надеялся. Собственная деловая хватка пришлась ему по вкусу; он сделал правильный выбор; но тем не менее быстрая смена гримас околевающего пса изрядно озадачила его и даже в каком-то смысле устрашила.
Алоису оставалось прожить еще шесть с половиной- лет, но в этот день в лесу он, очутившись на развилке, ступил на смертную дорожку. Впоследствии он не раз задумывался о том, в плюс ему следует поставить или в минус тот факт, что он предпочел избавиться от Лютера собственноручно да и закопал его тоже сам.
11
Пока они с Лютером гуляли по лесу, пес прилег наземь отдохнуть и мирно издох. Вот что сказал Алоис жене и детям. Клара единственная из всех заподозрила, что на самом деле произошло нечто иное. Потому что тою же ночью, часиков через шесть после смерти пса, Алоис самозабвенно овладел ею. Давно уже она не получала такого удовольствия.
Когда Алоис отправился в чащу с лопатой и тачкой похоронить пса, его изрядно покусали лесные насекомые. Кларе пришлось повозиться, смачивая слюной укушенные места и выбирая жала из ранок. К тому времени как она с этим управилась, и муж, и жена созрели для немедленного соития. И хотя Кларе было не с чем сравнивать, она подумала, что вряд ли еще хоть один мужик в том же возрасте (Алоису оставался всего годок до шестидесяти) сумел бы в такой мере ублажить женушку. Ее муж, ее Дядюшка Алоис, был мужчиной что надо!
Так с тех пор и пошло. Несколько ночей подряд Алоис переживал то, что следовало бы назвать напыщенным словом «метаморфоза». Он любил жену. Такое в браке бываети по необходимости часто. То есть часто возникает подобная необходимость. Потому что мужья и жены, проводя вместе много времени, поневоле делают друг дружке всяческие пакости. Порой только ради этого они и сочетаются браком. Как объясняет Маэстро, человеку нужен кто-нибудь под рукой, чтобы было кого ударить под настроение.
Однако даже самым катастрофическим бракам присуща своеобразная магия. Яростные обвинения, с которыми хочется обрушиться на весь мир (но ты не решаешься), проходят критическую проверку в ссорах с женой (мужем). Все эти испражнения души и разума! В браке их постоянно вываливают друг на друга, а это субъективно куда более приемлемая практика, нежели держать все в себе, пока не лопнешь.
Следовательно, супружествовполне жизнеспособный институт, особенно для людей, которых можно назвать чудовищами. Разумеется, подходит этот институт и многим мужчинам и женщинам, которых следовало бы определить как посредственности (или чуть выше среднего уровня), вроде Клары с Алоисом. И то и дело речь может заходить о любви. Понятно, что такой переход к любви от ненависти почти никогда не бывает окончательным, но, пока он длится, в затхлом помещении брака гуляет живительный ветерок.
Так что мы пристально следим за подобными переменами в жизни женатых людей. И умеем пользоваться свежими дуновениями во спасение (временное) самых никудышных супружеских союзов, если это, конечно, отвечает нашим планам.
Но в данном случае дело обстояло по-другому. Перемена во взаимоотношениях супругов произошла по их собственной воле и, честно говоря, застала меня врасплох. Одурманенный полной луной и ночным ветром, дующим июньской ночью в открытое окно, Алоис лежал рядом с женой, испытывая к ней бесконечное доверие: он знал, что ее пальцы не ошибутся, не причинят ему боли, заботливо извлекая из крошечных ранок одно жало за другим. В суматохе резко наставшего лета Алоиса изрядно покусали, но Клара оказалась мастерицей, целеустремленною мастерицей, и, лежа рядом с ней, он вкушал блаженный покой. На какое-то время Клара одарила его тем, чего он в своей долгой жизни не знал,истинно материнской заботой.
Из ночи в ночь проходил один и тот же ритуал. Алоису теперь порой случалось беспечно подходить к пчелам без своих защитных доспехов. Не то чтобы он сознательно стремился быть покусанным, в конце концов, он стал уже достаточно опытным пасечником, чтобы практически не совершать ошибок. И все же, говоря начистоту, он сознательно подверг себя нескольким совершенно излишним нападениям со стороны пчел, лишь бы ее нежные пальцы вновь и вновь пускались в путь по его лбу, щекам и тыльной стороне ладоней.
Иногда Алоису казалось, что у него плавятся мозги. Теперь ему приходили в голову мысли, настолько чуждые былому Алоису, что он ни за что не поверил бы, что такое и впрямь возможно. Он раздумывал, например, над тем, не является ли боль, испытываемая при укусах, наказанием за грехи. Просто раздумывалпотому что ни в какие грехи он, разумеется, не верил,но разве исключено, что эти крошечные ранки наносятся человеку в наказание за его дурные поступки?
Что за мысль! До того как она пришла ему в голову, Алоис проспал спокойно несколько ночей подряд. Мирную дрему навевало осознание того, что у порога в новой будке, сколоченной для него на следующий день после расправы над Лютером, бдит широкогрудый Спартанец. Повозиться с будкой пришлось немало, но оно того стоило: во-первых, сторожевой пес в новой будке чувствует себя совершенно по-другому; а во-вторых, сама плотничья работа на глазах у псаи в интересах псаеще крепче привязала его к хозяину.
Новые мысли, однако же, бывают весьма парадоксальны. Алоису не давала покоя сама возможность того, что к собственным прегрешениям стоило бы относиться всерьез. Если это так, то, выходит, слабаки, обеими руками цепляющиеся за церковь, нравы. Хотя ходят они по земле так, словно у них на обеих ногах двухпудовые гири. Да и на плечах тоже. Но теперь Алоис уже не знал, презирать их за это или нет. Потому что он сам совершил кровосмешение. Конечно, переспать со всеми тремя дочерьми своего приемного отцаэто еще не инцест. Но разве он не знал, что на самом деле Иоганн Непомук доводится родным отцом и ему самому? Разумеется, знал, причем с самого начала, хотя и закрывал на это глаза.
Старался загнать это знание куда-нибудь подальше и поглубже, и вот сейчас оно вылезло на передний план. Хуже того. Если Клара не дочь Иоганна Пёльцля, значит, она его собственное дитя («Sie ist hier!»). Вот правда, столь же голая, как лезвие ножа, вспоровшего подбрюшье старому Лютеру. Господи всемогущий, а что, если и на самом деле Бог есть? И не только есть, но и всё про нас знает?
Правда, как и большинству смертных, оказавшихся в положении Алоиса, ему удалось отогнать от себя эти мысли. Он отнюдь не собирался отказываться от еженощных наслаждений, каждый раз начинающихся с удаления пчелиных жал, но к нему не сводящихся.
В такие июньские вечера душевная боль бывала особенно сильной. И Алоис даже не пытался искусственно избавиться от нее, заставив себя думать о чем-нибудь хорошем. Нет, ни в коем случае; он предпочитал тщательно изучать сообщения, поступающие из темного царства муки. Для Алоиса это стало своего рода музыкой, пропитанной (как медом) новыми ощущениями, даруемыми уму и сердцу, музыкой, исполненной собственной непреложной ясностью, пусть и звучала эта музыка резко, даже порой жестоко, причиняя ему в том числе и чисто телесные страдания. Он вслушивался в каждый звук каждой конкретной укоризны, в каждый голоса голосов этих набиралось на целый церковный хор. Дело было в том, что Алоис проникся святостью истинного грешника.
12
Все это темным-темно. Святость присуща каждомудаже худшему из худших. Хотя я и не охарактеризовал бы Алоиса подобным образом. И все же ему хотелось подцепить на вилку кусочек душевной красотыпусть и не бесплатно, но весьма и весьма недорого. Он не ведал, что, подставляя собственную шкуру под музыкальные молоточки малых мучений, ты тем самым всего лишь пытаешься избежать страха перед Господним воздаянием. Но, поскольку он подошел вплотную к полному признанию совершенного им кровосмешения, этому стремительному нарастанию как бы святоотеческих чувствований скоро должен был прийти конец. И действительно, к утру он вновь начал мыслить как полицейский. А когда офицер силового ведомства обнаруживает в себе самом какой-то изъян, он тут же принимается выискивать аналогичные изъяны и у окружающих. Поэтому Алоис начал тревожиться об Ало-исе-младшем в связи с Анжелой. Не происходит ли между ними и впрямь чего-то предосудительного? Алоису сильно не понравилсясамой своею тональностьюспор между братом и сестрой на тему о том, кому можно, а кому нет, ездить на Улане.
К отцовскому удивлению, Алоис-младший вовсе не настаивал на монопольном праве ездить верхом на Улане. Напротив, он предложил Анжеле поучить ее держаться на лошади без седла. Это был опасный симптом. В пивной Алоису-старшему уже рассказали кое-что про какую-то девку по имени Грета Мария Шмидтничего оскорбительного ни для него, ни для сына, однако Алоису запомнилось, что его сын обучал эту Грету Марию ездить на лошади без седла.
И вот настала очередь Анжелы. Она отнекивалась, а он подначивал. Это повторилось много раз подряд.
Ты боишься.
Ни капельки.
Боишься. Не ври!
Я не боюсь. И не вру. Это просто. Но мне не хочется. Да и чего ради? Даже если я залезу на него и научусь держаться, что толку? Все равно это будет твой конь. И мне каждый раз придется просить у тебя разрешения.
Я позволю тебе ездить на нем сколько захочешь. Скажешь, целый деньзначит, целый день.
Нет. Ты меня сам уездишь. Я ведь тебя знаю.
Это отговорки. Просто ты боишься. Боишься, что он тебя скинет.
А вот и не боюсь!
А вот и боишься!
В конце концов она рассудила так:
Думай как хочешь. Хорошо, я боюсь. Допустим. Лошадь сбросит меня, и я сломаю себе шею.Она так злилась на себя, что чуть было не расплакалась.Зато ты такой самоуверенный. Скачешь на Улане куда вздумается. А со мной Я знаю, что со мною произойдет. Я на него сяду, и он понесет. Он понесет, а я сломаю себе шею.
Ни за что! Шея у тебя короткая и толстая. Как ты сама.
Тебе все смешно. А если я умру, тебе это будет безразлично? У тебя девчонки по всей округе. Я про них слышала. И со всеми ты целуешься, и все они целуются с тобой. А мне на этой неделе будет тринадцать, и я еще ни с кем не целовалась. И мне не хочется умирать, так и не узнав, каково это.
И тут она и вправду расплакалась.
Алоис-старший поневоле подслушал один такой разговор и отправился к старшим детям как раз вовремя, чтобы пронаблюдать воочию реакцию Алоиса-младшего. Парень буквально помирал со смеху.
И в это мгновение его отец подумал, что, может быть, пусть уж лучше Алоис-младший целыми днями носится на лошади по холмам, пусть уж лучше путается с окрестными девками, чем заводит шашни с родной сестрою.
И тут же задался вопросом: а не успела ли эта парочка уже хоть разок да снюхаться? Ведь они не могли не видеть, что он подходит к конюшне. А значит, весь этот разговор предназначался исключительно для его ушей. Способны они на такую хитрость? А почему бы и нет? Их мать была плутовкой, каких поискать.
В следующую пару дней Алоис украдкой следил за дочерью. Но за долгие годы на таможне он выработал взгляд, способный довести даже самого невинного человека до слез. Что ж удивляться тому, что неожиданное отцовское внимание чрезвычайно насторожило Анжелу. Она принялась ломать голову над тем, с какой стати он вдруг заинтересовался ею. В школе она понаслушалась от подруг подобных историй. Одна девочка там просто-напросто спала с собственным отцом. Во всяком случае, про нее такое рассказывали. Ах, какая мерзость, подумала Анжела, какая мерзопакость!
Теперь, едва Алоис-старший оказывался поблизости, Анжела проходила мимо него с подчеркнутой осторожностью, стараясь не показывать отцу ничего лишнего.
Эта показная скромность выводила Алоиса из себя. Такой чисто женской изощренности он от малолетней девчонки не ждал и не одобрял ее. Где это она, интересно, научилась держать ноги так, что ее бедра разве что не трутся друг о дружку?
Клара же за Анжелу не тревожилась. Главным предметом ее волнений оставался Алоис-младший. Раз уж нельзя вновь отослать его на ферму к Пёльцлям, надо что-то делать прямо здесь. В конце концов, Клара хорошо затвердила простой жизненный урок: в неопределенности жить нельзя. Неудачное решение проблемы все равно лучше, чем отсутствие какого бы то ни было решения. Этот урок она извлекла из наблюдений за собственными родителями. Чем чаще теряли они детей, тем сильнее любили остающихся в живых.
И поскольку она не могла заставить себя полюбить Алоиса-младшего, а никакого решения проблемы найти не могла, то продолжала вести неустанные поиски. На следующий год ее муж постановил отказаться от посадки картофеля. Это совершенно ясно. Да и с огородом, скорее всего, ничего не получится. Только пасека внушает более или менее определенные надежды. Значит, нужно сосредоточиться именно и только на ней.
Клара задумалась как следует. Не совсем удачное решениеперефразируя ее самулучше, чем отсутствие какого бы то ни было решения. Праздностьвот что губит парня, разъезжающего на лошади по обоим склонам холма и буквально напрашивающегося на неприятности.
И вот она сказала мужу: а не обзавестись ли им большой пасекой, ульев так на десять, а то и на все пятнадцать? Такая пасека могла бы принести реальный доход. И у всех нашлось бы чем заняться. И, добавила она, это пошло бы на пользу Алоису-младше-му. Его можно было бы сделать младшим партнером. И даже пообещать ему небольшой процент предполагаемой выручки.
Взять его младшим партнером? Но ты же ему не доверяешь! Сколько раз сама твердила об этом.
Да, я такое говорила,поневоле согласилась Клара.Но я твоего сына понимаю.
И что же такое ты понимаешь? И вообще, ты говоришь слишком много. И противоречишь сама себе.
Я понимаю его,повторила она.Он парень честолюбивый. А ему нечем заняться. Но я вижу одно: ему хочется заработать. Да, согласна, порой он ведет себя как самый настоящий дикарь.
И таким навсегда останется,подытожил Алоис.
Может быть, и так Но мальчики иногда меняются. А если мы ничего не сделаем
Хорошо, мне нужно подумать.
Предложение показалось ему соблазнительным. «Гитлер и Сын. Медопродукты». А когда плакса Адольф и сосунок Эдмунд вырастут«Гитлер и Сыновья».
Путь туда, понятно, не близкий. Но Клара права. Необходимо найти точку приложения сыновнему честолюбию. Работу он сейчас просто-напросто презирает.
Алоис обратился к специальной литературе. Следующую пару дней он провел, обновляя познания по истории, культуре и древним традициям пчеловодства с тем, чтобы прочитать всему семейству самую настоящую лекцию. Разумеется, в первую очередь лекцию должен был выслушать Алоис-младший. И нельзя было ограничиться пустыми россказнями вроде тех, которыми Алоис потчевал собутыльников, сначала в Линце, а потом в Фишльхаме. Лекцию надо было прочитать такую, какой не погнушался бы и сам Старик.
Он собрался поведать о бесконечной войне пчел с медведями в Средние века. Это, решил Алоис, будет прекрасным зачином. Он расскажет жене и детям о том, как всего лишь сто лет назад пчеловоду приходилось забираться чуть ли не на самую верхушку дерева, чтобы залезть в улей, до которого было не добраться медведю. А тут в самый раз пустить в дело культурно-исторические ассоциации. «Это было повсеместной практикой на севере Испании и юге Франции,скажет он сыну.Но надо было знать, на какое дерево залезать. Я тебе их сейчас перечислю. Ольха, вяз, бук, береза и, конечно же, вяз, тополь, дуб, ива. Что касается липыему казалось, будто он уже произносит это вслух,то пчелы испокон веков особенно ценили ее, да и люди тоже, и точно так же обстоит дело и в наши дни. С липовым медом по ароматическим качествам не сравнится никакой другой. Да,мысленно продолжил Алоис, обращаясь к сыну,любовь пчел к липам восходит к концу периода неолита, то есть насчитывает уже почти пять тысяч лет. И уже в те дни пчелы умели строить медовые соты. К северу отсюда, в Германии, нашли ископаемое чудовище исполинских размеров, и, представь себе, это был не великан, не мамонт, а двух с половиной метровые медовые соты. Просто невероятно! Но это научный факт».
Он собрался обрушить на жену и детей всю свежеобновленную информацию за воскресным обедом. Рассказать о древних греках и римлянах. Поскольку он редко пускался в разглагольствования именно в воскресенье за обедом (разве что хотел упрекнуть Клару в том, что она, отправляясь утром в церковь, отлынивает от работы), ели они, как правило, в подчеркнутом тяжелом молчании, тон которому задавал сам Алоис; зато теперь он вознамерился поразить воображение старшего сына всею мощью географических, ботанических и исторических перечислений и завоевать тем самым его уважение. Он запасся историями о сенегальском племени бассари, народности мбути из Итури и охотниках за медом из Южного Судана.
Однако, собрав такое количество информации, до воскресенья Алоис просто не дотерпел. Впервые приобретенные или освеженные в памяти знания буквально распирали его. Клара, внимая ему, знай себе кивала; правда, было не совсем ясно чему: то ли мужней лекции, то ли ею же самой испеченному яблочному штруделю; кивала и Анжела, но вид у нее был отсутствующий и, скорее, несчастный. Трое малышей клевали носом, а Алоис-младший, поначалу вроде бы заинтересовавшийся, принялся отчаянно скучать.
Его отец с трудом сохранял самообладание. Все пошло не так, как следовало бы. Ему не хватало присущего Старику красноречия.
Эй, ты,обратился он в конце концов к старшему сыну, и прозвучало это так грубо, словно Алоис дал ему поддых.Пошли пройдемся.
Какая глупость затевать такую лекцию за обедом. Сейчас ему это было ясно. Пока парень ест, ему не до разговоров. И разве в этом отношении он не пошел в отца?
Алоис не повел сына на дальнюю прогулку, а уселся на скамью возле ульев и сразу же повел речь о доходах, которые им сулит совместная работа.
Не исключено даже, что нам удастся вовлечь в дело Старика. Он делал намеки. Он счастлив был бы поработать с нами. И это позволяет мне поверить, что наше предприятие сулит куда больший успех, чем может показаться поначалу. Через пару лет ты превратишься в обеспеченного молодого человека. Даже в более чем обеспеченного. И позволь сказать тебе еще кое-что: пригожему парню вроде тебя легко подыскать себе богатую невесту, если, конечно, он сам не голь перекатная. Три года упорных трудови ты, считай, богат. Особенно с оглядкой на то, какой ты смышленый и ловкий. А уж потом, поверь мне, подыщешь себе невесту всем остальным на зависть.
В этот послеполуденный час вовсю пекло, а Алоис-младший пребывал в душевном раздрае. Грета Мария нынешним утром оказалась недоступна (она отправилась в церковь с родителями), поэтому он заглянул к Старику, который на сей раз проявил такую неуемность, что у парня на долгие часы осталось ощущение, будто из него высосали все соки. И запах Старика прямо-таки засел у него в носу. Так что за радость еще целых три года ломать хребет, как на каторге, в обществе двух старперов! Старик будет подавать ему тайные знаки, отец рано или поздно заметит это и уж наверняка не обрадуется. Да и вообще, повод накричать на сына у него наверняка найдется каждый день.
И весь этот «интересный» разговор не более чем ловушка. Работать на отца? Попасть к нему в рабство на три года? Когда вокруг столько по-настоящему увлекательных дел! Надо набраться духу и сбежать от них ото всех в Вену. Сдернутьчем резче, тем лучше. Он не простил Кларе недавней грубости и предательства. И никогда не простит.
Дорогой и досточтимый отец,начал он,мне понятна твоя забота о моем будущем. Я тоже думаю о неми думаю часто. И уже пришел к определенным выводам.
Хорошо,ответил Алоис.Это первый шаг в нужную сторону.
Совершенно верно. Ты рассуждаешь в полном осознании собственных способностей. И, должен сказать, я их глубоко уважаю.
Сейчас между отцом и сыном возникло мысленное препятствие, столь же, однако, реальное, как какая-нибудь изгородь. Только вчера Алоис-младший впервые заставил Улана в прыжке оторваться от земли. Тогда перед ним тоже стоял какой-то заборчик; лошадь вполне могла его сбросить, могла упасть и сама. Однако он знал, что это нужно сделать. И что он сможет это сделать. И сделал. Сейчас, конечно, все было несколько по-другому и все-таки очень похоже. Ему предстояло форсировать преградуна сей раз воображаемую.
Все, что ты говоришь, отец, совершенно справедливо, ноОн замешкался и, вновь заговорив, частично повторил уже сказанное:Все это совершенно справедливо для человека вроде тебя, а я ведь совсем другой. И способности у меня другие. Так мне кажется.
Алоис глубокомысленно кивнул, стараясь не выказывать раздражения.