Конечно получал. Но не всегда дело оборачивалось столь скверно. Есть женщины, которым подобное обхождение по вкусу.
Она расхохоталась. Ничего не смогла с собой поделать. Щеки ее налились краской ничуть не меньше, чем та часть тела, которую он только что прихватил.
Удачи вам у епископа,сказала она, отсмеявшись.Он человек снисходительный.
Ответа из Линца, однако же, пришлось ждать целый месяц. И оказался он, увы, отрицательным.
Раньше Алоис всего лишь не любил церковь, теперь же проникся к ней откровенным презрением.
Священники ходят в черном, чтобы белую жопу не подтирать,бросил он в сердцах. Однако к преподобному Кёстлеру обратился, разумеется, с надлежащей почтительностью:Ну и каким же, святой отец, будет наш следующий шаг?
Теперь ваше прошение придется перевести на латынь, потому что иначе его в Ватикане рассматривать не станут. Знатоки латыни найдутся в Линце. А при папском дворе к вашим трудностям отнесутся более снисходительно. Как правило, так оно и бывает.
Ну конечно, подумал Алоис, какое дело им там, в Риме, до ничем не примечательной пары из австрийской глуши? Священнику же он ответил:
Благодарю вас за мудрый совет. Я многому научился у вас, святой отец. Мне кажется, в Риме поймут, что наделение двух сирот новой достойной матерью есть дело богоугодное. А я всего лишь стремлюсь не превратиться в паршивую овцу.
Намек был достаточно прозрачен. Старый грешник изъявлял готовность вернуться в лоно Святой Церкви.
Отец Кёстлер настолько расчувствовался, что решил дать преуспевающему чиновнику ценный экономический совет. Поскольку перевод прошения на латынь стоит изрядных денег, господину Гитлеру не помешало бы подписать Testimonium Pauperatis.
Это ведь означает: «Свидетельство о бедности»? В такой мере латынь знал и сам Алоис.
Это, господин Гитлер, избавит вас от необходимости платить за перевод.
Господин Гитлер удержался от искушения заявить, что, будучи имперским служащим, он в столь ничтожных подачках не нуждается. И поблагодарил священника за совет. Он не так далеко ушел от своих предков-крестьян, чтобы платить там, где можно получить желаемое задаром.
Тремя неделями позже, в самый канун Рождества, Ватикан удовлетворил прошение. Но Алоису с Кларой все равно пришлось прождать еще две недели: в рождественские каникулы свадеб, разумеется, не играли. Эта новая отсрочка расстроила Клару: живот ее (при сроке в четыре месяца) уже торчал.
Крупный, видать, будет парень,заметил Алоис.
Надеюсь, что так.
Да и что может родиться у женщины, в самый миг зачатия оказавшейся в такой близости к Воплощенному Злу? Даже если этот ребенок выживет, не окажется ли у него каких-нибудь страшных отметин? Так она думала, такого поворота событий страшилась; и эти мысли омрачили ей всю долгожданную и выстраданную церемонию.
Как и большинство бракосочетаний служащих таможни, церемония проходила в два разнесенных во времени этапа. Как сказала бы Клара: «В шесть утра мы стояли перед алтарем, а к семи дядюшке Алоису уже надо было идти на службу. И я успела вернуться к себе в гостиницу еще до рассвета».
Вечером же в «Поммерхаусе» был устроен большой прием, на который прибыл из Шпиталя Иоганн Непомук (успевший стать вдовцом) в обществе Клариной сестры Иоганны, названной так в честь матери, Иоганны Пёльцль, которая передала новобрачным «самые искренние сожаления». Ну и пес с ней, подумал Алоис.
Иоганна-младшая (выступившая на свадьбе в роли подружки невесты) была горбуньей. Что дало повод для шуток вполголоса парочке гостей из числа служащих таможни.
Интересно,сказал один из них,захочется ли Алоису как следует потереть ей горбик?
Тише,сказал другой.Я слышал, что она девка вздорная и драчливая.
Какая свадьба без музыки? На свадьбе Гитлеров вовсю наяривал аккордеон, и Алоис с Кларой тоже решили поплясать, но у Алоиса плохо гнулись ноги. А вы попробуйте всю жизнь простоять на пункте таможенного досмотра, и мы посмотрим, какой из вас получится плясун!
Так или иначе, гости последовали примеру хозяев. Таможенники с женами. Один из них пришел с сыном-подростком, бесстрашно пригласившим на польку одну из специально нанятых на вечер служанокнекую Розалию, раскрасневшуюся, с шаловливыми глазками. Та же Розалия, впрочем, запекла говяжью ногу и молочного поросенка, ставших подлинным украшением свадебного стола.
Она же, правда, перестаралась, подложив в печь слишком много поленьев. Плясунам и плясуньям стало слишком жарко, и они постепенно покинули площадку. Алоис постоянно поддразнивал Розалию: «Что, голубушка, решила меня разорить?», а она хихикала, закрывая лицо руками.
Глаза ее оставались при этом широко раскрытыми. А пышная грудь бурно вздымалась после лихо сплясанной польки. Впрочем, и без того Клара все равно догадалась бы: Алоис созрел для очередного похода на сторону. Этот вечер запомнится ей на всю жизнь: на все годы печали, когда дитя, которое она носит сейчас под сердцем, мальчик Густав, и еще двое, девочка Ида и мальчик Отто, умрут в один и тот же год; Густавв два годика, Идав один, а Оттовсего через пару недель после того, как появится на свет.
Иоганн Непомук также подметил и то, что в зале стало слишком жарко, и то, какие бесенята заплясали в глазах у Розалии.
Избавься от этой девки,шепнул он Кларе, но та только пожала плечами.
Следующая может оказаться еще хуже,шепнула она в ответ. Ночью после свадьбы старому Непомуку приснился кошмар.
Сердце у него чуть ли не разорвалось. Он вполне мог умереть этой ночью, хотя не только не умер, но и протянул еще три года. Нет в природе предмета более прочного на разрыв, чем сердце старого трудолюбивого земледельца. Тем не менее он после этого кошмара так никогда полностью и не оправилсяжестокая кара старому вдовцу, изо всех сил цепляющемуся за жизнь. Смерть же постигла его в возрасте восьмидесяти одного года и пришла с той же эпидемией, которая свела в могилу детей Клары.
4
Дифтерит вторгся в жизнь семьи, подобно тому как в Средние века приходила прозванная Черной смертью чума.
Слизь выползала изо рта у двухлетнего мальчика, и у годовалой девочкитоже; неудержимая зеленая флегма, гуще и тяжелей грязи, в которой утопал Штронес. И сынок, и дочурка хрипели, как столетние старцы, с натугой галерных гребцов загоняя кислород в легкие сквозь узкий, как соломинка, проход, еще не забитый слизью. Но эта соломинка никого не спасла. Густав умер первыми без того болезненный мальчик, двух с половиной лет от роду, который с самого начала выглядел призрачным двойником братьев и сестер Клары, умерших в раннем детстве; вслед за ним ушла пятнадцатимесячная Ида, голубоглазая, как мать, ушла через три недели после Густава. Еще тяжелее для матери оказался третий, заключительный, удар. Крошечный Отто, всего три недели как появившийся на свет, скончался от стремительно развившихся неудержимых желудочных колик. Запах младенца, родившегося только затем, чтобы умереть, навсегда застрял в ноздрях Клары, словно сами они стали частью незримого мемориала, причем одной из многих.
У нее не возникало сомнений насчет того, кто был тому виною. Алоис подобрался вплотную к Воплощенному Злу. Хотя его-то она как раз хорошо понимала. Мальчиком отправленный в Вену, один-одинешенек в большом городе и такой честолюбивый. Куда ж ему было деться? А вот ей самой нет и не может быть прощения. Ей хотелось обзавестись семьей, в которой дети не умирали бы, но доживали до зрелого возраста, и все же она прогневала всемогущего Господа Богапрогневала в ту ночь, когда был зачат Густав, впервые испытав тайное наслаждение, которое с тех пор вновь и вновь стремилась ощутить ночами, нечастыми ночами, когда Алоис, разнообразя любовную диету, брал не свою новую возлюбленнуюкухарку Розалию из «Поммерхауса»,а законную жену.
Жена его за это возненавидела. Но вместе с тем узнала, какая это предательская штуканенависть. От ненависти ее желание становилось еще острее. А вот стоило ей в такие ночи проникнуться к Алоису пусть и мимолетной нежностью, и всю нижнюю часть ее тела сковывало прежним льдом. Алоис только хмыкал, когда, уже сбив его пламя, но так и не испепелившись сама, она «добирала» лихорадочными поцелуями.
«Твои губы дают обещания, которых ты не держишь»,говаривал он в таких случаях.
И она совершенно не чувствовала себя замужней дамой. Ни на мгновение не забывала ни про Анну Глассль, ни про Фанни. Сначала она была горничной, потомняней у детей Фанни, послемачехой, а теперь ее собственные дети были мертвы. В разгар эпидемии дифтерита Алоиса-младшего и Анжелу отправили в Шпи-таль и тем самым уберегли от заразы. Сейчас они уже вернулись в Браунау, но во всех трех комнатах гостиничного номера в «Поммерхаусе» по-прежнему пахло ладаном после трех смертей, и этот запах впитался в одежду Клары за три дня, проведенных ею на кладбище, на трех заупокойных службах. Она узнала теперь, какими крошечными могут быть детские гробики; строго говоря, она должна была запомнить это еще с тех времен, когда жила в родительском доме, доме Пёльцлей, тем не менее эти три миниатюрных предмета тремя гвоздями вошли в ее сердце и пробудили любовь к умершим детям, которую она не позволяла себе испытывать, пока они были живы. Слишком уж она боялась того, что причитающаяся ей по заслугам кара распространится на ни в чем не повинных малюток. И лишь когда Густава не стало, она впервые поняла, что любит его.
Алоис, в свою очередь, решил, что такого Господу не простит. Сидя в трактире рядом с таможней, он говорил собутыльникам и сослуживцам, особо выделяя новобранцев, на которых обрушивал жарким летним вечером всю тяжесть опыта безупречной тридцатилетней службы в Министерстве финансов:
Императорвот кто нами на самом деле правит. Император! А Господь Богон нас только убивает.
Алоис,возразил ему как-то один из сослуживцев постарше,ты говоришь так, словно тебе не страшен Тот, Что Наверху!
Наверху или Внизу, мне без разницы. Я не признаю никого, кроме Франца-Иосифа!
Ты слишком далеко заходишь.
По возвращении домой Алоис, как правило, был мрачен и злобен. Пивной хмель, улетучиваясь, оставлял неприятный осадок. Алоис злобно глядел на сына, злобно брал на руки дочь, злобно молчал с женой. Теперь не чаще раза в неделю (его и самого бесило то обстоятельство, что все эти детские смерти причинили такой ущерб его мужскому темпераменту) он смотрел на Клару тем же взглядом, что и в их первую ночь,смотрел, заранее прикидывая, каким еще штучкам он ее сейчас обучит. По-французски он не говорил, но несколько важных в постели слов знал. Один из сослуживцев по таможне похвалялся тем, что в ранней молодости побывал в Париже. И там, в борделе, хвастался он, всего за две ночи ему удалось изведать и освоить больше, чем за всю остальную жизнь.
На Алоиса это, однако же, не произвело особого впечатления. Кое-что из того, о чем повествовал сослуживец, не было и для него.самого китайской грамотой. У той же Фанни, например, был весьма предприимчивый ротик; с Анны Глассль в постели моментально слетала аристократическая спесь; да и кое-кто из горничных и кухарок порой преподносил ему приятный сюрприз самого скоромного свойства.
Разумеется, в те дни ему приходилось иметь дело с насмерть перепуганной птичкой, белое тельце которой, трепеща, приникало к нему, тогда как ножки и все, что между ними, оставались холодны как лед. Да, она занималась любовью, когда ему все-таки удавалось проникнуть в нее; она была так же сильна, как его Кобель; порой она и сама походила на сучку, рыча, покусывающую гениталии своего избранника. Клара, правда, не рычала и не кусалась, она восходила на алтарь греха в одиночестве, неизменно в одиночестве; она настолько уходила в себя, что ему хотелось проникнуть в ее святая святых языком, чтобы и она пустила наконец его Кобеля себе в рот. Тут уж он ей и покажет, какому такому Господу нужно служить! Французские штучки!
Но некоей душной летней ночью, когда он в очередной раз взялся раздвинуть ей ноги, взялся развести их рукамии взялся сильнее обычного,у него внезапно перехватило дыхание. И вспыхнула чудовищная боль в груди. На мгновение ему показалось, будто его ударило молнией. Сердце, что ли? Может, теперь настала его очередь помереть?
Что с тобой?
Он лежал рядом с ней, тяжело и хрипло дышаточь-в-точь как дышал в последние мгновения каждый из ее несчастных малюток.
Со мной все в порядке. Давай. Нет, не так.
Она села на него верхом. Она и сама не знала, поможет это ему или его прикончит, но к ней вернулась, ее пронзила злость, острая как игла,та самая, что когда-то посетила ее в ночь после смерти Фанни. Покойная однажды рассказала ей, как ему больше всего нравится. Поэтому Клара сейчас развернулась на сто восемьдесят градусов, накрыла лицо Алоиса, его едва дышащие рот и нос своей сокровенной частью и взяла в рот его побывавший в стольких переделках член. Дядюшкин Кобель был сейчас мягким, как какашка. Тем не менее она принялась сосать его с упоением и остервенением, какие могут быть подсказаны только Воплощенным Злом,на сей счет у нее не было никаких сомнений. Изначальный толчок шел оттуда. Итак, они сейчас оба лежали головой не в ту сторону, и Дьявол был с ними. Никогда еще Ему не удавалось подобраться к ним так близко.
Кобель начал подавать первые признаки жизни. Прямо во рту, и это ее удивило. Алоис только что был слаб и бессилени вот он опять мужчина! Он вывернулся из-под нее и губами, измазанными ее слизью, полез с поцелуями; он был уже в состоянии ворваться в нее Кобелем, ворваться в святая святыхи к черту любую святость! Сейчас я отбарабаню эту жалкую церковную мышь, проносилось в мозгу у Алоиса, я отбарабаню чертову церковь. Он восстал из мертвых, это было чудо, он превзошел самого себя, и амуниция оказалась под стать амбициям. Походило это на шторм, если не на торнадо. И тут наступил момент, когда Клара, самая богобоязненная и ангелоподобная женщина во всем Браунау, поняла, что совокупляется с самим Дьяволом; да, она была уверена в том, что Он тоже здесь, вместе с нею и с Алоисом; и все трое словно бы растворились в струе гейзера, забившей из него, а затемиз нее, а потом из них обоих сразу; и я тоже был там, я был третьим, я был единым воплем всего трио в пене бушующего водопада, мы с Алоисом заполнили и переполнили лоно Клары Пёльцль-Гитлер, и я в точности помню миг, в который произошло зачатие. Точно так же как архангел Гавриил послужил Иегове некоей судьбоносной ночью в Назарете, я выказал верность Воплощенному Злу в июле 1888 года, ровно за девять месяцев и десять дней до того, как 20 апреля 1889 года родился Адольф Гитлер. Да, я был там, высокопоставленный офицер самой эффективной из всех когда-либо существовавших или существующих служб разведки.
Книга четвертаяОФИЦЕР РАЗВЕДКИ
1
Да, я инструмент, я орудие. Я офицер Воплощенного Зла. Признавшись в этом, я совершил акт предательства: раскрывать себя нам строжайше запрещено.
Конечно, автор неподписанной и неопубликованной рукописи вправе рассчитывать на сохранение анонимности, но запас прочности у такого предохранителя невелик. Если с самого начала я заговорил об опасениях, связанных с этой работой, то только потому, что знал: раньше или позже мне придется раскрыть собственную идентичность. Так или иначе, теперь, заранее изложив в письменной форме диспозицию, я вынужден изменить условия игры. Впредь меня уже не следует воображать офицером-нацистом. Если в 1938 году я и мог делать вид, будто являюсь доверенным помощником Генриха Гиммлера (и впрямь располагал, кстати, телом реально существующего офицера СС), то это был не более чем эпизод. Получив соответствующие указания, мы, не колеблясь, играем такие роли и принимаем при этом человеческий облик.
Я прекрасно понимаю, что большинство читателей не удовлетворят объяснения подобного рода. Поскольку научные светила наших дней, да и остальные образованные люди высокомерно задерут нос при первом же упоминании такой сущности, как Дьявол. И еще меньше будут они склонны воспринять космическую драму непрерывного конфликта между Сатаной и Господом. Современный тренд трактует подобное восприятие мира как средневековое суеверие, самым блаженным образом испустившее дух еще двести с лишним лет назад, в эпоху так называемого Просвещения. Часть интеллектуалов (но даже они в меньшинстве) готова примириться с бытием Божьим, но только не с наличием антагонистической сущности, равной или приблизительно равной Ему в плане своих возможностей. Одну Тайну вы позволяете себе оставить неисповедимой, а вот двени за что! Вера в Дьяволажвачка для невежественной скотины.
Стоит ли удивляться тому, что представление о личности Адольфа Гитлера остается в современном мире весьма примитивным.
Презирать-то его презирают, а вот понятьни в какую. В конце концов, он самая загадочная личность завершившегося столетия. Тем не менее смею вас заверить в том, что я его понимал. Он был моим клиентом. Я сопровождал и вел его по жизни с младенческих пелен до тех пор, пока он не превратился в подлинное исчадие адапростоватого с виду политикана с усиками, похожими на клочок шерсти.
2
Новорожденный, он был типичным отпрыском Клары Пёльцль. Болезненный. Каждый раз, когда из носу у него капало или на младенческих губах закипал пузырек слюны, мать впадала в форменный ужас.
Наверное, она и впрямь не смогла бы жить дальше, умри вслед за остальными ее детьми и он. Внимание, которое она уделяла младенцу в первые недели после рождения, можно было бы назвать истерическим, но только не в ее случае, ведь Клара в самом деле стояла на краю бездны. Воспоминания о ночах с Алоисом смешивались в ее памяти с тошнотворным запахом детской агонии: Густав, Ида и Отто умерли, один за другим, за какую-то пару месяцеви менее чем за год до рождения Адольфа. И за каждого из своих детей она отчаянно молила Господа, прося сохранить жизнь хотя бы одному, но молитвы ее остались неуслышанными. Ей это казалось лишним доказательством того, как тяжко грешна она и как жестоко взыскует за это Он.
Понеся будущего Адольфа, она взяла себе за обыкновение каждое утро мыть рот хозяйственным мылом. (Алоис вошел во вкус иособенно на исходе беременностито и дело заставлял ее брать своего Кобеля в рот и сдавливал ей тяжелой рукой затылок, чтобы она его не выпустила).
Ничего удивительного в том, что любила она теперь только своего младенца. Едва Адольф начал проявлять первые признаки более или менее осмысленного поведения (скажем, он скоро научился улыбаться при виде материнского лица), она осторожно поверила в то, что на этот раз Господь над нею смилуется, в то, что Он, может быть, даже умеет прощать. Так почему бы Ему не оставить в живых этого младенца? Не исключено, что она навоображала себе, будто Его гнев пошел на убыль. Как знать, не пришлет ли Он ей ангела-хранителя? Богобоязненные надежды, как правило, устремляются именно в эту сторону. И тут Кларе приснился сон, в котором ей заповедали впредь не допускать до себя мужа. Именно в эту сторону устремляются, как правило, богобоязненные порывы.
Алоису вскоре пришлось столкнуться с тем, что железная (закаленная молитвой) воля жены может оказаться ничуть не слабее стальных бицепсов мужа. Поначалу он не мог поверить тому, что ее категорический отказ в доступе к телу не просто блажь или очередная хитрость, призванная распалить его посильнее. «Вечно вы, бабы, вертите хвостом, как кошки»,говаривал он ей. Затем, однако же, решив, что ее мятеж, как любой другой, может быть подавлен только применением предельной жестокости, он сграбастал ее одной рукой за грудь, а другойза задницу.
И тут она укусила его за запястьедо крови. В ответ он немедленно подбил ей глаз. Gott im Himmel! На следующее утро ему пришлось умолять ее не выходить из дому, пока не пройдет синяк. Целую неделю он разгуливал с перевязанной рукой, отправлялся после работы за покупками и не заглядывал в пивную. Затем, когда на ее лице уже не осталось его «памятки», ему пришлось смириться с полным отказом от того, что он считал своими неотъемлемыми правами, и впредь спать, закутавшись в одеяло, как в кокон, на своей половине постели.
Поскольку такое положение дел должно было сохраняться довольно долгое время, я решил, пока суд да дело, подобраться к Кларе поближе. Крестьянину вечно снится поле, а интенсивность человеческих чувствований постоянно привлекает чертей и бесов любого ранга.
Вряд ли необходимо подчеркивать, что смерть Отто, Густава и Иды принесла нам изрядную выгоду, хотя, строго говоря, смерть не наша территория, а Господня. Утрата трех детей обострила обожание Кларой Адольфа, доведя его до масштабов, изрядно превосходящих нормальную материнскую любовь. И когда младенец начал плакать каждый раз, когда мать поцелует его в губы, у Клары хватило ума сообразить, что дело тут в хозяйственном мыле. Но поскольку Алоис был отлучен от супружеского ложа (в строгом смысле слова), отпала и ежеутренняя надобность подвергать собственные уста дезинфекции. И она с новым жаром принялась целовать крошку Ади, а крошка в ответ лишь блаженно гукал.
Мы полагали, что это окажется полезным. Чрезмерная материнская любовь, с нашей точки зрения, столь же перспективна, как полное отсутствие таковой. Нас учили выискивать в младенцах любые отклонения от нормыв худшую сторону или в лучшую, чрезмерную любовь и беспричинную ненависть, переизбыток или нехватку чего угодно. Искажение пропорций нормальных человеческих проявлений неизменно служит нашим целям.
Так или иначе, мы ждем. Когда дело доходит до превращения какого-нибудь ребенка в клиента, у нас имеется основополагающее правило. Мы никуда не торопимся. И хотя плод инцестуального зачатия, будучи окружен вихрями избыточной материнской любви, особенно же когда успеху дела способствует наше присутствие в момент зачатия, представляет для нас (как имеются все основания предполагать) исключительно перспективный объект, мы все равно выжидаем. Мы присматриваемся. Возможно, ему суждено умереть до срока. Скольких мы потеряли именно так! Часто, увы, слишком часто Господь оказывается в курсе наших намерений и безжалостно (да, я не побоюсь применить это слово к Нему), да, вот именно, безжалостно и бессердечно удаляет таких детей со сцены, чего бы то ни стоило Ему самому. А чего это Ему стоит? Здесь наличествует прелюбопытный расчет. Бог не бесчувствен к надеждам взрослых, хлопочущих над таким малюткой. Ранняя смерть исключительно одаренного ребенка может полностью деморализовать всю семью. И поэтому, даже осознав, что мы взяли очередного младенчика в разработку, Он медлит. Иногда Ему не хочется губить вместе с ребенком и всю семью. А его ангелы, на свой лад, могут еще преуспеть в искусстве перевербовки.
Так что Бог чтит материнскую любовь, даже когда она становится всеобъемлющей. Надо ли удивляться, что многие люди творческого труда, многие людоеды, многие гении, многие убийцы и некоторые так называемые святые доживают до взрослости только оттого, что Бог, по той или иной причине, не устраняет их заблаговременно. Первое из не произносимых вслух, но подразумеваемых правил в борьбе Б-на (как мы теперь часто будем называть Его) с нашим предводителем (а вот его мы зовем Маэстро), заключается в опять-таки молчаливой договоренности о том, что ни одно из свойств каждой отдельно взятой человеческой личности не берет верх над остальными само по себе, то есть без мутагенного вмешательства с Его стороны или с нашей. Даже самая благородная, преисполненная самопожертвования и духа щедрой материнской любви женщина может родить чудовище. При нашем вмешательстве или, самое меньшее, в нашем присутствии. И тем не менее эта борьба не из разряда игр с нулевой суммой. Вот почему инвестиции в новорожденного представляют собой неравновесно рискованное предприятие как для Маэстро, так и для Бога.
Но мне пора объяснить поподробнее, на каких условиях строится мир, в котором я обитаю, какие силы в нем действуют и взаимодействуют и с какими ограничениями они вынуждены считаться, иначе я рискую остаться непонятым или недопонятым.
3
Поэтому я присовокуплю к своему повествованию рассказ о Двух ЦарствахБожеском и Сатанинском. Я мог бы повести речь о них в иных категорияхкак о двух антагонистах, двух мирах, двух способах существования в вековечной борьбе друг с другом, но именно Два Царстватот термин, к которому мы прибегаем на протяжении бессчетных столетий. Нет нужды добавлять, что нам, бесам, изо дня в день противостоит безупречное ангельское воинство. (Мы называем ангелов Наглыми.)
Поскольку обе эти рати в какой-то мере известны любому, кто читал «Потерянный рай», упомяну здесь, что многие из нас весьма искушены в классическом литературном наследии. Не поручусь за ангелов, но бесам вменено в обязанность ценить изящную словесность. Мильтон в нашем понимании выдающийся поэт и входит в число тех немногих избранных, кого мы вправе целиком и полностью освободить от обвинения в непростительной второсортности (обусловленной склонностью к вранью и сантиментам). Как-никак ему удалось проникнуться чисто интуитивным пониманием природы и хода конфликта между Двумя Царствами. И сколь бы неточен он ни был в деталях, именно Мильтону выпало стать первопроходцем в деле наглядной демонстрации грандиозного столкновения двух воинств, начавшегося сразу же после великого Раздела, что побудил первоангельские сонмы разбиться на два враждующих стана, в каждом из которых господствует твердая уверенность, что именно ему суждено предопределить будущее человечества.
Следовательно, наше почтение великому слепцу! Хотя его описания самым безбожным образом устарели. Бесы, служащие Маэстро, не ходят больше в атаку на ангелов античными фалангами. Скорее, мы в настоящее время искусно вмонтированы в каждый укромный уголок человеческого существования.
Чтобы хоть отчасти прояснить вопрос о волнообразном, дискретном, сплошь и рядом тупиковом и неизбежно привязанном к рельефу местности характере нашей войны, я должен перечислить силы и средства, которыми мы располагаем в деле желательного для нас воздействия на человеческое общество. Я начну с такого пояснения: действительности присущи три аспектаБожеский, Сатанинский и человеческий, и, следовательно, речь должна идти о трех отдельных воинствах, о трех царствах, а вовсе не о двух. Бог с ангельскими сонмами денно и нощно трудится, стремясь вовлечь мужчин, женщин и детей в Свою орбиту. Маэстро же и мы, Его верные помощники, стараемся завладеть душами тех же самых мужчин, женщин и детей. Однако вплоть до Средневековья люди были обречены в этой схватке играть в основном пассивную роль; сплошь и рядом они были простыми пешками в нашей игре; отсюда и Два Царства (а не три). Теперь, однако же, мы вынуждены считаться с отдельными индивидуумами, как мужского, так и женского пола. Больше того, смею заявить, что в настоящее время очень многие люди (если вообще не большинство) изо всех сил стараются не примыкать ни к одному из воинствни к Божескому, ни к Сатанинскому. Им хочется быть свободными. Они часто (и прочувствованно) восклицают: «Должен (должна) же я понять, кто я такой (такая)!» Тем не менее мы, бесы, ведем по жизни людей, которых нам удалось завербовать (мы называем их клиентами), тогда как Наглые всячески ставят нам палки в колеса, поэтому изрядному числу ловкачей удается стать двойными агентами, попеременно внося свою лепту то в наше дело, то в прямо противоположное. Люди стали настолько тщеславны (благодаря техническому прогрессу), что отнюдь не пренебрежимо малое их число уповает на полную независимость как от Бога, так и от Дьявола.
Это, приходится повторить, всего лишь первый подход к перверсиям, извращающим само существование, всего лишь схематический набросок подлинной сложности происходящего.
Например, я могу по необходимости воскрешать воспоминания клиента, сколь угодно давние и на любую глубину погребенные. Но на это нужно тратить Время. («Время» я пишу с прописной, потому что для нас, как, впрочем, и для ангелов, оно представляет собой ресурс, сопоставимый с Деньгами для человека) Мы ведем тщательный учет Времени, уделяемого тому или иному клиенту. Стремление влезть в ту или иную ситуацию поглубже постоянно поверяется балансом затрат Времени, необходимых для достижения наших целей применительно к той или иной персоне. Поэтому люди посредственные, как правило, не представляют для нас интереса. Мера подлинного проникновения в суть вещей, объем памяти и дурные намерения обыкновенного человека лимитированы. Скорее, мы заняты поисками мужчин и женщин, потенциально способных попрать основополагающие законыобщественные или Божеские.
Таких мужчин и женщин, к сожалению, становится все меньше. Поневоле нам приходится иметь дело со вторым, а то и с третьим сортом. Конечно, заполучив их и проявив достаточное терпение, мы можем кое-чего добиться в плане повышения их потенциала. Причем такой поворот событий сулит нам карьерный рост. У меня были клиенты, которых мне удалось развить в такой степени, что они смогли принять участие в том или ином из наших подлинно грандиозных проектов, в результате чего мое собственное положение в корпорации резко улучшилось. Однако средний клиент, болтаясь между ангелом-хранителем и бесом-искусителем (вроде меня), сплошь и рядом не приносит особой пользы ни одному из Двух Царств; не могу забыть и несколько прискорбных случаев, когда тому или иному ангелу удавалось выйти победителем из схватки со мной за конкретную душу.
После одного из таких удручающих поражений (и, разумеется, вследствие его) моя карьера пришла в упадок. На протяжении какого-то времени мне доверяли работу лишь с весьма незначительными клиентами, бесперспективными по происхождению и достигаемымдаже в оптимальном случаерезультатам. Мне, скажем, приходилось подстрекать низшие войсковые чины к дезертирству, чтобы мало-помалу разложить действующую армию; я занимался рабочими и крестьянскими вожаками, которые, разглагольствуя о революции, потихоньку запускали руку в партийную кассу. Я свел знакомство с приходскими священниками в маленьких городках, зарекомендовавшими себя педофилами; ну и, понятно, возился с жуликами управляющими и приказчиками. Я подзуживал мелкопоместную знать, всяких там графьев и баронишек проиграть в карты последнюю деревеньку; в сферу моего тогдашнего внимания входили, увы, даже карманные воры, забубённые пьяницы и о особым усердием ходящие на сторону мужья и жены. У меня было бесчисленное множество клиентов, но лишь единицы вдохновляли меня на проявление подлинного мастерства. Чаще всего я был инспектором или, если угодно, судебным исполнителем, следящим за тем, чтобы грошовые клиенты в ближайшей перспективе остались и вовсе без гроша. Поскольку я далеко не всегда понимал, приберегает ли Маэстро мои таланты для некоей грядущей миссии или просто-напросто постепенно выдавливает меня в бездействующий резерв, то тешил себя мыслью, что мне, как Он однажды изволил заметить, вопреки неудачам уготована должность, сопоставимая по значению с участием в эпических битвах Двух Царств, разыгравшихся в первые три столетия существования Римско-католической церкви. Да, возможно, меня ожидает и это, если я, конечно, не потеряю квалификации в практически бессмысленной возне с уродами, наркоманами и алкоголиками. Я не утратил ее, и в конце концов меня назначили руководителем целой группы мелких бесов, надзирающих за развитием событий в некоей австрийской семье, обладающей пусть и не очевидным, зато совершенно исключительным потенциалом. Зародыш, судьбу которого нам предстояло отследить, был, разумеется, ничем и никем, равно как и его родители, но его родословная просто-напростю смердела любезным нам кровосмешением. Поэтому после рождения младенца мне предстояло не спускать с него глаз.