В темном экстазе восторженного, встретившегося наконец лицом к лицу с божеством своей страсти, рухнул тогда Отакар с простертыми руками перед этим воплотившимся образом своих снов. Он звал ее, обнимал колени, покрывал руки бесчисленными
поцелуями,дрожа от возбуждения, в потоке обгоняющих друг друга слов рассказал, чем она была для него, сколь давно ее знает, хотя никогда и не видел наяву.
И там же, в соборе, в присутствии священных золотых статуй, дикая, противоестественная любовь захватила обоих, как дьявольский смерч, порожденный внезапно ожившим призрачным дыханием целых поколений предков, страсти которых столетиями коченели в поблекших портретах.
Тогда-то и свершилось сатанинское чудо: девушка, вошедшая в собор чистой и непорочной, выходила из него духовным отражением своей прапрабабки, которая носила то же самое имя, Поликсена,портрет ее висел у барона Эльзенвангера в зале предков...
С тех пор, едва лишь представлялась возможность, они, не сговариваясь заранее, искали встречи всегда встречались.
Повинуясь магической тяге своей страсти, они находили друг друга так же инстинктивно, как звери в период течки, которым нет нужды знать место и время встречи, ибо они понимают голос крови.
Ни Отакар, ни Поликсена не находили ничего удивительного в том, что случай всегда скрещивал их пути в момент наиболее острого обоюдного влечения. Для него это стало постоянным, почти законным обновлением чуда; ее образ выходил из его сердца и превращался в живую Поликсенутак, как это было часом раньше в покоях графини Заградки.
Стоило ему только заслышать ее шагина этот раз они действительно приближались к башне,и все муки переживаний тотчас улетучивались»
Даже сжимая ее в объятиях, Отакар гадал, входит ли она в дверь или, как видение, проникает сквозь стену.
Однако и эта мысль, вернее, тень мысли в тот же миг куда-то уносилась, исчезала, просачивалась, как вода сквозь пальцы.
Она с нимэто единственное, что он понимал в такую минуту; как всегда, каждый, еще только будущий миг их свидания, едва успевая стать настоящим, тут же с какой-то яростной поспешностью пожирался ненасытной бездной прошлого.
Сегодняшнее свидание исключением не являлось...
Он видел, как из темноты мерцает небрежно брошенная на пол соломенная шляпа с бледно-голубой лентой, потом все сразу исчезло: ее белая одежда покрывала туманными комьями стол, лежала разбросанная на стульях; он чувствовал горячую плоть, укусы зубов на своей шее, слышал страстные стоны
как обычно, все происходило быстрее, чем он мог что-либо осознать,ряд каких-то обрывочных фрагментов, молниеносно сменяющих друг друга, один ослепительнее другого. Опьянение чувств, в котором никакого понятия времени более не существует... Она попросила сыграть на скрипке?
Этого он уже не зналне помнил.
Понимал только, что стоит перед ней, она обнимает его бедраон чувствовал смерть, смерть, которая сосала из него кровь; озноб сотрясал тело, волосы на голове стояли дыбом, колени подгибались... В какие-то доли мгновений ему казалось, что он падает навзничь, сознание покидало его и тут же снова возвращалось, и тогда он слышал мелодиюее, наверное, выводили его смычок и его рука, и тем не менее шла она от нее, из ее душипесня страсти, ужаса и кошмара...
В полуобмороке, беззащитный, внимал он этой мрачной музыкальной темеона тянулась вереницей кровавых образов, их создавала Поликсена, еще больше распаляя бешенство своей свирепой страсти... чувствовал, как ее мысли проникали в его мозг, видел их ожившими событиями, а потом снова витиеватыми буквицами, вырезанными на каменной плите градчанской Малой капеллы: это была старинная хроника о возникновении картины «Изображение пронзенного», повествующая о страшном конце того, кто дерзнул посягнуть на корону Богемии:
Итак, у одного из насаженных на колья рыцарей, по имени Борживой Хлавек, кол вышел наружу рядом с ключицей и голова осталась невредимой; осужденный сей молился до вечера с благоговением великим, и ночью кол, коим плоть его нечестивая прободена была, преломился надвое; так, с торчащим из зада обломком, дошел он до Градчан и рухнул на кучу отбросов. Утром поднялся он и вошел в дом, что рядом с храмом св. Бенедикта, и просил смиренно прислать священника Пражской замковой церкви и вот в присутствии святого отца исповедался оный Господу нашему Иисусу Христу во многих грехах своих с благоговением величайшим и известил при сем, что без исповеди и не вкусив Святого Причастия, как заведено в церкви Христовой, никоим образом умереть не может, ибо, свято веруя в таинство сие, обет дал во все дни в честь Пречистой Девы Ave Maria купно с некой молитвой краткой возносить, что и творил во всю пору упования своего, и токмо благодаря заступничеству Пречистой Девы не погиб он без Святого Причастия.
И обратился тогда священник к нему со словами: сын мой возлюбленный, открой же и мне молитву сию краткую. Тот начал и рек: Пречистая Дева, молю Тебя даровать мне, недостойному рабу твоему, заступничество святой Варвары Великомученицы, дабы избегнул я смерти скорой и пред концом своим, вкусив Даров Святых, а посему огражденный от всех врагов моих видимых, а также невидимых, защищенный от демонов злых, мог наконец чрез Христа нашего Спасителя и Благодетеля уповать на жизнь вечную. Амен.
И тогда дано было ему Святое Причастие, и в день сей же упокоился он в мире и близ церкви св. Бенедикта с великим плачем народным погребен был.
Поликсена ушла. Безжизненно-серой стояла башня в таинственном мерцании ночных звезд; однако в каменной ее груди судорожно билось крошечное человеческое сердце, преисполненное величием принесенного обета: любой ценой, не зная ни сна, ни отдыха, добыть для своей возлюбленной самое высшее, что есть в мире сем для человека, и если суждено ему умереть прежде этого, то лучше ему претерпеть тысячекратные муки пронзенного колом.
Глава 4В зеркале
Целую неделю, в раздражении на самого себя, господин императорский лейб-медик никуда не выбирался.
Вывело его из строя на столь долгий срок посещение Богемской Лизы; самым скверным во всей этой истории были воспоминаниявоспоминания о юной Лизе, упорно не желавшие оставить его в покое.
Виновником сего он склонен был считать заразительно свежий майский воздух, благоухавший в этом году соблазнительней, чем когда-либо. И напрасно он по утрам исследовал безнадежно ясное небонигде ни единого облачка, сулящего загасить так внезапно и с таким опозданием вспыхнувшую страсть.
«А может, гуляш "У Шнеля" был переперчен?»уже ворочаясь в постели, попытался себя успокоить господин императорский лейб-медик. Сон, как назло, не шел, и, чтобы прекратить подлые издевательства оконной гардины, корчившей в лунном свете призрачные гримасы, он зажег свечу.
Тут ему в голову пришла совсем курьезная мысль: просмотреть газету. Просто так, ради развлечения. Однако это только ухудшило делостоило ему заинтересоваться каким-нибудь заголовком, как уже через несколько строк взгляд натыкался на пустое пятно столбца, не желавшего исчезать даже при виде пенсне, нацепленного поверх очков.
Вначале, немало огорчась, он списал это удручающее явление на дефект собственного зрения, причина которого могла, увы, корениться в какой-нибудь зарождающейся болезни мозга, и только после долгих клятвенных заверений своей экономки, тожеи даже без очков!видящей эти места непропечатанными, он с облегчением отнес их на совесть цензуры, отечески пекущейся об истинном отражении происходящих событий.
И все же феномен этих белых пятен посреди пахнущих карболкой черных печатных страниц таил в себе скрытую опасность. Прекрасно сознавая, что газета для него всего лишь заслон от навязчивого образа юной Богемской Лизы, он всякий раз с трепетом переворачивал страницу, так как следующая могла оказаться пустой, и вместо бойкой передовицы из белого пятна возникла быкак знамение окончательного краха его фортификационных ухищренийужасная гримаса старой Богемской Лизы.
Предатель-телескоп был отныне лишен его доверияпри одном воспоминании об ухмыльнувшейся в линзу старухе у него до сих пор холодок пробегал по спине, а если он, в подтверждение собственного мужества, все же отваживался заглянуть в него, то лишь после долгой борьбы с собой, мужественно стиснув свои безукоризненно белые искусственные зубы.
Изо дня в день главной темой его размышлений по-прежнему служило происшествие с актером Зрцадло, однако идея повторного путешествия в Новый свет понятным образом не вдохновляла.
Однажды «У Шнеля», наблюдая, как Каспар фон Ширндинг вгрызается в свиное ухо с хреном, он свел разговор на лунатика и узнал кое-какие новости о Константине Эльзенвангере, которого с той самой ночи словно подменили: никого не принимает, одержим постоянным страхом, что тот невидимый документ, написанный рукой покойного брата Богумила и спрятанный Зрцадло в выдвижном ящике, действительно существует и заключает в себе злокозненное лишение его законных наследственных прав.
А что, вполне возможно.Фон Ширндинг, насупясь, выпустил из зубов свиное ухо.Если кругом творится черт
знает что и какие-то оборванцы под влиянием луны лишаются веса, то почему бы тогда и мертвым не лишать наследства живых? Барон поступил куда как правильнодаже не вскрыл ящик и не заглянул туда: лучше быть глупым, чем несчастным.
Господин лейб-медик присоединился к сему глубокомысленному резюме только из вежливости. Сам-то он никак не мог оставить в покое тот выдвижной ящик своего мозга, в котором хранилось «дело Зрцадло»,при первой же возможности открывал и до умопомрачения рылся в нем.
«Надо будет как-нибудь ночью заглянуть в "Зеленую лягушку", может, я в самом деле встречу там этого субъекта,наметил он для себя.Лизель, проклятая ведьмаэто же надо, столько времени думать о бабе!она ведь говорила, что он шляется по трактирам».
В тот же вечер, уже собираясь на покой, лейб-медик вспомнил о своем намерении; натянув спущенные подтяжки и придав своему лицу надменное выражение (дабы случайно встреченные в столь поздний час знакомые не заподозрили его в чем-либо предосудительном), он направился к Мальтийской площади, где под сенью почтенных дворцов и благочестивых монастырей сомнительная «Зеленая лягушка» дерзко влачила свое ночное, посвященное Бахусу существование.
С самого начала войны Флугбайль и его приятели ни разу не посетили этой ресторации, и тем не менее средняя зала была по-прежнему зарезервирована для господ, хотя и пустовала; хозяинпожилой представительный мужчина в золотых очках, с благосклонно-серьезным лицом нотариуса, днем и ночью озабоченного наивыгоднейшим помещением капитала своих подопечных,казалось, не осмеливался распорядиться по-другому этим помещением.
Что прикажет экселенц?осведомился «нотариус» с любезной искрой в серых бархатных глазах, когда господин императорский лейб-медик уселся.О-о-о? Красный «Мельник»? Понимаем, экселенц... Конечно, отборного тысяча девятьсот четырнадцатого?
Благодаря обезьяньей ловкости младшего кельнера на столе как из воздуха тут же материализовалась бутылка «Мельника» урожая 1914 года, которую тот уже загодя, повинуясь шепотом отданному распоряжению, держал наготове за спиной. Исполнив свою миссию, услужливая парочка с глубоким поклоном растворилась в таинственном лабиринте «Зеленой лягушки».
Господин императорский лейб-медик одиноко восседал во главе покрытого белоснежной скатертью стола в длинной просторной зале. Справа и слева от него были полузадернутые портьерами проходы в соседние помещения. Большое зеркало, висевшее на входной двери, позволяло при желании видеть происходящее в смежных залах.
Стены украшали многочисленные портреты великих мыслителей всех времен и народов, их строгий подбор никоим образом не позволял усомниться в благонадежности хозяина, господина Венцеля Бздинки (с ударением на первом слоге), одновременно они опровергали бесстыдные утверждения подлых клеветников, что в юности господин Бздинка был якобы морским разбойником.
У «Зеленой лягушки», как у всякой приличной ресторации, имелось свое историческое прошлое: как утверждали, именно в ней вспыхнула революция 1848 годато ли из-за кислого вина, которое подавал прежний хозяин, то ли из-за каких-то других, не менее важных причин, дознаться было уже невозможно, но до сих пор это служило главной темой всех застольных разговоров.
Тем более ценились заслуги господина Венцеля Бздинки, который не только отменными напитками, но также своей в высшей степени достойной внешностью и добропорядочными манерами, не оставлявшими его даже в поздние ночные часы, неопровержимо свидетельствовал об окончательном искоренении прежней репутации заведения. Теперь даже замужние дамыразумеется, в сопровождении своих благоверныхиногда отваживались здесь отужинать. По крайней мере в передних залах...
Господин императорский лейб-медик рассеянно сидел за бутылкой «Мельника», в утробе которой электрическая настольная лампа рождала вспышки рубиновых искр.
Временами поднимая голову, он видел в дверном зеркале второго императорского лейб-медика; при этом к нему возвращалась одна и та же мысль: как это, в сущности, страннозеркальное отражение поднимало бокал левой рукой, в то время как он сам использовал правую, и перстень с его левого безымянного пальца двойник может носить только на правом.
«Там происходит поистине дьявольское обращение,подумал господин лейб-медик,оно должно бы внушать нам ужас, не привыкни мы с детства видеть в этом нечто само собой разумеющееся. Гм. Но где в пространстве может происходить такая подмена? Да, да, конечно, строго говоря, в некой единственной,
бесконечно удаленной математической точке. Весьма примечательно: эдакая крошечная точка вмещает в себя больше, неизмеримо больше, чем самое протяженное пространство!»
Он почувствовал, что если продолжить эту мысль и сокрытый в ней закон распространить на другие области жизни, то неизбежно придешь к мучительному заключению: человек вообще ничего не способен совершить по собственной воле и является лишь беспомощным автоматом какой-то загадочной точки в собственной душе,сие смутное неопределенное чувство принудило лейб-медика отказаться от дальнейших размышлений на эту тему.
Опасаясь снова впасть в искушение, он решительно выкрутил лампочку. Зеркальный двойник сразу исчез.
Вместо него на отражающей поверхности попеременно возникали фрагменты соседних заллевой или правой, в зависимости от стороны наклона господина императорского лейб-медика.
И обе были пусты.
В одной стоял богато накрытый стол со множеством стульев; в другой, выдержанном в стиле барокко небольшом кабинете, кроме гнутого столика и дивана с пышной обивкой, ничего не было.
При виде этого уютного салона невыразимая грусть охватила господина императорского лейб-медика.
Сладкое свидание, которым он наслаждался здесь много-много лет назад, со временем совершенно забытое, предстало перед ним во всех мельчайших подробностях.
Он припомнил, что зафиксировал это событие в своем дневнике,но разве можно в скупых черствых словах выразить подобное? «Неужели я был тогда таким педантом?печально спросил он себя.Или, приближаясь ко гробу, мы приближаемся к собственной душе?»
Там, на диване, юная Лиза с огромными страстными глазами косули впервые стала его возлюбленной.
Он невольно взглянул на полуосвещенное зеркалобыть может, оно еще хранит ее образ,но нет, на сей раз настоящее зеркало скрыто в его душе, а это, дверное,всего лишь неверное забывчивое стекло.
Букетик чайных роз она заткнула за поястогда... И он вдруг услышал запах цветов, казалось, они где-то совсем рядом.
Есть нечто колдовское во вновь оживающих воспоминаниях! Как из крошечной трещинки они просачиваются наружу,
заполняя собой пространство,прекраснее и реальнее, нежели сама ушедшая реальность.
Где теперь тот кружевной платок с монограммой «Л. К.»Лизель Коссут,который она кусала, чтобы не кричать в пылу объятий! Дюжину таких платков он подарил ей однажды; вспомнил даже лавку, где купил и велел расшить специально для нее.
«Почему я тогда не попросил один в подарок? На память. Теперь от него осталось лишь воспоминание, или...он содрогнулся,или она держит его среди своих полуистлевших тряпок. А яя сижу здесь в темноте, один на один с прошлым».
Он отвернулся, чтобы не видеть этого дивана. «Какое страшное, жестокое зеркало этот наш подлунный мирон обрекает порожденные им образы на медленное увядание, еще при жизни превращая их в отвратительные кадавры, прежде... прежде чем непроницаемо черная обратная сторона поглотит их окончательно».