Молчать! Ни слова больше!.. Запрещаю! Каждое ваше слово заслуживает пули! И этого труса я сам представил к золотой медали за доблесть! Нечего сказать, удружили!..
Он обжег поручика ледяным презрением, отвернулся, пробормотав какое-то немецкое ругательство, и стал нервно теребить бровь своей унизанной перстнями, пухлой дамской ручкой.
У Апостола ни одни мускул на лице не дрогнул. Как ни странно, чем больше бушевал генерал, тем уверенней и спокойней держался Апостол. Когда ему показалось, что генерал несколько поостыл, он как ни в чем не бывало продолжил:
Ваше превосходительство, я никогда не стал бы к вам обращаться, если бы не надеялся, что найду в вашей душе отклик и понимание... Обращаюсь к вам как человек к человеку...
Генерал, что-то ворча себе под нос, стоял отвернувшись у окна. Слова Апостола опять вывели его из себя, он обернулся.
Я не признаю такого рода просьб и не разговариваю с подобными офицерами... Ясно?..уже более спокойно добавил он.Я и так слишком много времени вам уделил... Неблагодарный!..
Ястребиные глаза снова исторгли презрение, он горделиво уселся за стол и стал шумно ворошить и перекладывать с места на место бумаги. Болога, помедлив мгновение, козырнул, повернулся, прищелкнув каблуками, и размеренным шагом направился к двери. Генерал с любопытством проводил его взглядом и, как только поручик вышел, яростно стукнул по столу кулаком. Удар пришелся как раз по карте, испещренной тысячью линий и значков. Этот странный жест до смерти напугал вошедшего с докладом адъютанта, он хотел тихо ретироваться.
Поручика Бологу взять под строжайшее наблюдение,искоса взглянув на него, прошипел генерал.Строжайшее! Ничуть не удивлюсь, если он вздумает перебежать на сторону врага... Ну и солдаты! Ну и армия!
Адъютант осторожно приблизился к столу, молча положил на него какой-то пакет и, повернувшись на цыпочках, направился к двери, боясь, как бы генерал не обрушился на него.
Апостол вышел во двор, спустился с крыльца и осмотрелся. Все здесь было ему знакомо. Дощатый забор окружал с трех сторон огромный двор, и лишь со стороны улицы тянулась каменная ограда с широкими, распахнутыми настежь воротами. В глубине двора у большого амбара стояло несколько возов и открытый автомобиль, тот самый, на котором Апостол приехал сюда. Большой каменный дом под черепицей, размером с добрую казарму, был весь выщерблен пулями и осколками снарядов, а перед ним, прочно вцепившись корнями в землю, росло пораненное войной дерево, и в его листве весело гомонили воробьи... По небу струилась нежная тихая голубизна. Неяркое солнце смотрело на мир взглядом смешливого деревенского простачка, у которого вокруг глаз разбегаются тысячи мельчайших морщинок. Земля, согретая его скупым теплом, омытая вечерней росой, пробуждала в сердце радость и надежду... Апостол стоял, подставив лицо солнцу и впитывая его ласковый свет. На душе было так хорошо и легко, словно он выплакался вдрызг. Сомнения оставили его, теперь он твердо знал, что ему делать. Мысли следовали одна за другой, как бусинки, и он мог их нанизывать на ниточку, как нанизывают настоящие бусинки...
Выйдя со двора, он увидел возле столовой машину с провиантом, готовящуюся ехать на передовую. Не раздумывая, он влез в нее и уселся на какой-то ящик. Ему хотелось как можно скорей добраться к себе на батарею...
10
Уже смеркалось, когда он вернулся в свой дивизион и решил заглянуть на командный пункт к Клапке. В просторном блиндаже капитан был один, он сидел за столиком и писал письмо домой. Появление Апостола его обрадовало, он вскочил с места, бросился ему навстречу, протягивая обе руки.
Поздравляю, поздравляю, дружище!.. От всей души, ей-богу!..
Интересно, с чем же это ты меня поздравляешь, капитан?горестно усмехнувшись, спросил Апостол.Разве что с новой медяшкой за доблесть?
За доблесть! Именно за доблесть, проявленную в разговоре с генералом. Ты вел себя выше всех похвал!одобрительно сказал капитан.
Так! Любопытно!удивился Апостол.Оперативно сработано!
Ничего не сработано. Я догадался по твоему горящему лицу,патетично воскликнул Клапка.Можешь мне и не рассказывать, в твоих глазах можно читать, как в открытой книге... Ты молодец! Как бы мне хотелось быть таким же храбрым! Да веди мы себя все, как ты, давно не было бы рабства!
Трус любит восторгаться смелостью других. Тем самым он как бы приобщается к чужой славе. Несмотря на свое заявление, Клапка все же горел желанием узнать подробности встречи с генералом. Апостол принялся ему рассказывать, и красочное его повествование то и дело прерывалось восторженными восклицаниями слушателя.
Как же ты теперь?с тревогой спросил капитан, дослушав до конца.
В глазах Апостола загорелись веселые искорки. Он насмешливо поглядел на своего приятеля и как о давно решенном и само собой разумеющемся деле, растягивая слова, ответил:
Ну... очень просто... Как только стемнеет, перейду к русским!
От неожиданности Клапка открыл рот. На лбу у него выступили капельки пота. Он пугливо обернулся: не слышал ли кто? Уже одно только выслушивание таких «безобидных» признаний сулило хорошо намыленную веревку.
Ты шутишь!просительно произнес Клапка, хотя его уже колотило как в лихорадке.Что за вздор! Брось молоть чепуху! Хочешь, чтобы нас обоих вздернули на одном суку? Будем болтаться рядышком, как две кочерыжки...
Апостол усмехнулся, блеснув яркой белизной зубов.
Еще месяц назад я бы сам плюнул в лицо всякому, кто предложил мне такое! Но за этот месяц, да что там говорить, за последние три дня я совершенно переродился... Я думаю, что раньше был другим, чужим самому себе, человеком... Знаешь, капитан, душа человеческая как кладовая со множеством отделений: одни наполнены истинными ценностями, другиевсякой ерундой. Можно прожить целую жизнь, и не подозревая о существовании богатства, пользуясь одними лишь пустяками. Это очень обидно, правда?.. Но отделения с пустяками более доступны и сразу бросаются в глаза, а те, что заполнены сокровищами, надо еще разглядеть, увидеть, открыть, они за семью замками. Но коли ты открыл в себе сокровища, ты уже не можешь довольствоваться ерундой... Скажешь, самообман? Пусть так!.. Может, истинные ценности открывает нам лишь смерть... Но заблуждение наше приятно. Не будь этих наших представлений или иллюзий об истинных ценностях, жизнь потеряла бы для нас всякий смысл. Без этого мы не отличались бы от клопов... Я открыл в своей душе такие сокровища и должен хранить их как зеницу ока, чего бы мне это ни стоило!..
Какие сокровища? Какие ценности?возмутился капитан.Что за несусветный бред! Ты бредишь, Болога! Несешь чепуху! Все это плод твоего больного воображения! А реальность вот онавойна! И сопутствует ей смерть! Слышишь, смерть!.. Оставь свои бредни! Зачем усложнять и без того невыносимую жизнь?..
Слушай, капитан, если ты мне доверяешь, тем более любишь, как ты говоришь, прошу тебя, воздержись от подобных оценок и толкований!раздраженно заявил Болога и продолжал:Пожалуйста... прошу тебя, воздержись... Думаешь, мне это легко далось? Ошибаешься. Мне пришлось отказаться от выработанного мировоззрения. Я сбросил его, как сбрасывают старую, обветшавшую одежду, не согревающую тела, не прикрывающую наготу... Думаешь, не страшно было остаться нагишом под ураганом жизни, но я это преодолел... Я не стал прикидываться одетым, не стал напяливать на себя случайное чужое тряпье, хотя и ощущал смертельный холод. И я выстоял. Ни метель, ни дождь, ни град, ни ветер не сломили меня. Теперь никто не заставит меня надеть старую, пусть даже подновленную одежду! Никто и ничто! И я прошу тебя тоже не делать таких попыток!.. Завтра наверняка начнется смена частей. Мне нельзя медлить ни минуты. Иначе все пойдет прахом: я окажусь с вами всеми на румынском фронте... А это невозможно!..
Слушаю тебя и ушам своим не верю. Ты болен, Болога,жалобно проговорил Клапка.У тебя жар. Ты же лезешь в петлю! Пойми, что генерал теперь, не спуская глаз, будет следить за каждым твоим шагом! Тебя сразу же сцапают, ты и шага не сделаешь, как тебя сцапают...
Потому я и ухожу сегодня, а не завтра,твердо ответил Апостол.
Идешь на виселицу!в отчаянии произнес капитан и потрогал шею, будто пытался с нее снять уже затянувшуюся веревку.Просто не знаю, как быть... ты связываешь меня но рукам и ногам... Умоляю тебя!..
Апостол поднялся и, сухо кивнув, направился к выходу. Но Клапка, внезапно решившись, встал у него на пути.
Никуда я тебя не пущу!произнес он угрожающе.Не пущу! Ясно тебе?.. Я твой командир. И как командир приказываю тебе остаться здесь! Приказываю!
Тогда уж возьми и напиши рапорт,с расстановкой произнес Апостол и пристально поглядел на него.Только учти, я застрелюсь...
Клапка в отчаянии схватился за голову, бил себя кулаками по голове и шепотом приговаривал:
Идиот! Форменный идиот!.. Как же мне тебя образумить?.. Как тебя образумить, скажи?..
Апостол подошел к нему и любовно обнял за плечи.
Может быть, ты и прав по-своему, капитан... Может, я поступаю неразумно, но иначе я поступить не могу. Прощай! Не поминай лихом! Обнимемся напоследок!
Клапка сначала опешил, потом, расчувствовавшись, обнял его и поцеловал в обе щеки. На пухлом лице его выступил пот, на глазахслезы, растроганный до глубины души, он прошептал:
Прощай, друг!.. Несчастный друг!Он еще раз крепко обнял Апостола и долго не отпускал, потом даже оттолкнул легонько.А может, ты одумаешься?.. Передумаешь... Подумай, а? Обещай мне, по крайней мере, еще подумать... Если тебя схватятэто будет ужасно!.. Ужасно!.. Невыносимо!..
Прощай!тихо произнес Апостол и поспешно вышел из блиндажа.
Темнело. Но на западе небо еще было розовым от лучей заходящего солнца. Апостол торопливо зашагал к себе на батарею. Вдруг он застыл как вкопанный, прислушиваясь: капитан Клапка нетерпеливо и требовательно окликал кого-то.
Телефонист! Телефонист!..доносился из блиндажа его голос.
Апостол усмехнулся и подумал: «Подстраховывается, чтобы его не заподозрили в соучастии...»
11
Сизый туман расстилался над унылым и безмолвным полем. Бескрайняя, голая, изрытая снарядами, с одинокими деревьями лежала вокруг захваченная войной, бесплодная земля, исчерченная ломаными линиями окопных траншей и похожая на грубо смятую и брошенную серую оберточную бумагу.
Добравшись до своей батареи, Апостол пристально стал вглядываться туда, где за несколькими рядами окопов находилась та точка, то место, где он провел всю прошлую ночь. Отыскав ее глазами, он мысленно отправился дальше, сквозь колючую проволоку, через мертвое пространство в пятьсот восемьдесят три метра к русским окопам, куда ему предстояло уйти сегодня ночью.
«И начнется для меня иная жизнь, непохожая на ту, какую я вел до сих пор»,грустно подумал он.
В землянке давно дожидался Бологу его заместитель, которому не терпелось услышать, как приняли поручика в штабе дивизии и о чем с ним говорил командующий. Апостол в двух словах изложил всю историю, разумеется, утаив существенную ее часть, и сразу же перевел разговор на служебные дела. Он сказал подпоручику, что теперь надо держать ухо востро: как бы москали не предприняли атаки, воспользовавшись сменой частей. Подпоручик, желая показать себя великим стратегом, согласился, что такое вполне возможно, если русские пронюхали о перемещении дивизий, и предложил исключить из числа наблюдателей нижние чины, а дежурить самим. Апостол в ответ предложил ему тут же занять пост и обещал сменить его после полуночи, часа в два. На том они и расстались.
Как только подпоручик ушел, Апостол сел писать письма матери и Марте. Ему хотелось хотя бы обиняками уведомить домашних, что оставаться дальше в армии он не может и скоро его жизнь коренным образом переменится... к лучшему... Но, написав полстранички, он подумал, что письмо могут перехватить и использовать во вред адресатам. Тут же разорвав листок на мелкие клочки, он принялся заново изучать карту, выбирая наиболее подходящий маршрут для перехода фронта. За этим занятием и застал его Петре, принесший в судках ужин.
Наконец-то ты явился меня покормить, я голоден как волк!сознался Апостол, решив, что ему и в самом деле не мешает основательно подкрепиться, так как еще неизвестно, скоро ли ему удастся в следующий раз поесть.
После ужина он прилег отдохнуть, наказав разбудить себя ровно в час. Выспаться он тоже решил на всякий случайвпрок.
В час, как было условлено, Петре его разбудил. Апостол чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, будто проспал всю ночь. Он тут же собрал и побросал в вещмешок все необходимое, мельком оглядел блиндаж, не забыл ли чего важного и нужного, затем, подумав, выложил из кармана все, кроме револьвера, на случай, если постигнет его неудача и будет грозить веревка,и решительно направился к выходу.
Помогай вам бог, господин офицер!напутствовал его в дорогу Петре.
Хотя это было обычное его напутствие, на этот раз оно прозвучало для Апостола многообещающе и весомо, он даже приостановился, вознамерившись попрощаться с денщиком за руку, но передумал и молча вышел из блиндажа...
Издалека тянуло сыростью, предвещавшей скорый дождь. Глядя на хмурое небо с бешено несущимися тучами, Апостол порадовался: погода была как раз под стать его намерению, вот-вот должно было задождить.
Проходя мимо блиндажа Червенко, Апостол решил ненадолго заглянуть к русину. Выло только половина второго, у Апостола еще оставалось в запасе полчаса. Капитана он нашел в слезах, склонившимся над раскрытым томом толстой Библии, которую он по всем фронтам таскал с собой.
Ты что?испугался Апостол.Ты что плачешь? Плохие вести из дому получил?
Не-е-е...замотал головой капитан.Я один как перст на земле... древо без корней,с отчаянием добавил он.Нынче ночью русские войска пойдут в наступление...
Лучше бы он дал Апостолу пощечину, лицо поручика стало бледнее мела. Хотя он сам сказал подпоручику о предполагаемой атаке русских, но сказал только для того, чтобы иметь возможность дежурить на передовой и осуществить свой план. Настоящая же атака могла его разрушить...
С чего ты взял?с сомнением спросил Болога.Я только что из штаба, там ни о какой атаке не слыхать...
Слушай меня, Болога,печально изрек капитан,только меня слушай... Разведка еще вчера обнаружила подозрительное движение у москалей, значит, сегодняатака... Вот увидишь... Я редко ошибаюсь, у меня чутье верное, потому как...
Минут десять он нудно и велеречиво говорил о своем предчувствии, потом стал объяснять, почему атака начнется именно сегодня, а не завтра, все это был чистейший вздор, и Апостол не рад был, что навестил полоумного русина.
Вырвавшись на свободу, вдохнув свежий сырой ветер, Апостол немного успокоился и подумал, мало ли что может втемяшиться в голову маньяку, говорящему только о скорой смерти, о великом возмездии да о страшном суде...
Бедный подпоручик наконец-то дождался своего сменщика, лязгая зубами от холода.
Среди пехотинцев поговаривают, будто ночью начнется атака, перед рассветом,сообщил ему Апостол.Вы ничего не заметили?
Брешут!уверенно отмахнулся подпоручик.Тишь да благодать. Вот только холод проклятый. Замерз как цуцик... Пехота, она вроде пуганой вороныкуста боится... Москали тоже не дураки, чтобы атаковать, когда мы на своих местах, дождутся, когда мы снимемся, вот тогда и ударят...
Довод показался Апостолу убедительным. Он пожал руку подпоручику, пожелал ему выспаться и видеть приятные сны. Впервые подпоручик пришелся ему по душе. «Конечно же,подумал он,москали не дураки, чтобы лезть на рожон, когда можно погодить и ударить наверняка...»
Привыкнув к темноте, Апостол внимательно вглядывался во вражеские позиции, пытаясь обнаружить там какое-то подозрительное движение или услышать шум. Но там было тихо и спокойно, как на кладбище. Вдруг совсем рядом треснул ружейный выстрел. Апостол вздрогнулвот оно, началось! Хотя но характерному звуку он сразу понял, что выстрелил кто-то свой. Все же сердце у него дрогнуло. Вскоре опять послышалась стрельба, шла она где-то далеко, на другом фланге фронта. Апостол прислушался и успокоился: обычная перестрелка всполошившихся часовых.
Часа в три ночи он позвонил на батарею, велел пустить ракету на всякий случай. В ее зеленоватом свете открылось все пространство ничейной полосы, безмолвное, безжизненное, страшное. Справа, нарвавшись на проволочные заграждения, повис труп. Это был убитый своими же по оплошности и нерадивости позавчерашней ночью разведчик. Апостол поглядел на несчастного, покачал головой и стал внимательно выверять тот путь, который определил по карте. До самых русских позиций тянутся через мертвую зону размытый дождями и заросший травой старый окоп... До него было метров двадцать... Возле наблюдательного пункта росло несколько кустиков, потому и выбрали это место... Значит, кусты... Дальше чернели две огромные воронки от снарядов, по ним ползком можно было добраться до старого окопа, а там уже до неприятельских траншей рукой подать... Несколько слов по-русски он, слава богу, выучил, это дело нехитрое... Главное, доползти...