Ладно тебе, погоди. В Люблине все не так просто, как ты думаешь. Вот ты увидал девушку. Она хочет тебя, ты хочешь ее. Но вот задачакак коту перелезть через забор? А после свадьбы? Тогда у нее есть муж, и даже не узнаешь, где она живет. А если и узнаешь, что из того? Есть еще мать, свекровь, сестры, золовки. У тебя нет этих проблем, Яша. Лишь выехать за городскую заставу, и весь мир твой.
Тогда поехали со мной.
Ты меня берешь?
И даже больше. Оплачу расходы.
А что скажет Ентл? Когда у человека дети, он уже связан по рукам и ногам. Не поверишь, я скучаю по своей малышне. На несколько дней уеду и уже с ума схожу. Можешь понять такое?
Я-то? Да я все могу понять.
Досада берет, а ничего не сделаешь. Будто взял веревку и сам себя привязал.
А что б ты сделал, если бы жена твоя так же себя вела, как эти, о которых ты рассказывал?
Шмуль-музыкант замолчал, и с лица его сползла улыбка.
Тут же удавлю ее! Не будь я Шмуль! он поднес наконец кружку к губам и отхлебнул.
«Вот, все мы таковы, думал Яша, прихлебывая пиво небольшими глотками. Никакой разницы. Однако как же он тут устраивается?»
Некоторое время назад перед Яшей встала чрезвычайно трудная проблема. Она не отпускала его ни днем, ни ночью. Конечно, он всегда был малый не промах, позволял себе разные причуды, странные необычные связи. Однако с тех пор, как на пути его стала Эмилия, Яша не знает покоя. Он прямо-таки в философа превратился. И пиво ему теперь не в радость: горечь во рту, какой-то привкус резины В прошлом у Яши много всяких любовных историй, запутанных и не очень. Он уже перебесился и остепенился, а впрочем, несмотря ни на что, всегда считал, в каком-то конечном смысле, что бракэто святое. Никогда не скрывал, что женат, и всегда ясно давал понять, что не рискнет нарушить такое положение дел. Эмилия же требовала, чтобы он принес жертву: оставил дом, переменил религию. Все это требовало к тому же несметного количества денег. Как их добыть честным путем?
«Нет, надо положить этому конец, и чем скорее, тем лучше», подумал Яша.
Шмуль подкрутил усы и еще смочил их слюной, чтобы кончики лучше держались.
Эй, а как там Магда? спросил он.
Яша с трудом очнулся:
А как ей быть? Все то же самое.
Мать ее жива?
Жива.
Научилась она чему-нибудь?
Немножко.
Чему же, к примеру?
Может крутить бочку ногами, кувыркается, делает колесо.
И это все?
Да, это все.
Мне кто-то показал варшавскую газету. Про тебя пишут. Пиф-паф! Там тебя сравнивают с кунцнмахером при дворе Наполеона Третьего. Называют великим иллюзионистом. Искусным жонглером. Вот это да.
Последние слова Шмуля разозлили Яшу: он вообще-то не любил ни с кем обсуждать свои дела, разговаривать о своем искусстве и решил вообще ничего не отвечать. Однако вдруг сказал:
Никого я не обманываю. Тут нет никаких фокусов.
Ну, еще бы! Ты и в самом деле глотаешь шпагу.
Да, в самом деле.
Расскажи лучше своей бабушке!
Ты, дурачина, как могут обмануть собственные глаза? Тебе случилось услыхать слово «иллюзия», и теперь ты повторяешь это, как попка. Ты хоть понимаешь, что это слово значит? Шпага спускается в горло, а не в карман куртки.
И клинокпрямо в горло?
Сперва в горло, потом в желудок.
И ты остаешься жив?
Жив еще, как видишь.
Нет, Яшеле, не могу в это поверить.
Да на черта мне, чтобы ты Яша замолк, вдруг ощутив необычайную усталость.
Ну что с него взять? Шмульпростой парень, не слишком большого ума, разве он в состоянии поверить собственным глазам И про жену Шмуля, про его Ентл он кое-что знал: у нее ума немного, попросту придурковата. Да, у каждого есть, что скрывать. У каждого свои секреты. Если бы знать про все, что происходит, ему, Яше, давно бы уже быть в сумасшедшем доме.
4
Спускались сумерки. За городом еще не совсем стемнело, но здесь, на узких улицах, среди высоких домов, было уже мало света. В лавках зажглись свечи и керосиновые лампы. Бородатые евреи, в длиннополых лапсердаках, в тупоносых башмаках, даже в сапогах, неспешно шествовали по улице, направляясь в синагогу к вечерней молитве. Народился новый месяц: новолуние месяца сивана. Еще стояли лужислед весенних дождей, хотя солнце сияло над городом весь день. Водостоки и канализационные решетки не справлялись с потоками воды, и ручьи бежали вдоль тротуаров. Пахло конским навозом, коровьим тоже, а еще парным молоком. Из печных труб шел дым. Хозяйки готовились к вечерней трапезе: каша с гусиными шкварками, каша с грибами. Шмуль-музыкант попрощался и ушел. Яша тоже направился домой. За пределами Люблина, в большом мире что-то происходит. Ежедневно польские газеты буквально вопят о войне, о революциях, кризисах. Евреев выгоняют из деревень. Многие эмигрируют в Америку. Здесь же идет привычная, хорошо налаженная жизнь еврейской общины. Некоторые синагоги стоят еще со времен Хмельничины. Умирает раввин, его несут на кладбище. Авторы комментариев, цадики, знатоки Талмудавсе там. У каждого свой камень или свой мавзолей. Все идет по-старому: женщины ведут дела, мужчины сидят над святыми книгами.
До праздника швуэс оставалось еще несколько дней, но мальчишки из хедера уже украсили окна салфетками из бумаги, вырезав на них разные узоры, делали птичек из яичных скорлупок, лепили из теста жаворонков, принесли из лесу зеленых веток к праздникув честь того дня, когда дана была евреям Тора на горе Синайской.
Яша остановился: перед ним бейт-мидраш. Он заглянул в окно. Слышался чудесный речитатив вечерней молитвы. Евреивсе вместетихо, нараспев произносили Восемнадцать Благословений. Набожные евреите, что весь год усердно служили Создателю, били себя в грудь, воздевали руки, подымали глаза к небу, восклицая: «Мы грешники!», «Мы нарушали заповеди!»
Старый еврей в стеганом длинном халате, в шапке с высокой тульей, надетой поверх двух ермолок, одетых также одна на другую, дергал себя за длинную белую бороду и тихонечко постанывал. По стенам плясали тени от неверного пламени поминальной свечи, горящей в семисвечнике. Яша немного замешкался у приотворенной двери, ощутив привычные запахи детства: воска, свечного сала и еще чего-товозможно, книжной пыли и плесени. Все евреи, что там были, беседовали о Боге, которого никто из них никогда не видел. Несмотря на то что эпидемии, голод, моровые поветрия, нищета, погромэто все были Его дары, евреи испытывали перед Ним благоговение, чувствовали к Нему благодарность, сострадание и утверждали, что именно ониЕго избранный народ. Яша временами завидовал их неколебимой вере.
Прежде чем двинуться дальше, он постоял еще немного. Зажглись уличные фонари, однако они почти не давали света: едва лишь освещали сами себя. Покупателей не было, и понять было невозможно, зачем еще открыты лавки. Женщины сидели, штопая носки мужьям или же подрубая переднички и ночные сорочки. Платки покрывали их бритые головы. Всех тут знал Яша: выданы замуж лет в четырнадцать-пятнадцать, а к тридцати они уже бабушки. Постарев, приобретя преждевременно морщины, потеряв зубы, они все равно оставались добрыми и любящими.
Как отец, как дед его, Яша родился в Люблине. Был он тут чужакомне потому вовсе, что покинул еврейство. Чужим он был всегда и везде: здесь и в Варшаве, среди евреев и среди поляков. Все другие привязаны к дому, живут на одном месте. Он же, Яша, постоянно в разъездах, постоянно в движении. У них у всех есть дети, есть внуки, а Яша не обзавелся ни тем, ни другим. Есть их Бог, их святые, их цадикион же полон сомнений. Для них смерть означает Райский сад, для него смертьужас и безобразие. Что наступает после жизни? Существует ли душа? Что будет с нею, когда она оставит тело? С самого раннего детства слышал он разговоры о дибуках, призраках, оборотнях, чертях и бесенятах. Да и самому доводилось испытать такое, чего не объяснишь законами природы. Ну и что это доказывает? Все больше и больше запутываясь, Яша замыкался в себе. Противоречия, темные неведомые силы раздирали его изнутри. Только страсть к чувственным удовольствиям немного отвлекала, и он на некоторое время забывал ужас, который владел им постоянно.
Пока он шел по улице, лицо Эмилии неясно вырисовывалось во тьме: удлиненный овал, оливково-смуглая кожа, тёмные глаза с еврейским разрезом. Короткий славянский нос, немного вздернутый. Ямочки на щеках, высокий ясный лоб, волосы стянуты на затылке тугим узлом, верхнюю губу оттеняет темный пушок. Она улыбаласьи смущенно, и зовуще одновременно, всматривалась в него пристально, вопрошающето ли как светская дама, то ли как сестра. Казалось, протяни только рукуи дотронешься до лица. Было ли это просто живое воображение? Яшины фантазии? Или же действительно видение? Оно двигалось перед ним, пятясь, как картина, как хоругвь в религиозной процессии. Можно было разглядеть прическу, ожерелье на шее, сережки в ушах. Возникало необоримое желание окликнуть Эмилию. Ни одна из его прошлых любовных связей не сравнится с этой. Засыпая ли, просыпаясь, бодрствуя ли, он всегда был с нею. И сейчас: усталость куда-то ушла, и он едва мог дождаться, когда же пройдут праздники. Снова хотелось к ней, в Варшаву. Понимая, как огорчится Эстер, Яша все равно ничего не мог поделать с собою: голос страсти пересиливал все.
Кто-то пихнул его в бок. Это оказался Хазкеле-водонос, с двумя бадейками воды на коромысле. Будто из-под земли возник. Рыжая борода его, казалось, излучала собственный свет.
Хазкеле, ты?
А кто еще?
Так поздно носишь воду?
Надо же заработать. Нужны деньги к празднику.
Яша порылся в карманах и достал злотый:
На.
Хазкеле не протянул руки.
Что это еще? Я милостыню не беру.
Да не милостыня это. Просто для твоего мальчишки. Купи ему пряников на праздники.
Ну, когда так, возьму. Спасибо тебе большое.
И его грязные пальцы на мгновение соприкоснулись с Яшиными.
Подойдя к своему дому, Яша бросил взгляд на окошко. Обе швеи все работалипродолжали трудиться над подвенечным платьем. Пальцы сновали быстро-быстро, лишь мелькали наперстки. При ярком свете лампы волосы одной из мастериц, казалось, охвачены пламенем. Эстер суетилась у печки, подкладывая под таганок еловые чурочки: готовила ужин. Посреди комнаты стояла квашня с тестом, прикрытая холстиной и подушкой: Эстер затворила тесто, собираясь печь штрудель для праздника. Ну как ее оставишь? подумал Яша. Все эти годы она была мне единственной опорой. Если б не ее преданность и верность, меня давно бы уже носило ветром, как лист в бурю.
Яша не пошел в дом, а через сени отправился на задний двор поглядеть на своих кляч. Задний дворэто как кусочек деревни посреди города. Влажная от росы трава, аромат яблок, еще совсем зеленых, незрелых. Казалось, здесь выше небо, да и звезд на нем высыпало больше. Вдруг сорвалась где-то звезда и понеслась вниз, чертя на небе огненный след. Пахло чем-то сладким, пряным. Что-то шелестело, шуршало, волновалось, стрекотали кузнечикикаждый на свой лад. Все сливалось в общий оглушительный звон. Прошуршала в траве полевая мышка. Свои ходы прорыли кроты, и бугорки земли обозначили их путь. Птицы свили гнезда: на деревьях, в сарае, под застрехой. Дремали куры на сеновале: каждую ночь они негромко пререкались, деля места на насесте. Свежий ночной воздух. Яша глубоко вздохнул. Все же странно: каждая из звезд больше, чем земля, и так далеко до каждой из них: миллионы и миллионы километров. А если прорыть яму глубиной в тысячу километров, можно добраться и до Америки. Яша отворил конюшню. Лошади едва лишь вырисовывались, окутанные тайной. В их вопрошающих, все понимающих глазах сверкали золотые искорки. Вспомнилось Яше, что отец егода будет благословенна его память! говорил сыну: «Животным дано видеть силы зла». Кара обмахивалась хвостом и била о землю копытом. Яша прямо-таки физически ощущал, как безмерно предана ему эта кобыла.
5
В первый день праздника швуэс все синагоги, и бейт-мидраши, и все хасидские молельни были переполнены. Вот и Эстер, достав тисненый золотом молитвенник, надела шляпку, купленную еще к свадьбе, и отправилась в женскую синагогу. Яша остался дома один. Раз Бог никогда не отвечаетдля чего же тогда с ним разговаривать? Еще в Варшаве он купил толстую книжкуна польскомо науке, о законах природы, и теперь принялся за нее. Там про все было: и про законы тяготения, и почему у магнита есть северный и южный полюс, почему одинаковые полюса отталкиваются, а противоположные притягиваются; почему плавает пароход, каким образом работает гидравлический пресс, как громоотвод притягивает молнию, отчего приходит в движение локомотив. А еще там содержалась информация, жизненно важная для Яши: ведь он многие годы ходил по канату и не знал, что держит равновесие только потому, что центр тяжести находится прямо над веревкой. Однако же, даже прочтя до самого конца эту «просветительскую» книгу, на многие вопросы Яша так и не получил ответа. Как образуются скалы, утесы, горы? Что она такое, это гравитация? Почему магнит притягивает железо и не притягивает медь? Что такое электричество? И откуда это все взялось: небо, земля, солнце, звезды? В книге упоминались гипотезы Канта и Лапласа о происхождении солнечной системы, но там тоже как-то не сходились концы с концами. Эмилия подарила Яше толстенный том, написанный каким-то профессором теологии, по истории христианства, но эти разговоры о непорочном зачатии, объяснение триединства: Бог-отец, Бог-сын, Бог-Дух Святойпредставлялись Яше еще более невероятными, чем все те чудеса, что хасиды приписывали цадикам. Как можно во все это верить? удивлялся Яша. Да нет, Эмилия притворяется. Все они притворяются. Весь мир участвует в фарсе, попросту говоря, ломает комедию, потому что каждый стесняется сказать: не знаю.
Яша расхаживал взад-вперёд. Мысли эти приходили ему в голову, когда он оставался один. Как так получается? Его отец был набожный еврей, бедняк, жестянщик, владелец скобяной лавочки. Мать умерла, когда Яше было около семи. Отец больше не женился. Мальчик рос, предоставленный сам себе. День пойдёт в хедер, потом три дня пропустит. В лавке у отца было полно самых разнообразных замков и ключей. Яшу это ужасно занимало. Часами он был в состоянии крутить, вертеть замок то так, то этак, разбирать его, пока не откроет без ключа. Приезжали в Люблин циркачи из Варшавы, из других больших городовЯша следовал за ними из улицы в улицу, наблюдая все трюки, а потом пытался воспроизвести. Если же доводилось увидеть карточный фокус, возился с колодой до тех пор, пока этот фокус не удастся. Во все глаза глядел, как акробат ходит по верёвке, а потом бежал домой и пытался сделать то же самое. Упав, подымался и снова пробовал. Бегал по крышам, нырял на глубину, прыгал с балконов на соломуперед праздником Пасхи, когда меняли солому в матрасах, а старую выбрасывали на улицу. Всё ему сходило с рук.
Он передёргивал молитвы, нарушал субботу и всё же продолжал верить, что Ангел-хранитель стоит на страже и бережёт его от всевозможных бед. И это его-то, безбожника, известного в Люблине нахала и плута, грубияна и дикаря, надо же так случиться, чтобы его полюбила порядочная девушка. Влюбилась в него. А он увязывался за любым бродячим цирком, даже за цыганом с медведем, за любой польской странствующей труппой, выступавшей где придётся, аж в пожарных сараях. Но Эстер ждала егождала терпеливо, подолгу, прощала все эти выходки. Только благодаря ей есть у Яши собственный дом, есть хозяйство, есть уверенность, что Эстер ждёт его. Это льстило честолюбию. Желая упрочить положение, прославиться на всю Польшу, Яша выступает в летних театрах, в Варшавском цирке. Теперь уж не ходит он по улицам и дворам в сопровождении обезьянки, с шарманкойтеперь он, Яша, мастер, артист. Газеты наперебой расхваливают его, пишут: «большой талант». Господа и дамы приходят за кулисы, чтобы поприветствовать его и поздравить с успехом. Живи он в Европе, говорили они, была бы уже у Яши мировая известность.
Годы шли, но трудно было сказать, куда они уходят. Временами он чувствовал себя всё ещё мальчишкой, а иногдастолетним стариком. Яша сам выучил русский, польский, арифметику, грамматику. Прочёл учебники по алгебре, физике, химии, географии, истории. Голова его была забита всевозможными фактами, датами, самыми разнообразными сведениями. Стоило ему лишь бросить взгляд, и было ясно, что за характер у человека. Стоило кому-то открыть рот, а Яша уже знал, что тот собирается сказать. Он мог читать с завязанными глазами, был непревзойдённым экспертом по месмеризму, магнетизму, гипнозу. А вот между Эмилией, дамой благородного происхождения, профессорской вдовой, и им, Яшей, происходило нечто совершенно иное. Это не он магнетизировал, притягивал её, тут было совершенно иначе. Как бы далеко она ни была, на любом расстоянии, хоть за тысячу вёрстникогда не покидала его Эмилия. Яша ощущал на себе её пристальный взгляд, слышал голос, вдыхал аромат её тела. Постоянно в напряжении, как натянутая тетива, или же будто идёт по проволоке. Только соберётся заснутьона тут же приходит, пусть лишь в воображении, но такая трепетно живая, шепчет всякие нежные пустяки, целует, обнимает, высказывая к нему свою любовь, и, что странно, Галина, дочь Эмилии, тоже всегда рядом с матерью.