Безобразие, осудил гость Ивана и добавил: А кроме того, что это вы так выражаетесь: по морде засветил? Ведь неизвестно, что именно имеется у человека, морда или лицо. И пожалуй, ведь все-таки лицо. Так что, знаете ли, кулаками Нет, уж это вы оставьте, и навсегда.
Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился:
Профессия?
Поэт, почему-то неохотно признался Иван.
Пришедший огорчился.
Ох, как мне не везет! воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: А как ваша фамилия?
Бездомный.
Эх, эх сказал гость, морщась.
А вам что же, мои стихи не нравятся? с любопытством спросил Иван.
Ужасно не нравятся.
А вы какие читали?
Никаких я ваших стихов не читал! нервно воскликнул посетитель.
А как же вы говорите?
Ну, что ж тут такого, ответил гость, как будто я других не читал? Впрочем разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
Чудовищны! вдруг смело и откровенно произнес Иван.
Не пишите больше! попросил пришедший умоляюще.
Обещаю и клянусь! торжественно произнес Иван.
Клятву скрепили рукопожатием, и тут из коридора донеслись мягкие шаги и голоса.
Тсс, шепнул гость и, выскочив на балкон, закрыл за собою решетку.
Заглянула Прасковья Федоровна, спросила, как Иван себя чувствует и желает ли он спать в темноте или со светом. Иван попросил свет оставить, и Прасковья Федоровна удалилась, пожелав больному спокойной ночи. И когда все стихло, вновь вернулся гость.
Он шепотом сообщил Ивану, что в 119-ю комнату привезли новенького, какого-то толстяка с багровой физиономией, все время бормочущего про какую-то валюту в вентиляции и клянущегося, что у них на Садовой поселилась нечистая сила.
Пушкина ругает на чем свет стоит и все время кричит: «Куролесов, бис, бис!» говорил гость, тревожно дергаясь. Успокоившись, он сел, сказал: А впрочем, бог с ним, и продолжал беседу с Иваном: Так из-за чего же вы попали сюда?
Из-за Понтия Пилата, хмуро глянув в пол, ответил Иван.
Как?! забыв осторожность, крикнул гость и сам себе зажал рот рукой. Потрясающее совпадение! Умоляю, умоляю, расскажите!
Почему-то испытывая доверие к неизвестному, Иван, первоначально запинаясь и робея, а потом осмелев, начал рассказывать вчерашнюю историю на Патриарших прудах. Да, благодарного слушателя получил Иван Николаевич в лице таинственного похитителя ключей! Гость не рядил Ивана в сумасшедшие, проявил величайший интерес к рассказываемому и по мере развития этого рассказа, наконец, пришел в восторг. Он то и дело прерывал Ивана восклицаниями:
Ну, ну, дальше, дальше, умоляю вас! Но только, ради всего святого, не пропускайте ничего!
Иван ничего и не пропускал, ему самому было так легче рассказывать, и постепенно добрался до того момента, как Понтий Пилат в белой мантии с кровавым подбоем вышел на балкон.
Тогда гость молитвенно сложил руки и прошептал:
О, как я угадал! О, как я все угадал!
Описание ужасной смерти Берлиоза слушающий сопроводил загадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой:
Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича. И исступленно, но беззвучно вскричал: Дальше!
Кот, плативший кондукторше, чрезвычайно развеселил гостя, и он давился от тихого смеха, глядя, как взволнованный успехом своего повествования Иван тихо прыгал на корточках, изображая кота с гривенником возле усов.
И вот, рассказав про происшествие в Грибоедове, загрустив и затуманившись, Иван закончил: я и оказался здесь.
Гость сочувственно положил руку на плечо бедного поэта и сказал так:
Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всем виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато. Вот вы и поплатились. И надо еще сказать спасибо, что все это обошлось вам сравнительно дешево.
Да кто же он, наконец, такой? в возбуждении потрясая кулаками, спросил Иван.
Гость вгляделся в Ивана и ответил вопросом:
А вы не впадете в беспокойство? Мы все здесь люди ненадежные Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?
Нет, нет! воскликнул Иван. Скажите, кто он такой?
Ну хорошо, ответил гость и веско и раздельно сказал: Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной.
Иван не впал в беспокойство, как и обещал, но был все-таки сильнейшим образом ошарашен.
Не может этого быть! Его не существует!
Помилуйте! Уж кому-кому, но не вам это говорить. Вы были одним, по-видимому, из первых, кто от него пострадал. Сидите, как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а все толкуете о том, что его нет. Право, это странно!
Сбитый с толку Иван замолчал.
Лишь только вы начали его описывать, продолжал гость, я уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать. И, право, я удивляюсь Берлиозу! Ну вы, конечно, человек девственный, тут гость опять извинился, но тот, сколько я о нем слышал, все-таки хоть что-то читал! Первые же речи этого профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг! Впрочем, вы вы меня опять-таки извините, ведь я не ошибаюсь, вы человек невежественный?
Бесспорно, согласился неузнаваемый Иван.
Ну вот ведь даже лицо, которое вы описывали разные глаза, брови! Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы «Фауст» не слыхали?
Иван почему-то страшнейшим образом сконфузился и с пылающим лицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторию в Ялту
Ну вот, ну вот неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее.
Как?! в свою очередь крикнул Иван.
Тише!
Иван с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и засипел:
Понимаю, понимаю. У него буква «В» была на визитной карточке. Ай-яй-яй, вот так штука! Он помолчал некоторое время в смятении, всматриваясь в луну, плывущую за решеткой, и заговорил: Так он, стало быть, действительно мог быть у Понтия Пилата? Ведь он уже тогда родился? А меня сумасшедшим называют! прибавил Иван, в возмущении указывая на дверь.
Горькая складка обозначилась у губ гостя.
Будем глядеть правде в глаза, и гость повернул свое лицо в сторону бегущего сквозь облако ночного светила. И вы и ясумасшедшие, что отпираться! Видите ли, он вас потряси вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва. Но то, что вы рассказываете, бесспорно было в действительности. Но это так необыкновенно, что даже Стравинский, гениальный психиатр, вам, конечно, не поверил. Он смотрел вас? (Иван кивнул.) Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву.
Да ведь он тут черт знает чего натворит! Как-нибудь его надо изловить? не совсем уверенно, но все же поднял голову в новом Иване прежний, еще не окончательно добитый Иван.
Вы уже попробовали, и будет с вас, иронически отозвался гость, другим тоже пробовать не советую. А что натворит, это уж будьте благонадежны. Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я! Хоть все и перегорело и угли затянулись пеплом, все же клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать. Янищий!
А зачем он вам понадобился?
Гость долго грустил и дергался, но наконец заговорил:
Видите ли, какая странная история, я сижу здесь из-за того же, что и вы, именно из-за Понтия Пилата. Тут гость пугливо оглянулся и сказал: Дело в том, что год тому назад я написал о Пилате роман.
Выписатель? с интересом спросил поэт.
Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:
Ямастер, он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «М». Он надел эту шапочку и показался Ивану и в профиль и в фас, чтобы доказать, что онмастер. Она своими руками сшила ее мне, таинственно добавил он.
А как ваша фамилия?
У меня нет больше фамилии, с мрачным презрением ответил странный гость, я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней.
Так вы хоть про роман-то скажите, деликатно попросил Иван.
Извольте-с. Жизнь моя, надо сказать, сложилась не совсем обыкновенно, начал гость.
Историк по образованию, он еще два года тому назад работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами
С какого языка? с интересом спросил Иван.
Я знаю пять языков, кроме родного, ответил гость, английский, французский, немецкий, латинский и греческий. Ну, немножко еще читаю по-итальянски.
Ишь ты! завистливо шепнул Иван.
Жил историк одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей.
Вообразите мое изумление, шептал гость в черной шапочке, когда я сунул руку в корзину с грязным бельем и смотрю: на ней тот же номер, что и в газете! Облигацию, пояснил он, мне в музее дали.
Выиграв сто тысяч, загадочный гость Ивана поступил так: купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой
Уу, проклятая дыра! прорычал он.
и нанял у застройщика, в переулке близ Арбата, две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате.
Ах, это был золотой век! блестя глазами, шептал рассказчик. Совершенно отдельная квартирка, и еще передняя, и в ней раковина с водой, почему-то особенно горделиво подчеркнул он, маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырех шагах, под забором, сирень, липа и клен. Ах, ах, ах! Зимою я очень редко видел в оконце чьи-нибудь черные ноги и слышал хруст снега под ними. И в печке у меня вечно пылал огонь! Но внезапно наступила весна, и сквозь мутные стекла увидел я сперва голые, а затем одевающиеся в зелень кусты сирени. И вот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А это, согласитесь, громадная сумма денег!
Это верно, признал внимательно слушающий Иван.
Я открыл оконца и сидел во второй, совсем малюсенькой комнате, гость стал отмеривать руками, так вотдиван, а напротив другой диван, а между ними столик, и на нем прекрасная ночная лампа, а к окошку ближе книги, тут маленький письменный столик, а в первой комнатегромадная комната, четырнадцать метров, книги, книги и печка. Ах, какая у меня была обстановка! Необыкновенно пахнет сирень! И голова моя становилась легкой от утомления, и Пилат летел к концу
Белая мантия, красный подбой! Понимаю! восклицал Иван.
Именно так! Пилат летел к концу, к концу, и я уже знал, что последними словами романа будут: «Пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат». Ну, натурально, я выходил гулять. Сто тысячгромадная сумма, и у меня был прекрасный костюм. Или отправлялся обедать в какой-нибудь дешевый ресторан. На Арбате был чудесный ресторан, не знаю, существует ли он теперь.
Тут глаза гостя широко открылись, и он продолжал шептать, глядя на луну:
Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!
Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу.
И, вообразите, внезапно заговорила она:
Нравятся ли вам мои цветы?
Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос, низкий довольно-таки, но со срывами, и, как это ни глупо, показалось, что эхо ударило в переулке и отразилось от желтой грязной стены. Я быстро перешел на ее сторону и, подходя к ней, ответил:
Нет.
Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?
Ничего я не говорю, воскликнул Иван и добавил: Умоляю, дальше!
И гость продолжал:
Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев, спросила так:
Вы вообще не любите цветов?
В голосе ее была, как мне показалось, враждебность. Я шел с нею рядом, стараясь идти в ногу, и, к удивлению моему, совершенно не чувствовал себя стесненным.
Нет, я люблю цветы, только не такие, сказал я.
А какие?
Я розы люблю.
Тут я пожалел о том, что это сказал, потому что она виновато улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их в руках.
Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы и бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.
Дальше, сказал Иван, и не пропускайте, пожалуйста, ничего!
Дальше? переспросил гость. Что же, дальше вы могли бы и сами угадать. Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал: Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком и я там, тогда с этой, как ее
С кем? спросил Бездомный.
С этой ну с этой ну ответил гость и защелкал пальцами.
Вы были женаты?
Ну да, вот же я и щелкаю На этой Вареньке Манечке нет, Вареньке еще платье полосатое, музей Впрочем, я не помню.
Так вот, она говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что, если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста.
Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже через час, когда мы оказались, не замечая города, у Кремлевской стены на набережной.
Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой.
Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал с утра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе предметы. За десять минут я садился к оконцу и начинал прислушиваться, не стукнет ли ветхая калитка. И как курьезно: до встречи моей с нею в наш дворик мало кто приходил, просто сказать, никто не приходил, а теперь мне казалось, что весь город устремился в него. Стукнет калитка, стукнет сердце, и, вообразите, на уровне моего лица за оконцем обязательно чьи-нибудь грязные сапоги. Точильщик. Ну, кому нужен точильщик в нашем доме? Что точить? Какие ножи?
Она входила в калитку один раз, а биений сердца до этого я испытывал не менее десяти, я не лгу. А потом, когда приходил ее час и стрелка показывала полдень, оно даже и не переставало стучать до тех пор, пока без стука, почти совсем бесшумно, не равнялись с окном туфли с черными замшевыми накладками-бантами, стянутыми стальными пряжками.
Иногда она шалила и, задержавшись у второго оконца, постукивала носком в стекло. Я в ту же секунду оказывался у этого окна, но исчезала туфля, черный шелк, заслонявший свет, исчезал, я шел ей открывать.
Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя так никогда и не бывает. Не знал ее муж, не знали знакомые. В стареньком особнячке, где мне принадлежал этот подвал, знали, конечно, видели, что приходит ко мне какая-то женщина, но имени ее не знали.