Ладно, если она настаивает, поужинаем. Вы видите мой живот? В него можно затолкать всю бакалею и мясную лавку, и еще место останется. Я завещал свое тело анатомическому театру. Врачей ждет масса удивительных открытий.
Мы пошли на кухню. Хотя Борис продолжал твердить, что совсем не голоден, он мгновенно проглотил две тарелки супа. При этом он чавкал, сопел, причмокивал, и Перл сказала:
Как был свиньей, так свиньей и остался.
У меня была умная мама, сообщил Борис. Она всегда говорила: «Берель, ешь, пока можешь. В могиле не поешь». В Бессарабии была такая еда, которая называется «карнацлехи»; в Америке ее умеет готовить только один человек: Гарри. Больше этот евнух ничего не умеет. Ему можно дать пять долларов, сказать, что это сотня, и он поверит, но что касается стряпни, так по сравнению с ним шеф-повар «Астории»ноль без палочки. И вообще, у него такое чутье, какое Бог дает одним идиотам. Если Гарри говорит, чтобы я купил акции, я не сомневаюсь ни секунды; звоню своему брокеру и приказываю покупать. Если Гарри говорит: «Продавай», я продаю. Он ничего в этом не смыслит, «Дженерал моторс» он называет «Дженерал мазерс». Вы можете это как-то объяснить?
Объяснить вообще ничего нельзя, сказал я.
Мои слова! Бог естьэто совершенно точно, но, поскольку в течение последних четырех тысячелетий он предпочитает молчать и не удостаивает ни единым словом даже рабби Стефана Вайса, я считаю, что мы ему ничем не обязаны. Нужно делать то, что заповедано в Агаде: «Ешь, пей и наслаждайся».
Около девяти часов начали собираться писательницы. Одну из них, восьмидесятилетнюю Миру Ройскес, я помнил еще по Варшаве. Ее лицо было покрыто бесчисленными морщинками, но глаза оставались живыми и ясными, как у девочки. Мира Ройскес опубликовала книгу под названием «Человек добр». Она принесла Перл торт собственного приготовления.
Матильда Фейнгевирц, маленькая, ширококостная, с огромным бюстом и лицом польской крестьянки, писала любовную лирику. Ее вкладом была бутылка сиропа, чтобы поливать ханукальные латкес.
Берта Козатская с выкрашенными в морковный цвет всклокоченными волосами сочиняла мелодраматические романы. Ее героинь, местечковых девушек, оказавшихся в большом городе, сначала соблазняли, потом доводили до занятия проституцией, а затем и до самоубийства. Перед ее приходом Перл Лейпцигер успела поклясться мне, что Берта все еще девственница. Берта Козатская принесла бабку, и Борис Лемкин сразу же съел половину, громогласно уверяя, что только святых в раю потчуют такими деликатесами.
Самой тщедушной во всей этой компании была «товарищ» Цловак, крошечная старушка, игравшаякак утверждалосьвидную роль в революции 1905 года. Ее мужа, Фейвла Блехера, повесили за покушение на жандармского офицера в Варшаве. Сама Цловак была специалисткой по изготовлению бомб. Она подарила Перл шерстяные чулки, какие носили варшавские гимназистки пятьдесят лет тому назад.
Последним пришел Гарри. Он принес Перл бутылку шампанского в две кварты, как велел Борис. Гарри был высокий, худой, с длинным веснушчатым лицом и шевелюрой соломенного цвета без единого седого волоса. Он был похож на ирландца. На нем были котелок, галстук-бабочка и демисезонное пальто. Не успел Гарри войти, Борис заорал:
Где утка?
Я не достал утки.
Что, во всем Нью-Йорке не осталось ни одной утки? Что, на всех уток мор напал? Или, может быть, их депортировали обратно в Европу?
Борис, я не нашел утки.
Ну что ж, придется обойтись. Я проснулся сегодня утром с диким желанием полакомиться жареной уточкой. Эх, если бы у меня было столько миллионов долларов, сколько сегодня в Нью-Йорке продавалось уток!
Что бы вы делали с такими деньгами? спросил я.
Купил бы всех уток Америки.
Хотя Перл жила не на главной улице, время от времени до нас доносилось гудение рожков. Матильда Фейнгевирц включила радио, и нам сообщили, что на Таймс-сквер по случаю Нового года собралось около ста тысяч человек. Было также предсказано возможное число дорожных происшествий. Борис Лемкин уже начал целовать Перл и других женщин. Он наливал себе одну рюмку за другой, и чем краснее делалось его лицо, тем белее казались его волосы. Он хохотал, хлопал в ладоши и пытался заставить танцевать изготовительницу бомб товарища Цловак. В какой-то момент он оторвал Перл от пола, и она закричала, что он порвет ей чулки.
Все это время Гарри сидел на диване тихий и трезвый с серьезным видом слуги, присматривающего за своим господином. На мой вопрос, давно ли он знает Бориса, он ответил:
Мы вместе ходили в хедер.
Он выглядит на двадцать лет старше.
В моем роду не седеют.
Зазвонил телефон. Перл сняла трубку и начала говорить нараспев по-варшавски:
Кто это говорит? Что? Вы что, меня разыгрываете? А? Я не ясновидящая.
Вдруг она посерьезнела:
Да, я слушаю.
Бориса в этот момент в комнате не было. Он ушел в ванную. Женщины обменялись любопытными взглядами. Перл молчала, но ее лицо выражало попеременно то удивление, то гнев, то презрение, а в глазах то и дело вспыхивали искорки смеха. Прежде чем стать писательницей, Перл немного играла в еврейском театре. Наконец она снова заговорила:
Что, он малый ребенок, украденный цыганами? Человек в семьдесят лет, наверное, сам знает, чего хочет. Я его соблазнила? Извините меня, но, когда он ухаживал за вами, я еще в колыбели лежала.
Борис вернулся в гостиную:
Почему так тихо? Вы что, здесь молитесь, что ли?
Перл прикрыла телефонную трубку ладонью:
Борис, это тебя.
Меня? Кто это?
Твоя прапрабабушка восстала из могилы. Иди, возьми другую трубку в спальне.
Борис вопросительно посмотрел на Гарри и нетвердой походкой направился в спальню. У двери он оглянулся и послал Перл взгляд, в котором можно было прочитать немой вопрос: «Ты что, собираешься подслушивать?» Перл сидела на диване, прижав трубку к уху. Вскоре до нас донеслись приглушенные крики. Гарри нахмурил соломенные брови. Одни писательницы укоризненно качали головами, другие сокрушенно прицокивали. Я вышел в холл посмотреть картины: евреи, молящиеся у Стены плача; танцующие хасиды; книжники, изучающие Талмуд; невеста, которую ведут под хупу Я открыл книжный шкаф, взял с полки книгу, оказавшуюся романом Берты Козатской, и прочитал сцену, в которой некий персонаж входит в бордель и встречает там свою бывшую невесту. Когда я поставил книгу на место, Борис вернулся в гостиную. Раздался дикий вопль:
Я никому не позволю за мной шпионить! Я никому ничего не должен! Идите все к черту! Паразитки, идиотки, вымогательницы!
Пузырь лопнул, отозвалась Перл с торжествующим видом. Она пыталась закурить, но зажигалка никак не срабатывала.
Какой пузырь? Кто лопнул? Все! Комедия окончена! Стервы старыеобирают, обирают и никак не насытятся. Я никогда никому не клялся в верности! Тьфу на вас!
Что, правда глаза колет?
Правда? Правда в том, что ты такая же писательница, как я турок! Каждый раз, когда ты что-нибудь напишешь, мне приходится подкупать издателя, чтобы он это опубликовал. Между прочим, это ко всем относится. Борис мотнул головой в сторону других женщин. Я пытался читать твои стихи: «HertzSchmertz! LiebeSchmiebe!» Восьмилетние школьницы и то лучше пишут! Кому нужны твои писанья? Разве что селедку в них заворачивать!
Ты меня срамишь, а тебя Бог осрамит! взвизгнула Перл.
Бога нет! Гарри, пошли.
Гарри не сдвинулся с места.
Борис, ты пьян. Иди умойся. У вас есть сельтерская? обратился он к Перл.
Я пьян? Мне все говорят правду в лицо, а когда я один раз сказал правду, меня тут же объявляют пьяным. Я не хочу умываться, и сельтерская мне не нужна. Тебя я просил купить утку, но ты поленился. Ты, как все они, недоумок, попрошайка, бездельник! Послушай, если у меня сегодня не будет жареной утки, ты уволен и можешь катиться ко всем чертям! Завтра утром я вышвырну твои пожитки и чтоб духу твоего больше не было! Ясно?
Вполне.
Ты достанешь утку или нет?
Не сегодня.
Сегодня или никогда. Я пошел. Ты можешь оставаться.
Борис направился к двери. Вдруг он увидел меня и от неожиданности даже попятился.
Я не вас имел в виду, смущенно забормотал он. Где вы были? Я думал, вы уже ушли.
Я смотрел картины, сказал я.
Что вы называете картинами? Сплошное подражание, мазня. Эти хасиды танцуют уже сто лет. Эти, с позволения сказать, художники пачкают холсты и требуют, чтобы я им платил. Перл тоже неплохо нажилась за мой счетиначе бы она так не важничала. До самого последнего времени я работал по шестнадцать часов в сутки. Я до сих пор работаю по десять часов. Этот неуч Гарри думает, что я не могу без него обойтись. Он мне нужен, как дырка в голове. Он своего имени написать не может. Он даже не сумел получить гражданства. У него водительских прав и тех нет. Когда он ведет машину, мне приходится сидеть рядом и читать знакион этого не умеет. С меня хватит! Я уезжаю в Европу или Палестину! Где пальто?
Борис бросился к двери, но Перл преградила ему дорогу. Она растопырила руки с ярко накрашенными ногтями и завопила:
Борис, тебе нельзя садиться за руль в таком виде! Ты себя убьешь и еще десять человек! По радио говорили, что
Я убью себя, не тебя. Где мое пальто?
Гарри, остановите его, Гарри! голосила Перл.
Гарри не спеша приблизился:
Борис, ты выставляешь себя полным идиотом.
Заткнись! Это перед ними ты можешь корчить джентльмена, но я-то тебя знаю. Твой отец был помощником кучера, а твоя мамаша Ты сам сбежал в Америку, потому что лошадь украл. Что, не так?
Так это или не так, но я работаю на тебя сорок лет. За это время я не получил ни цента, а мог бы нажить целое состояние. Я могу сказать тебе то же, что ИаковЛавану: «Я не взял у тебя ни вола твоего, ни осла твоего»
Это Моисей сказал евреям, а не ИаковЛавану.
Пусть Моисей. Если ты решил покончить с собой, то открой окно и прыгай, как те сопляки во время Депрессии. «Кадиллак»-то зачем ломать?
Кретин, ведь это мой «кадиллак», не твой, промычал Борис и вдруг захохотал так дико, что все в испуге кинулись к нему. Он согнулся пополам и, казалось, вот-вот упадет под тяжестью собственного смеха. Одной рукой Гарри схватил его за плечо, а другой принялся колотить по загривку. Мира Ройскес бросилась на кухню и принесла стакан воды. Борис выпрямился:
Что, воду мне принесли? Водку несите, а не воду.
Он обнял и поцеловал Гарри.
Не покидай меня, друг, брат, наследник. Я все тебе завещаювсе мое состояние. Кроме тебя, у меня никого нет, все остальныеэто враги: жена, дети, женщины. Что мне нужно от жизни? Немного дружбы и кусочек жареной утки.
Лицо Бориса исказилось. Глаза наполнились слезами. Он закашлялся, засопел и вдруг разрыдался так же неистово, как минуту назад хохотал.
Гарри, спаси меня!
Пьян, как Лот, прокомментировала Перл Лейпцигер.
Иди ляг, сказал Гарри. Он взял Бориса под руку и повел, вернее, поволок в спальню. Борис повалился на кровать Перл Лейпцигер, что-то пробормотал и через мгновение уже храпел.
Лицо Перл, в начале вечера казавшееся таким молодым и оживленным, теперь было бледным, морщинистым и увядшим. Взгляд выражал странную смесь горечи и злобы.
Что вы будете делать с такими деньгами? спросила она у Гарри. Станете таким же дураком, как он?
Гарри улыбнулся:
Не беспокойтесь, он всех нас переживет.
Четыре писательницы жили в Восточном Бронксе. Гарри вызвался развезти их по домам. Я сидел на переднем сиденье рядом с Гарри. Нападало столько снега, что машина с трудом продвигалась по небольшим улочкам, на которых они жили. Гарри, как извозчик из прошлого, провожал каждую до подъезда. Все это время он молчал, но, когда мы выехали на Симен-авеню, вдруг произнес:
Ну вот и Новый год!
Я слышал, что вы прекрасно готовите кнедлики, сказал я, просто чтобы что-то сказать.
Гарри мгновенно оживился:
Но ведь это очень просто. Если есть хорошее мясо и точно знаешь, сколько чего класть, все получается, как надо. В вашей стране, я имею в виду Польшу, евреи ходили к своим рабби. В Литвеучились в иешивах, а мы в Бессарабии ели мамалыгу, кнедлики и пили вино. У нас там круглый год был Пурим. Борис назвал меня неучем. Я не неуч. Я ходил в хедер и к пятнице знал главу из Пятикнижия лучше, чем он. Но здесь, в Америке, он немного занимался английским, а у меня терпенья не хватило, зато идиш я знаю лучше него. А зачем мне гражданство? Паспорта здесь никто не требует. Он занялся бизнесом, а я работал в магазинах. Несколько лет мы вообще не виделись. Когда я как-то зашел к нему, он уже был женат на этой стерве Генриете. «Где ты откопал этакую Ксантиппу?»спросил я. «Гершель, сказал он, я был слеп. Помоги мне. Если ты мне не поможешь, она сведет меня в могилу». Они тогда еще жили вместе. А на работе у него был отдельный кабинет, и я туда переехал. Из-за Генриеты он нажил себе язвуона все пересаливала и переперчивала. Вполне возможно, что она хотела его отравить. У него на работе стояла газовая плита, и я начал для него готовить Да, права у него есть, но водить он не умеет. Когда он садится за руль, то обязательно попадает в аварию. Я стал его шофером. Я умею читать знаки; его помощь в этом мне никогда не требовалась. Если я один раз проеду по какой-нибудь улице, я ее потом посреди ночи узнаю. Мы стали как братья, даже ближе. Он еще пару лет позволил Генриете себя мучить. За то время, что они жили вместе, она родила ему двух дочерей и сына. Ничего хорошего ни из кого не вышло. Старшая дочь пять раз разводилась, втораязлобная старая дева. Сынадвокат у гангстеров. Перед тем как идти на дело, головорезы приходят к нему, и он их учит, как обойти закон. Борис сказал, что я украл лошадь. Я ее не крал. Это была лошадь моего отца. Да, так о чем я говорил? А, что Генриета так и не дала ему развода. А зачем ей разводиться, когда она и так имеет все, что захочет. Сейчас стало легче развестись с плохой женой. А в те времена каждая потаскушка здесь считалась леди, суд был на ее стороне. Борис помешан на женщинах, а меня они не привлекают. Почти все женщинызолотоискательницы. Им нужны не вы, а ваши деньги. Мне не по душе их неискренность, но Борис любит, когда его обманывают. Он особенно падок на писательниц, художниц, актрис и прочих в том же роде. Когда они начинают увиваться за ним со своими гладкими книжными речами, он теряет голову. После того как Борис разъехался с Генриетой, он поселился в квартире на Парк-авеню, и яс ним. Сколько раз он возвращался домой и рыдал: «Гарри, я больше не могу, они все фальшивы, как языческие боги!»«Прогони их», советовал я. Он падал на колени и клялся душой своего отца, что пошлет их всех к черту, но на следующий же день опять с кем-нибудь встречался.
Он назвал меня евнухом. Я не евнух. Я нормальный мужчина. Женщины любили меня просто так, а не за чеки. А где мне было взять чеки? Борис ужасно любит деньги. А для меня дружба дороже миллионов. Я работаю на него бесплатно, совсем как тот раб в Библии; он разве что не ставил меня к двери и ухо не прокалывал. Кусок хлеба и ночлегвот все, что я от него имею. Я как-то познакомился с одной девушкой, она мне понравилась, и, кажется, у нас все могло сладиться, но, когда Борис об этом узнал, он поднял такой шум, как будто его хотят убить. «Как ты можешь так со мной поступать?!»раскричался он. Он пообещал сделать меня партнером в своем бизнесе. Приставал ко мне до тех пор, пока я не дал задний ход. До чтения я небольшой охотник, но театр всегда любил. Я водил ее в еврейский театр. Я всех их видел: Адлера, Томашевского, Кесслера. Мы, как говорится, одинаково чувствовали многие вещи, но я позволил Борису нас развести. У меня нет воли. Насколько я слабый, настолько он сильный. Он может вас заставить делать все, что захочет. Он устраивал так, что жены оставляли мужей, женщины из хороших семей вступали с ним в связь. Эта Перл Лейпцигерпятое колесо в телеге. Некоторые из его подруг уже умерли от старости, другие больны. Одну он запихал в психушку. Он хвастается своим животом, а язву так и не вылечил. К тому же у него гипертония. Другой на его месте давно б уж помер, но он решил дожить до ста лет, значит, так и будет. Здесь была одна актриса, ее звали Розалия Карп, красивая женщина, настоящая примадонна. У нее был такой голос, что на другом конце Второй авеню было слышно. Когда она играла Клеопатру, все в нее влюблялись. В те времена у Бориса еще не было от меня секретов. Он все мне рассказывал. Как-то вечером он пришел домой и говорит: «Гарри, я влюбился в Розалию Карп». «Поздравляю, сказал я. Только этого тебе и не хватало». «А что? сказал он. Она создана для мужчин, не для архангела Гавриила». В те годы, когда Борис влюблялся, он начинал посылать женщинам подарки: огромные букеты цветов, коробки шоколада, даже меха. Разумеется, я был посредником и просто не могу вам сказать, сколько раз Розалия Карп меня оскорбляла. Она даже как-то грозилась вызвать управляющего. А однажды заявила: «Что ему от меня нужно? Он не в моем вкусе». Потом улыбнулась и добавила: «Если бы я оказалась на острове с вами обоими, угадайте, кого бы я выбрала». В тот вечер она говорила со мной очень нежно и применяла всякие женские уловки. Любой другой на моем месте знал бы, что делать. Но предательствоне по мне.