Еще не знаю, как все сложится. Поживем увидим.
Тебе известны мои правила. Ты, как слепой, ходишь по краю пропасти. Нет, никогда я этого не допущу: я удержу тебя спасу Карл! Папке глубоко вздохнул, провел рукой по лбу, как будто только что избегнул ужасной опасности. Боже мой, как ты меня напугал, Карл! Словно в полном изнеможении, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Тем временем Карл, не торопясь, чуть ли не священнодействуя, заканчивал свой туалет. Фрида дала ему парадную сорочку и шепнула на ухо, чтобы он поставил вскипятить воду. Она быстро заварит кофе. Карл посмотрел на приятеля; тот сидел молча и как будто спал. Брентена тронула привязанность и забота, выказанные Паулем, хотя он и не совсем доверял его напыщенным восклицаниям, сомневался в их искренности. Всякий, кто соприкасается с театром, легко может заразиться лицемерием и фальшью. Он знал «правила» Папке. Они гласили: берегись любви и политики и в обоих случаях не теряй головы. Холостяк Папке подтверждал обычно свои теории бесчисленными рассказами о загубленных жизнях, о несчастных случаях с его знакомыми, о самоубийствах и преступлениях, и всегда причиной всех бед, по его словам, была любовь или политика. «Женщин лучше провожать на кладбище, чем вести к венцу», говорил Папке. «Политика, мой милый, что раскаленное железо, берегись обожжешься!» Такими афоризмами он любил уснащать свои проповеди. Сам он, Пауль Папке, главный костюмер городского театра, благодарение богу, независимый, свободный человек; не такой он дурак, чтобы по доброй воле пойти в кабалу к женщине или политической партии; нет, он не из таких.
И вот опасения Папке подтверждаются: его друг сам на себя не похож. А все оттого, что связался с политикой. Пауль был полон самых мрачных предчувствий. Вместе вышли они на улицу и, раньше чем расстаться, выпили по стакану вина у Нимайера на Моленхофштрассе. Пауль Папке направился в погребок на Санкт-Паули выпить свою утреннюю кружку пива, а Карл Брентен проводить агитацию среди огородников.
5
На протяжении нескольких десятков лет гамбургские рабочие с ликованием встречали результаты парламентских выборов. Для этого имелись все основания: Гамбург посылал в рейхстаг только социал-демократов. На сей раз после выборов победных празднеств не было. Правда, красный Гамбург опять избрал трех социал-демократов, но общий результат выборов оказался удручающим: вражеский блок добился того, что, несмотря на прирост голосов в четверть миллиона, количество социал-демократических мандатов в парламенте сократилось наполовину.
Карл Брентен ходил как пришибленный. Сколько недель работы! Сколько волнений! И для чего? Ведь он, как и многие другие, надеялся, что осталось сделать лишь последний рывок. Сильное впечатление на него произвели слова одного старого социал-демократа:
Вся эта канитель с выборами чистейшее надувательство, сказал он. Только народ морочат. Как было в тысяча девятьсот четвертом году? Когда у нас в гамбургском бюргершафте оказалось тринадцать депутатов, толстосумы в спешном порядке провели реакционный избирательный закон, который лишает нас возможности получить большинство. Никакие выборы нам не помогут. Кто палку взял, тот и капрал!
После неожиданного поражения на выборах Брентен надолго притих. В цехе он сидел перед горкой табака молчаливый и злой. Его участие в политических беседах выражалось теперь в едких саркастических репликах по адресу собственной партии, собственной наивности и наивности других. На фоне всех этих событий история с заметкой в газете «Эхо» забылась. Старик Хардекопф был этим весьма доволен; к поражению он относился спокойнее других он очень хорошо помнил так называемые «карнавальные выборы»; это было двадцать лет назад, и тогда тоже, несмотря на прирост голосов, число социал-демократических мандатов сократилось. Поэтому он по мере сил подбодрял Брентена, заклинал его не отчаиваться. Победа дается лишь упорным и стойким. На следующих выборах, возможно, и даже наверняка, все будет по-другому.
Брентен, по всей вероятности, внял бы этим увещаниям, не случись происшествия, которое разрушило все добрые намерения Карла и бросило его в объятия Мефистофеля Пауля Папке. И Карл вновь ушел с головой в дела ферейна «Майский цветок».
После неблагоприятного для социал-демократов исхода выборов предприниматели подняли голову и пошли в наступление, стремясь извлечь выгоду из своей победы. Не отставал от других и Рихард Шапер, сей патриархальный и «справедливый» фабрикант. После выборов он стал реже проходить по цехам, не вступал больше ни в какие политические разговоры с рабочими, зато на губах его все чаще появлялась оскорбительно-насмешливая улыбочка. И наконец в один прекрасный день «гад» от имени хозяина распорядился: чтение политической литературы прекратить. Хватит! Если бы Шапер, как другие фабриканты, объявил о снижении сдельной оплаты, это был бы неприятный сюрприз, и рабочие повели бы с предпринимателем длительную борьбу; эта же мера настолько возмутила рабочих, что мгновенно вызвала стихийный протест. Решено было запрещение игнорировать. На следующий день чтение продолжалось по-прежнему. «Гад» прошелся по всем цехам. Через час все чтецы получили уведомление, что они уволены. Это было открытое объявление войны. Все сигарщики и сортировщики бросили работу и покинули фабрику. Восемьдесят четыре человека, все как один, направились к новому Дому профессиональных союзов.
Секретарь союза Луи Шенгузен встретил их с кислой миной.
Так я и знал, что и вы какую-нибудь глупость учините, ворчал он. Наша касса будет разорена вконец. Узнав, что дело идет вовсе не о сокращении заработной платы, а о праве читать вслух во время работы, он еще больше разворчался. Да вы что, ума лишились, что ли? Тут ничего не поделаешь. Можно ли требовать от предпринимателя, чтобы он терпел этакие вещи? Я поговорю с Шапером. Чтецов он на работе восстановит, а уж вы подчинитесь его указаниям. В конце концов можете устраивать чтения и после работы.
Это наша давнишняя привилегия, запротестовал взбешенный Карл Брентен. Мы должны ее отстоять!
А ты думай, прежде чем говорить, отвечал Шенгузен. Войди в положение предпринимателя. Ты бы на его месте разрешил своим рабочим заниматься политическим просвещением в рабочее время?
Я не предприниматель и не желаю думать за предпринимателя, крикнул Брентен.
На следующий день под вечер Луи Шенгузен повел переговоры с Рихардом Шапером. После пятидневной забастовки работа на фабрике возобновилась; чтения, этот пережиток «доброго старого времени», остались под запретом, однако уволенные чтецы были возвращены на работу. Только двое из них остались за бортом: Карл Брентен и сортировщик Рудольф Дикман. Их, как главных смутьянов, хозяин отказался принять обратно.
6
Карл Брентен от злости прямо-таки заболел. Мысль о собственном бессилии и о той подлости, какая окружала его, приводила его в бешенство. Он бродил по улицам с несколькими медяками в кармане: жалкого пособия, которое Луи Шенгузен с покровительственным видом разрешил ему выдавать из кассы профсоюза, и то после долгих унизительных переговоров, едва хватало на черствый хлеб. Где деньги там черт, а где денег нет там дюжина чертей. Правда, старик Хардекопф время от времени помогал, но как быть дальше? Брентен обивал пороги многих предприятий, и повсюду отказ: ясное дело его занесли в черный список. В эти беспросветные дни в нем крепко засело недоверие ко всяким шенгузенам в партии и в профессиональных союзах. Разве не ведут они себя так, точно они заодно с предпринимателями? Именуют себя лидерами социал-демократии, а от рабочего требуют, чтобы он вошел в положение фабриканта и ни в чем ему не перечил.
Пауль Папке разыграл из себя спасителя. Широким жестом он одолжил приятелю двадцать марок, не отказав себе, правда, в удовольствии приправить их елейными напыщенными нравоучениями:
Все политика, мой милый Я же тебя предупреждал Она отравляет жизнь Разрушает человека Говорил я тебе: берегись, обожжешься. Он предложил Брентену: Поступай ко мне в помощники костюмера, Карл, как-нибудь пока продержишься. Уж я это обстряпаю. Само собою, что с политикой тебе придется распрощаться. Понравится устроишься на постоянное место. При моих связях да что тебе говорить, ты и сам знаешь.
Оскорбленному и разочарованному Брентену нетрудно было отречься от своих политических планов. Да и вообще, что такое политика? То, что творят шенгузены? Ну ее к черту тогда, всю эту политику! Прижимать товарищей, а перед предпринимателями вилять хвостом, нет, покорно благодарю, Брентен о себе лучшего мнения. И вообще он в партии и в союзе ничто, нуль, он, делающий погоду в «Майском цветке»!
Гордые мечты рассыпались в прах.
За кружкой пива угощал Папке они, скрепляя старую дружбу, называли политику грязным ремеслом, проклинали всех бюрократов, и в первую голову Луи Шенгузена. Брентен грозно предсказывал, что настанет день, когда засилью шенгузенов придет конец и массы начнут действовать через головы своих вождей. Тогда, о, тогда он потребует расплаты, он сведет счеты. А пока выпьем за процветание ферейна «Майский цветок», ибо в «Майском цветке», и только там, что доказано уже не раз, еще сохранились честность, дух товарищества и согласие.
7
В годы замужества Фриде Брентен временами жилось хуже, временами лучше, правда, чаще хуже, чем лучше; но теперь настали черные дни. Брентен, под тем предлогом, что вечерняя работа в городском театре вынуждает его ужинать вне дома, без дальних слов урезал пять марок из тех денег, которые он еженедельно выдавал Фриде на домашние расходы. Фриде приходилось теперь вести дом на десять марок в неделю. Что ей оставалось делать? Она молчала, но по ночам все чаще наведывалась в мужнин кошелек.
Однажды, когда Карл Брентен вернулся домой слегка навеселе, Фрида прикинулась спящей, а сама зорко следила за каждым его движением. Она видела, как он вытащил кошелек из брючного кармана и осторожно сунул его под подушку. Скоро Карл уснул и громко, безмятежно захрапел во все носовые завертки.
Фрида остолбенела от этой новой подлости. Борьба обострялась. Фрида решила идти ва-банк. Долго лежала она без сна, не спуская глаз с мужа. В ней поднималась ненависть к этому недоверчивому, эгоистичному человеку, который когтями и зубами цеплялся за свои деньги. Малышу необходимо купить новое пальто. У нее самой, кроме двух застиранных блузок, ничего нет. Он же, как ей казалось, живет припеваючи, а поди вырви у него хоть грош. Попробуй веди хозяйство на несчастные десять марок в неделю: каждый медяк три раза перевернешь, раньше чем истратишь. А у него в кармане всегда полно серебра. Для себя, для своих удовольствий, для своей бездонной утробы он ничего не жалеет.
Карл Брентен заворочался и повернулся к жене лицом. Она мгновенно закрыла глаза, опасаясь, что он тоже не спит и следит за ней. Немного погодя она чуть-чуть приподняла веки и осторожно взглянула на него. Полуоткрыв рот, он ровно и сладко храпел, дыша ей в лицо противным пивным перегаром.
Фрида сильно толкнула его в бок.
Карл! Карл, повернись, не храпи так! Ты мне спать не даешь!
Он что-то недовольно промычал, однако покорно повернулся на другой бок. Подушка сдвинулась, и кошелек выскользнул. Фрида торжествующе улыбнулась. Она лежала, напряженно прислушиваясь к дыханию мужа, и, когда снова раздался успокоительный храп, схватила маленький кожаный кошелек, вынула все, что в нем было, за исключением одной марки серебром, и сунула добычу за подкладку ночной туфли. «На этот раз, подумала она, деньги заработаны честно, ведь на колокольне святого Якова только что пробило три часа. А теперь спать! Надо наверстывать потерянные часы сна».
На следующее утро день был воскресный Фрида, сама проспав чуть не до полудня, вернувшись из кухни в спальню, увидела, что муж ее с растерянным видом сидит на постели.
Да вставай же наконец, сказала Фрида, словно она уже давным-давно встала. Спишь до одури.
Он уставился на нее заспанными глазами. В руках у него, зияя пустотой, лежал кошелек.
Ты что, в постель с собой кошелек берешь? не удержалась Фрида от коварного вопроса.
Здорово я хватил вчера? удрученно спросил он.
Изрядно, коротко ответила она, должно быть, большое удовольствие напиться до бесчувствия.
Хотел бы я только знать, кто меня так обчистил? пробурчал он себе под нос.
Что ты говоришь? воскликнула она. Тебя обокрали?
Вздор! Никто меня не обкрадывал. Ему не хотелось давать ей козырь в руки. Скажет еще, что собутыльники обчищают его карманы. Он мрачно вылез из постели и подставил тяжелую голову под струю холодной воды.
Фрида тем временем пересчитывала в уборной свою добычу. Семь марок и пятьдесят пфеннигов. Неплохо!
8
Так день за днем, год за годом текла семейная жизнь супругов Брентен. Случалось, что они месяцами встречались лишь мимоходом, оба неприветливые, надутые, озлобленные, мысленно упрекая друг друга во всех смертных грехах. Временами Брентен раздумывал над тем, что же не нравится ему в жене, что его так злит, так раздражает. Это были тысячи мелочей, какое-нибудь слово, движение, укоризненный взгляд. И он говорил себе: «Разве я не прав? Ничего не остается, как идти своим путем».
А Фрида? Более умная женщина на ее месте, более мягкая, отзывчивая, гибкая играла бы на слабостях мужа: иной раз уступала бы ему, пылкой, самозабвенной чувственностью усиливала бы в нем желание, а главное давно расколола бы треклятую тумбочку в щепы и таким образом добилась бы более мирных, по крайней мере более сносных супружеских отношений. Но она была слишком горда, чтобы приспособляться к мужу и считаться с его характером. И получилось так, что они жили не вместе, а рядом, и Карл ощущал свою семейную жизнь как бремя. Он чувствовал себя не мужем, а только кормильцем.
Вальтер подрос, на будущий год мальчик уже пойдет в школу. У дедушки и бабушки, где он проводил большую часть времени, он нашел ту атмосферу любви, которой ему недоставало в родительском доме. Особенно много внимания уделял ему старик Хардекопф; по воскресеньям он водил внука гулять, дарил ему то игрушки, то книгу с раскрашенными картинками, рисовал для него забавных человечков и зверюшек. Вскоре Вальтер и вообще переселился к бабушке с дедушкой; Фрида Брентен, стремясь к материальной независимости от мужа, решила вернуться на фабрику. Она взялась за свое старое ремесло коробочницы, но поступила не к Шаперу, который вряд ли принял бы ее, а на сигарную фабрику братьев Вольф. С этого дня семейная жизнь Брентенов стала быстро разваливаться. Супруги, правда, ночевали под одной крышей, но общего между ними оставалось мало.
В дело снова вмешалась фрау Хардекопф. Она серьезно поговорила с дочерью, укоряла ее, доказывала, что именно она, Фрида, виновата в семейном разладе.
В несчастном браке редко бывает виноват мужчина, утверждала она теперь и советовала дочери: Либо разойдитесь, Фрида, либо живите в ладу. Ведь это же мука для вас обоих. И разреши сказать тебе: все в твоих руках. Только от тебя зависит сохранить семью иди развалить ее.
Развод всегда пугал Фриду. Правда, она уже почти не надеялась, что из ее семейной жизни может выйти что-нибудь путное. Но был сын, которому скоро исполнится семь лет. А что скажут родные и знакомые, члены ферейна «Майский цветок»? Нет, на развод у Фриды не хватало мужества. Но что же тогда делать?
«Все в твоих руках, сказала мать. Все только от тебя зависит». Авторитет матери по-прежнему был для нее непререкаем: «Все в твоих руках».
Следуя советам матери, Фрида для начала решила никуда не отпускать мужа одного; она повсюду сопровождала его и часто прикидывалась в обществе более веселой, чем была на самом деле. Если она и скучала иной раз, она и виду не подавала. Соберутся мужчины у Хардекопфов на скат, и она идет туда с мужем. Фрау Хардекопф зовет Рюшер, и женщины болтают на кухне за чашкой кофе. А уж в «Майском цветке», разумеется, ни один вечер без Фриды не обходился. Иногда она подолгу ждала мужа у театра. Сначала это неприятно удивляло Карла, он раздраженно ворчал, что не нуждается в гувернантках, и всячески ершился. Но так как Фрида пользовалась у его знакомых успехом, так как они охотно шутили с ней и делали ей комплименты, он покорился. Очень скоро ему даже начали льстить похвалы, которые приятели расточали по адресу Фриды. А когда один молодой, очень славный статист, зубной техник по профессии, стал ухаживать за ней, Брентена сначала это позабавило, а потом удивило. Он поймал себя на том, что разглядывает Фриду совсем другими глазами, так обычно он смотрел только на посторонних женщин.