Скажите, фройляйн, эта особа зарегистрированная?..
Да вы не беспокойтесь, неопределенно отвечают женщины.
Так-так! Ну, стало быть, ладно!
Толстая, пышногрудая особа с огненно-рыжими волосами, услышав, чего от нее хотят, начинает упираться и много раз переспрашивает, действительно ли нет другого выхода. В конце концов она все-таки отправляется с фрау Хардекопф.
Любопытные, дожидавшиеся у подъезда борделя, встречают вышедших оттуда, особенно толстуху хозяйку, которая, как оказывается, владеет и искусством повивальной бабки, громкими, веселыми возгласами. Сначала по узкому переулку, а затем по Штейнштрассе движется нечто вроде торжественной процессии. С каждой минутой она растет. В воздухе носятся самые невероятные слухи. Лицо пузатого Кришана, когда он увидел женщин, расцветает счастливой улыбкой. Наконец-то шествие подходит к дому, где ждет помощи Фрида Брентен. Несколько зевак вбегают за женщинами в подъезд и любопытствуют, на какой этаж они поднимаются.
Четвертый этаж! кричит один из наблюдателей.
Люди, стоящие на улице, смотрят на окна четвертого этажа, где не терпится увидеть свет новому гражданину Земли.
Фрау Рюшер, бледная, дрожащая, идет навстречу женщинам. Рыжая Эрна видит, что, задержись она минут на пять, и было бы уже поздно. Фрау Хардекопф протягивает ей передник. «Акушерка» надевает его и громко, несколько волнуясь, приказывает:
Простыни и вату! И воду вот сюда.
Ее пышный бюст колышется. Она нагнулась над роженицей и уже собирается откинуть одеяло, но тут раздается громкий возглас фрау Хардекопф:
Стало быть, не угодно ли вымыть сначала руки?
Рыжая Эрна в задумчивости долго вытирает на кухне руки; только теперь она начинает понимать, в какую историю ввязалась. Раздается душераздирающий вопль. Дверь распахивается, и фрау Хардекопф яростно бросает Эрне:
Да идите же наконец, или вы уже не понадобитесь!
«Аварийная» повивальная бабка поднимает к свету крошечное фиолетового цвета создание, с хлипким тельцем и большой головой, и своей мясистой ладонью хлопает его по задку, так как оно не проявляет ни малейшей склонности жить и даже отказывается дышать. Рыжая Эрна, в последние минуты хлопотавшая изо всех сил, довольна, что все сошло благополучно, но теперь румянец быстро сбегает с ее лица. Движения женщины, похлопывающей по задку и спинке безжизненно лежащего на ее руках младенца, становятся все нервознее. Она начинает дрожать, бросает испуганные взгляды на бабушку и беспомощно, как бы извиняясь, пожимает плечами.
Фрау Хардекопф уже несколько минут молча, с плотно сжатыми губами, следит за усилиями рыжей Эрны. Она еще не может оправиться от испуга, вызванного видом новорожденного. Огромная голова, по-обезьяньи сморщенное личико на тоненькой шейке и безжизненные, неестественно короткие ручки и ножки. Сама она родила пятерых детей, но ни один из них не казался ей таким уродливым, как этот внук, быть может калека. Ну, чему тут удивляться, достаточно вспомнить коротконогого, короткошеего забулдыгу-папашу. Тем не менее, видя, что старания растерявшейся акушерки ни к чему не приводят, она осторожно берет из ее рук новорожденного, который все еще не проявляет признаков жизни, и решительно погружает его в таз с холодной водой. Маленькое тельце конвульсивно вздрагивает, ручки и ножки шевелятся, испуганно открываются глаза, и отчаянный крик оглашает воздух.
2
В это мгновение в «Ганзейском погребке» большое зеркало позади стойки разлетелось вдребезги: метко брошенная пивная кружка со звоном расколола стекло. Невысокого роста кругленький человек с веселым юношеским лицом гордо огляделся вокруг, чрезвычайно довольный своим подвигом, и присоединился к громкому хохоту собутыльника.
Великолепно, Карл! кричал тот, задыхаясь от смеха. Никогда бы не поверил, что ты способен на такое! Ну и молодчина, будь я трижды проклят!
И оба снова беспечно и весело захохотали. Они не замечали растерянных посетителей, не видели и не слышали взволнованного хозяина.
Черт возьми, с какой ты яростью швырнул С какой яростью Он не мог договорить: так душил его смех.
Да, Карл Брентен с отчаянной решимостью метнул в зеркало пивную кружку, негодуя на весь мир, на самого себя и особенно на свою злосчастную судьбу. Как жало, засела в его мозгу мысль, которую сестры при каждом удобном и неудобном случае ему нашептывали:
«Нечего сказать, женился Какого счастья ждать от такого брака? В люди не выйдешь, будешь опускаться все ниже и ниже Мог бы сделать партию получше. А ты навеки связал себя с какой-то коробочницей, дочерью рабочего верфей. Не ровня они нам. Тут и спорить нечего Конечно, мы всегда тебя любили и будем любить, но эту женщину запомни раз и навсегда, эту женщину лучше к нам и не приводи. Выйдут одни неприятности»
Молодой супруг, вступивший в брак всего лишь год тому назад, был младшим в семье, и всякий раз, когда он заговаривал о своей женитьбе с сестрами Мими или Лизбет, с зятьями Хинрихом или Феликсом, все они дружно набрасывались на него с упреками. И, конечно, с ними заодно был и брат, таможенный чиновник Матиас Брентен, и его жена, словом, вся родня ополчилась на Карла. Как тут не швырнуть пивной кружкой в зеркало! Каждый день, и это было известно молодому супругу, он мог стать отцом. Родные его, однако, ничего не знали. Они бы с ума сошли. И Феликс, заячья душа, еще посмел вообразить, что он, Карл, не способен вдребезги расколотить это идиотское зеркало, которое передразнивает его, как обезьяна!
Сударь, это вы разбили зеркало?
Чувствуя себя героем после совершенного подвига, Карл Брентен, которого в эту минуту вряд ли кто рискнул бы назвать трезвым, небрежно обернулся и увидел перед собой шуцмана.
Да, я, мужественно признался он.
А почему? поинтересовался блюститель порядка.
Со злости, ответил герой и ударил себя кулаком в грудь.
Со злости? непонимающе переспросил шуцман. То есть как это со злости?
Это было уж слишком. Карл Брентен возмутился. Какая наглость! Все, кому только вздумается, командуют им, делают замечания. Кровь бросилась ему в голову. Он крикнул в лицо бестактному шуцману:
Ответьте мне, сударь: вы за буров или за англичан?
Прекратите ваш глупый смех, грозно одернул полицейский Феликса. Тот сразу присмирел, но продолжал подмигивать посетителям, с любопытством окружившим столик. Вам придется уплатить хозяину за причиненный убыток.
Само собой, с достоинством ответил Брентен, разве я отказывался? Но вы еще не ответили на мой вопрос.
Зеркало стоит по меньшей мере восемьдесят марок, подал голос хозяин.
Феликс, воскликнул, слегка пошатываясь, разрушитель зеркал, одолжи мне синенькую!
Феликс снова затрясся в приступе неудержимого смеха и сделал вид, что шарит по карманам. Он выворачивал их один за другим, и когда все обыскал, не обнаружив ни пфеннига, снова захохотал: до того все это показалось ему потешным.
Шуцман несколько смешался, услышав, как небрежно гость попросил сотню. Видно, эти пьянчуги люди со средствами. Он наклонился над стойкой и о чем-то пошептался с хозяином. Тот требовал гарантий.
Ваши документы! обратился шуцман к нарушителям порядка.
Пожалуйста! в один голос воскликнули оба.
Профессия? спросил шуцман.
Управляющий фирмой, гордо ответил Феликс.
Фабрикант сигар, с неменьшей важностью ответил его собутыльник. Этот ответ вызвал у Феликса новый взрыв веселья.
Оба показали удостоверения личности со штампом полиции, а Феликс, кроме того, предъявил еще и воинский билет. Воинский билет шуцман просмотрел с особой тщательностью и, возвращая документ, с почтением взглянул на его владельца и даже на мгновение приложил руку к каске. В документе значилось, что Феликс Штримель уволен с действительной службы в чине вице-фельдфебеля. Тут уж все пошло быстро, без задержек. Друзья подписали протокол и заверили хозяина, что в течение недели возместят ему убыток.
Но вы не ответили на мой вопрос! И Брентен встал перед шуцманом в вызывающей позе.
Какой вопрос?
Вот видите, самое важное-то вы и забыли! воскликнул Брентен, с укором взглянув на «синего». Ведь я спрашивал вас: за кого вы за буров или за англичан?
Здесь что, был политический спор? спросил шуцман и нахмурился.
Вижу, что вы за англичан, сказал Брентен, раз вы увиливаете от прямого ответа. Стыдитесь! Ваш кайзер, который платит вам жалованье, за буров. Разве вы не знаете о его телеграмме президенту Крюгеру? Не знаете? Как вам не стыдно!
Приятели с победоносным видом покинули пивную. Феликс, который был выше ростом и лучше одет, подхватил своего шурина под руку, и так, поддерживая друг друга и бросая вызывающие взгляды встречным, они зашагали по Штейндаму. Вдруг Феликс остановился, лихо подкрутил кончики своих щегольских усиков и, посмотрев прямо в глаза Карлу, сказал:
Эту шутку с бурами ты здорово отмочил. Бедный малый совсем растерялся. А теперь серьезный вопрос: куда мы направим свои стопы, Карл?
Брентен был чуть не на целую голову ниже своего спутника. Лихо сдвинутый на затылок черный котелок, который вице-фельдфебель запаса Феликс Штримель именовал «цивильной каской», оставлял открытыми начесанные на лоб волосы. Усиков он еще не завел Карлу еще и двадцати одного года не было. Однако верхнюю губу покрывала жиденькая неровная растительность, за которой Брентен любовно ухаживал, смазывая ее «фиксолином». Карл глубокомысленно сдвинул брови. Феликс предложил:
Едем на лоно природы. На конке до Ютхорна
Карл энергично замотал головой.
Бр-бр Б-р-р. Только не за город! Пошли лучше в «Летучую мышь»!
Великолепно! тотчас согласился Феликс, снова подхватил приятеля под руку и на потеху Прохожий затянул громким, отнюдь не пленительным голосом: «Я бродячий певец крыс, мышей я ловец»
Карл, вспоминая зеркало и своих сестер Мими и Лизбет, пел: «Счастлив тот, кто сожрет все, что он не пропьет».
И так, упорно распевая всяк свое, они потащились в бар «Летучая мышь».
3
Поздно вечером Карл Брентен волей-неволей направился домой. Его гнала неодолимая потребность выспаться. Двое суток он кутил без просыпу: в субботу, отпраздновав день рождения Мими, они вчетвером пошли шататься по пивным. Но последние десять часов путешествовали только Карл и Феликс. Густав и Хинрих, дрессированные муженьки, как презрительно называл их Брентен, вернулись, точно послушные собачонки, к своим женам. Карл Брентен презирал всех женщин мира, и в особенности свою собственную супругу. Минутная слабость и ад на целый век. Кто это сказал? Гм Феликс, конечно. Пошляк этот Феликс. Но он прав.
Карл подошел к дому и уже собрался было войти в подъезд, как вдруг откуда-то из темного угла навстречу ему выскочила соседка, фрау Боллерс. Он испуганно отшатнулся.
Господин Брентен, господин Брентен, вам лучше в таком виде не подниматься наверх. Ваша жена родила мальчика.
И поэтому мне туда не ходить? возмутился Брентен. Очень мило!
Дорогой господин Брентен, убеждала соседка, всего несколько часов как она родила. Ваша жена очень измучена. Надо же понимать. И потом ваша теща там. Она уже несколько раз о вас спрашивала.
При слове «теща» Карл Брентен вздрогнул и попятился. Сразу присмирев, он обалдело смотрел на соседку. Только теперь, по-видимому, слова ее дошли до его сознания.
Да, да, тогда, значит, я Гм! Гм! Так вы говорите, фрау Боллерс, мальчик? Боже ты мой, у меня сын! Да, да, тогда я тогда я лучше Он крепко ухватился за косяк двери, круто повернулся и, шатаясь, вышел на улицу. Но тут же возвратился и позвал фрау Боллерс, уже поднимавшуюся по лестнице.
Фрау Боллерс, вы Вы оказали бы мне большую услугу Я был бы вам весьма признателен Вы ведь видите, что я Понимаете у сестры моей сегодня день рождения Может быть, вы проследите, когда старуха уйдет?
Хорошо, с удовольствием, господин Брентен!
Не будет же она там торчать целую вечность. И я хотел вас просить Да Не дадите ли вы мне как-нибудь знать Когда путь будет свободен Знаете что? Когда путь будет свободен, начертите мелом тут вот, на двери, крестик Сделаете? Буду вам страшно признателен, страшно признателен!
Хорошо, как только фрау Хардекопф уйдет, я непременно дам вам знать.
Вот спасибо, фрау Боллерс, большое спасибо!
Говорят, что, если пьяный свалится в реку, он тотчас протрезвеет. Карлу Брентену казалось, что его окунули в ледяную воду. В его отяжелевшей голове неумолимо стучало: «Я отец у меня сын» Он, конечно, знал, что это скоро случится, но представить себе этого не мог. И вот свершилось: он стал отцом.
Карл Брентен свернул на Шпрингельтвите и на узкой Нидернштрассе смешался с густой толпой прохожих. Куда он шел? Он знал одно домой ему еще нельзя. Итак, он стал отцом. У сестер глаза на лоб вылезут. До сих пор они еще как-то надеялись его спасти; теперь они поставят на нем крест: безнадежен, мол Черт бы их взял, всю эту благородную семейку! Мнят о себе невесть что. Только и знают что подпускать шпильки и издеваться. А помочь ему это никому не пришло в голову. И Феликса к дьяволу! Он один виноват, что и сегодня весь день прокутили. Он же и на дебош подбил: подуськивал до тех пор, пока не вышла эта история с зеркалом. А если действительно придется платить, Феликс скорее всего увильнет. Наверняка увильнет: он уже намекал Я для всех мальчишка. Все думают, что меня нужно опекать. Будь они трижды прокляты! Какое кому дело, когда и на ком я женился? И кого касается, что я стал отцом? Непонятная слабость овладела Карлом. У него родился сын, а он весь день прокутил, пропьянствовал. «Не забывай, что ты Брентен». Подумаешь! «Брентен это кое-что значит» Ха-ха! Сейчас все они прикидываются, будто страшно озабочены его судьбой. Раньше надо было позаботиться о своем «младшем братце», как они говорят, а то довели до того, что он стал пролетарием. А теперь шипят: «Ты ведь не пролетарий, Карлхен. Не забудь все-таки, что наш папа был не кто-нибудь, а известный и всеми уважаемый цеховой мастер, в бюргершафте заседал. И как ты мог так опуститься» Черти! Заграбастали его долю наследства, а теперь вот довели до того, что он сделался пролетарием. Окончательного расчета ему так ни разу и не показали. Он в глаза его не видел. Его обливали грязью. Чванливый старший брат, этот господин секретарь таможни, выгнал его, Карла, «социалиста», из своего дома. «Труд не позор, но с социалистами я дела иметь не желаю» Все ложь и обман! С их точки зрения, быть простым рабочим, ходить на фабрику, быть социалистом, красным непростительно и позорно. Цеховой мастер пожалуйста, это они признают, секретарь таможни пожалуйста!.. Но сигарщик, социалист, красный-раскрасный Б-р-р! «Хорошо же! Теперь назло буду этим щеголять. Буду громко кричать об этом. Чтоб они тряслись от страха. Трусы все мои родственнички. Ничтожества».
Путь Карла Брентена, блуждавшего в этот вечерний час по мглистым улицам, был вымощен упреками, адресованными самому себе, и горькими обвинениями в адрес родни. До странности быстро наступило отрезвление и рассеялась усталость. Ему казалось, что самые лучшие дни его позади и пришла пора распрощаться со всеми радостями жизни, которыми он так охотно и так широко наслаждался. Нет еще и двадцати одного года, а уж все, что красит жизнь, ушло безвозвратно, вздохнул он. Теперь только и знай гни спину, думай о семье, а о том, чтобы пожить в свое удовольствие, забудь Ушли безвозвратно чудесные дни скитаний по Рейну! Никогда бы их не было, если бы он после полутора лет ученичества не сбежал. Ведь все равно он бы ничему больше не научился, только увеличивал бы доходы хозяина. А все-таки сигарщиком он сделался, да еще каким, с кем угодно поспорит. Брюссель! Воспоминания о прекрасной поре странствий бередили ему душу. Мечтой его был Париж. Париж!.. Но деньги кончились. Сестра Мими управляла остатками его наследства. Он просил и умолял, но она так ему ничего и не выслала. В конце концов он получил по почте только железнодорожный билет Брюссель Гамбург. И ничего больше. Пришлось продать часы и костюм, чтобы уплатить за гостиницу. А из его доли наследства оставалось еще почти две тысячи марок.
Одного воспоминания об этом было достаточно, чтобы еще больше разжечь злобу против «семейки» и укрепить уже созревшее в глубине души решение плюнуть на всю родню и больше с ней не встречаться.
Тысяча восемьсот марок вообще ничтожная сумма. А отец ведь тридцать тысяч оставил. Его, Карла, доля наследства прилипла к их рукам: только он ее и видел.