Новеллы - Бернард Шоу 2 стр.

 Тогда пм должны почувствовать себя совсем одиноким. Я но понимаю, зачем вы вообще пожаловали сюда.

 Мне сказали, что все девушки здесь Церлины, как вы, а мужчиныМазетто подобно мистеру Филу Куда же вы убегаете?

 Пустите меня, мистер Легге. После того, что вы наплели сегодня о мистере Лэнгене, я решила больше с вами не знаться. Я так бы и сделала, но дядя сказал, чтобы я не обращала внимания на ваши слова, потому что вы впрочем, это не важно. Я не хочу больше слышать от вас ни слова о мистере Лэнгене.

 Не уходите. Клянусь, я не упомяну его имени. И прошу извинения за то, что уже сказал. Больше я вас ничем не разгневаю. Ну что, вы простили меня?

Она снова села, недовольная, видимо, что мне удалось извиниться. Я пододвинулся к ней. Она нетерпеливо постукивала по полу каблучком. Я понял, что ее раздражает каждый мой жест, каждый взгляд, каждое слово.

 Вы упомянули,  сказал я,  что ваш дядя просил не обращать на меня внимания, потому что я

Она сжала губы и ничего не ответила.

 Я не хочу докучать вам своими расспросами. Бели ваш дядя велел вам скрывать от меня

 Он ничего не велел мне скрывать от вас. И если вы так желаете знать

 Прошу извинения. Я ничего не желаю знать. И сожалею, что задал этот вопрос.

 Ах, вот как! Вы вдвойне пожалеете, услышав мой ответ. Я промолчала только из жалости к вам.

 Значит, ваш дядя сказал обо мне за глаза что-то дурное. Значит, в Ирландии нет человека, на которого можно надеяться. Никогда не поверил бы этому со слов женщины, ну а вам не могу не верить.

 Можете быть спокойны, мой дядя никогда не злословит. А если хотите знать, что он о вас думает, пожалуйста, я скажу, а понравится вам или нетдело ваше. Он велел мне быть терпеливой с вами, сказал, что вы не в своем уме и родные послали вас к нам сюда, чтобы вы беды не наделали.

 Мисс Хики!

 Что ж, вы хотели знать и теперь добились. Лучше бы я откусила себе язык. Мне кажется иногда,  спаси меня господь и помилуй!  что в вас живет искуситель, злой гений.

 Я рад, что вы мне сообщили об этом,  возразил я спокойно.  Прошу вас, не упрекайте себя. Вашего дядю ввели в заблуждение слухи о помешательстве в нашем семействе. Действительно, мои родные по большей части безумны. Что до меня, я не только в здравом уме, ноединственный разумный человек в Великобритании, носящий фамилию Легге. Сейчас, чтобы устранить окончательно ваши сомнения, я расскажу вам то, о чем не должен рассказывать, и тем постараюсь сравняться с вами в искренности. Я здесь отнюдь не для поправки здоровья и не как праздный турист. Я приехал сюда, чтобы обследовать чудо. Кардинал, человек проницательный (хотя и не без предрассудков), изо всех кандидатов выбрал меня, чтобы проверить на месте сообщение отца Хики. Как вы думаете, поручил бы он столь важное дело безумцу?

 Проверить сообщение?! Кто же смеет не верить словам моего дяди! Значит, вы просто шпион, грязный доносчик!

Я вздрогнул. Быть может, в Ирландии эти слова могли бы сойти за простую брань, но для английского уха они нестерпимы.

 Мисс Хики,  промолвил я,  вы недавно сказали, что во мне таится злой гений. Не изгоняйте же из моего сердца доброго гения воспитанности и вкуса, ибо тогда злой гений станет моим полновластным владыкой. Прислушайтесь! Колокол призывает к вечерней молитве. Звон его умягчает тьму ночи, умягчите и вы свою ненависть к человеку, столь восхищенному вами.

 Вы отравили мне даже молитву,  вскричала она, разражаясь рыданиями.

В ту же минуту за дверью послышались голоса. Вошли священник и Лэнген.

 Фил!  вскричала она, бросаясь к нему навстречу,  У бори его от меня. Я больше не в силах терпеть

Я обернулся, глядя на Лэигена с фальшивой улыбкой. Ом сбил меня с ног единым ударом, как срубил бы тополь.

 Караул!  крикнул священник.  Что ты делаешь, Фил?

 Ондоносчик,  рыдала Кэйт.  Он приехал, дядя, сюда, чтобы шпионить за вами, доказать, что чудо поддельное. Я давно раскусила его, он нахальный, он флиртует со мной

Я с трудом вылез из-под стола и поднялся на ноги.

 Сэр,  сказал я,  мне несколько не по себе в результате действий мистера Лэнгена. Кстати, я попрошу его, когда он другой раз захочет выступить в роли сукновальной машины, избрать для себя объект, более соответствующий ему по физическим данным. То, что сказала ваша племянница, отчасти правда. Да, я шпион кардинала, и в этом качестве уже направил ему доклад, подтверждающий истинность происшедшего у вас чуда. Завтра утром сюда, в согласии с моим предложением, приедет комиссия, которая примет соответствующее решение. Я полагал, что выводы членов комиссии будут более авторитетными, если она прибудет внезапно. Мисс Хики, я восхищаюсь всем, что достойно в вас восхищения, и это значит лишь то, что во мне живет чувство прекрасного. Было бы кощунством с моей стороны говорить, что я вас люблю. Мистер Лэнген, у меня в кармане заряженный револьвер, я ношу его из-за глупого английского недоверия к вашим соотечественникамирландцам. Полагаю, что будь деревенским Гераклом я, а вы на моем месте, я был бы сейчас уже мертв. Не волнуйтесь, поскольку это зависит от меня, вы в безопасности.

 Прежде чем вы покинете мой дом навсегда,  заявил отец Хики, раздражение которого, на мой взгляд, было ничем не оправдано,  позвольте сказать, что, если бы я хоть минуту думал, что вы шпион, я не пустил бы вас на порог, пусть ваш дядя кардинал или даже сам его святейшество папа.

Тут со мной случилась ужасная вещь. Почувствовав головокружение, я схватился за лоб и увидел кровь на кончиках пальцев. Мгновенно меня охватило бешенство. Во рту у меня был вкус крови, кровь слепила глаза,  мне казалось, я весь утопаю в крови. Рука потянулась к оружию. Обычно во власти порыва я действую безотлагательно. К счастью, на этот раз влечение к убийству было погашено вдруг осенившей меня чудесной идеей. Я понял, как отомщу этим зазнавшимся хвастунам. Кровь отхлынула от висков, я снова обрел способность слышать и видеть.

 Разрешите ответить вам,  сказал Лэнген.  Если вы предпочитаете оружие кулачному бою, я готов обменяться парочкой выстрелов в любую минуту, когда вы того захотите. Честь отца Тома мне дорога, как собственная, и, если вы на нее покусились, значит, вылжец.

 Его честь в моей власти,  сказал я ему,  я доверенное лицо кардинала. Вам угодно помериться со мной силами?..

 Вот вам бог, а вот вам порог,  заявил священник, широко распахнув дверь.  Никакие свидетельства вам не помогут. Разве что вы обратите вспять наше святое чудо.

 Отец Хики,  сказал я,  солнце еще не успеет взойти над Фор-Майл-Уотер, как я обращу вспять ваше святое чудо, и все будут указывать на вас пальцами.

Я поклонился Кэйт и вышел из дому. В саду было так темпо, что я не мог различить даже калитки. Пока я искал ее, до меня донесся голос отца Хики: «Я охотно отдал бы, Фил, десять фунтов, чтобы всего этого не случилось. Ведь он совсем сумасшедший. Кардинал мне так и сказал».

Я вернулся домой, облился холодной водой, чтобы смыть кровь со спины, потом немного поел. Встряска была изрядной, и я все еще чувствовал слабость и головокружение. На каминной полке стоял будильник. Я завел его и поставил стрелку на половину первого. Потом укутал его полотенцем, чтобы звон никого не поднял за стеной, и улегся спать. Я проспал крепким сном час с четвертью. Зазвонил будильник, и я разом вскочил с постели, еще не проснувшись как следует. Стоило мне хоть минуту промедлить, и сон свалил бы меня. Хотя спина у меня еще сильно болела и руки тряслись от озноба, вызванного этим внезапным подъемом от сна, я быстро оделся, освежился глотком воды и, осторожно ступая, вышел во двор. В темноте, пробираясь ощупью, я разыскал хлев и взял там заступ и тачку, на которой положил мешки с картофолем. Я тащил их сперва на плечах, пока не отошел подальше; потом положил заступ в тачку и покатил ее по дороге на кладбище. Подойдя к реке, где, как я уже раньше выяснил, ночью было пустынно, я покатил свою тачку смелее, не заботясь болеескрипит колесо или нет. На другом берегу фосфорические огоньки окружали одинокую могилу Адского Билли. Ориентируясь по ним, я нашел паромную пристань, потом, споткнувшись раз или два в темноте, разыскал лодку паромщика, погрузил в нее тачку и оттолкнулся от берега. Держась за канат, я без труда пересек реку, привязал лодку, вытащил тачку на берег и сел отдохнуть на груду камней у могилы. Я сидел так не менее четверти часа, глядя на блуждающие огни, и набирался сил для предстоящей работы. Церковный колокол вдалеке отзвонил час ночи. Я поднялся, взял свой заступ и через десять минут отрыл гроб, который нестерпимо смердел. Держась наветренной стороны и пользуясь заступом, как рычагом, я с превеликим трудом взгромоздил гроб на тачку. До берега я докатил ее благополучно, но на погрузку тачки и гроба в лодку я потратил, наверное, не меньше чем двадцать минут. Наконец, уперев рукоятку в корму и подняв тачку спереди за колесо, я кое-как занес ее через борт; за это время я несколько раз чуть не перевернул лодку вверх дном, и к концу работы был весь мокрый и в глине. Вытащить тачку на другом берегу и вывезти ее к кладбищу оказалось гораздо легче.

Уже было два часа ночи, забрезжил рассвет, и работать стало не так тоскливо. Я подкатил гроб к небольшому глинистому участку, который приметил еще вчера у самой могилы святых монахинь. Работая, я постепенно размялся. Спина перестала болеть. Я усердно копал и очень скоро отрыл небольшую траншею, достаточную, чтобы принять гроб. Прохладное жемчужно-серое утро разогнало ночную тьму. Стало видно на мили вокруг, и меня тоже, наверно, кто-нибудь мог приметить. Это было опасно. Надо кончать поскорее. Я чувствовал все же, что, не отдышавшись, не смогу опустить гроб в траншею. Вытерев руки, я осушил лоб платком и огляделся вокруг. Надгробие урсулинок, каменная плита на четырех массивных шарах, стала седой от росы. Рядом стоял куст боярышника, и лоскуты на нем, те, что были новее, становились все более нарядными в сиянии, шедшем с востока. Надо кончать. Я взялся за тачку, подъехал вплотную к траншее и, осторожно орудуя заступом, стал толкать гроб в могилу, пока он не ухнул туда с глухим протестующим шумом, словно покойник хранил еще свою хмельную строптивость. Торопясь изо всех сил, я стал кидать землю в траншею. Через четверть часа могила была засыпана. Через десять минут над могилой высился ровный холмик и участок вокруг был в образцовом порядке. Я бросил заступ на землю и обозрел результаты своих трудов с облегчением и торжеством.

В ту же минуту я ахнул от ужаса: я стоял на пустынном, поросшем дроком лугу. Никаких следов кладбища не было и в помине, возле меня возвышалась могила Адского Билли, одинокая, как и прежде, а рядомтачка и заступ. Я обернулся к реке. На том берегу лежало кладбище, окруженное глинобитной стеной с проломами, и ясно виднелась могила монахинь-урсулинок. Ветерок шевелил лоскуты на кусте боярышника. А вон и полуразрушенная часовня. Ни один камень не выпал из ее древних стен, и ничто не показывало, что она стоит на земле менее прочно, чем холмы по-соседству.

Я поглядел на могилу рядом со мной и от души посочувствовал бедному Уолфу Тону Фицджеральду, которого так невзлюбили святые праведники. Хотя все случилось в точности как я рассчитал, я все же не мог отделаться от невольного изумления. Но птицы уже щебетали, где-то кричал петух. Мой хозяин любил вставать спозаранку. Забрав заступ и тачку, я поспешил домой, чтобы спрятать их снова в хлеву. Потом, осторожно ступая, я прошел к себе в комнату, сменил сорочку, переобулся, надел пальто и цилиндр. У меня снова был цивилизованный вид. Я вышел из дому, освежил лицо холодной водой, бросил прощальный взгляд на кладбище и зашагал в Уиклоу, откуда первый же поезд увез меня в Дублин.

Через несколько месяцев, в Каире, я получил по почте пачку ирландских газет и вырезанную передовую статью из «Таймса», посвященную чуду. Отец Хики понес достойную кару за свое негостепрпимство. Комиссия, прибывшая в Фор-Майл-Уотер вслед за моим отъездом, нашла кладбище на том же самом месте, где оно стояло всегда. Растерявшийся отец Хики пытался представить комиссии какие-то объяснения, приведшие лишь к тому, что все чудо было тут же объявлено грубой мистификацией. Комментируя эти события и приводя другие примеры бессовестности церковников, газета писала: «Мы рады сообщить читателям, что преподобный Хики смещен церковным начальством с поста приходского священника в Фор-Майл-Уотер. Прискорбно, однако, что сторонники мистера Хики умудрились собрать двести подписей под абсурдной петицией, где утверждается, что священник был прав».

1885

Серенада

День своего сорокалетия я отпраздновал, устроив один из тех любительских спектаклей, которыми так славится мой дом в Бэкнсмс. Пьесу, как обычно, я написал сам,  это была сказка в трех действиях и ее сюжет строился на том, что герой, молодой персидский принц, владел волшебньш рогом. Мои произведения настолько хорошо известны, что вряд ли есть необходимость подробно рассказывать содержание сказки. Следует только напомнить читателю, что в центральной сцене второго акта праздник нарушается звуками рога, доносящимися из недр магнитной горы, куда принца заточила злая фея. Изобразить звуки рога должен был музыкант, игравший на корнет-а-пистоне в оркестре моего полка; мы условились, что он будет находиться не на сцене, а внизу, в холле, чтобы создать необходимое впечатление, будто звуки доносятся очень издалека.

Нечер начался замечательно. Конечно, мои гости испытали вполне естественное разочарование, узнав, что я сам не играю в спектакле, но охотно простили меня, когда я извинился и в свое оправдание сослался на то, что мне приходится выполнять двойные обязанностихозяина и режиссера. Лучшее место в зрительном зале занимала красавица Линда Фицнайтингейл. Соседним стулом, который я предназначал для себя, весьма бесцеремонно завладел Порчерлестер из двенадцатого пехотного полка, довольно милый молодой человек, наделенный некоторыми музыкальными способностями и сладеньким баритоном, который он имеет слабость выдавать за тенор.

Любовь Линды к музыке граничит с фанатизмом, поэтому благодаря своему единственному достоинству Порчерлестер имел в ее глазах преимущество перед более солидными и зрелыми мужчинами. Я твердо решил прервать их беседу, как только освобожусь. Но это случилось не так скоро, ибо в дни домашних спектаклей я взял себе за правило лично проверять, все ли необходимое находится под рукой и на своем месте. Наконец мисс Ватерлоо, игравшая роль героини, пожаловалась, что моя беготня действует ей на нервы, и попросила меня пойти в зал отдохнуть. Я охотно подчинился и поспешил к Линде. При моем появлении Порчерлестер встал и произнес:

 Я заглянул бы за кулисы, если, разумеется, туда пускают посторонних.

 О, конечно!  сказал я, радуясь, что избавлюсь от него.  Но, пожалуйста, ничего не трогайте. Малейшая перестановка

 Хорошо-хорошо,  перебил он меня.  Я знаю вашу мнительность. Я буду все время держать руки в карманах.

 Вы напрасно позволяете ему так непочтительно разговаривать с собой, полковник Грин,  заметила Линда, когда он ушел.  И он непременно натворит там бог знает что.

 Юношеская непосредственность,  сказал я.  Точно так же Порчерлестер ведет себя и с генералом Джонстоном, а тот уже далеко не молод. Ну, а как продвигаются ваши музыкальные занятия?

 Сейчас я брежу Шубертом. Ах, полковник Грин, вы знаете Серенаду Шуберта?

 О да, прелестная вещь! Ди-дли-ди-дам, дии-ди-дли-ди-дам, дии-дам, дии-дли-ди-ди-дикажется, что-то в этом роде?

 Да, пожалуй. А мистер Порчерлестер поет ее?

 Пытается. Но ему удаются только пошленькие романсы. А то, что требует серьезного отношения, глубины чувства, зрелого понимания, как, например

 Да, да. Я знаю, вы считаете мистера Порчерлестера легкомысленным. Так вам нравится эта Серенада?

 Гм!.. Собственно говоря А вам она нравится?

 Я ее обожаю. Я очарована ею. Я только ею живу последние три дня.

 Должен признаться, я всегда находил ее необычайно красивой. Надеюсь, я буду иметь удовольствие услышать ее в вашем исполнении по окончании нашего маленького спектакля.

 В моем исполнении! О, я не осмелюсь! А вот и мистер Порчерлестер. Сейчас я возьму с него слово, что он споет ее нам.

 Грин,  посмеиваясь сказал Порчерлестер,  мне не хотелось бы напрасно тревожить вас, но человек, который должен играть на волшебном роге, не явился.

 Боже мой!  воскликнул я.  Ведь я приказал ему быть ровно в половине восьмого. Если он не придет, пьеса погибла.

Поспешно извинившись перед Линдой, я торопливо спустился в холл. Корнет-а-пистон лежал там на столике. Значит, Порчерлестер прибег к бесчестному обману, чтобы избавиться от меня. Я уже хотел вернуться и потребовать объяснений, но тут мне в голову пришло мысль, что корнетист мог оставить здесь свой инструмент после утренней репетиции, а сейчас и в самом деле не пришел. Однако слуга, которого я позвал, доложил мне, что солдат с военной точностью явился ровно в половине восьмого. Согласно моему приказанию, его провели в смежный с холлом зал, где был накрыт ужин, и дали ему стакан вина и сандвич. Значит, Порчерлестер обманул меня. Слуга вернулся к своим обязанностям, оставив меня в холле наедине с моим гневом, и тут, сам не знаю почему, я принялся разглядывать блестящий медный инструмент, лежащий на столе. Среди неодушевленных предметов, которые окружали меня, корнет как-то особенно выделялся своей молчаливостью и неподвижностью, как будто, затаив грозный звук, он намеренно поджидал случая выпустить его на волю. Я подкрался к столу и осторожно дотронулся указательным пальцем до одного из клапанов. Потом осмелел и нажал на него. Клапан щелкнул. Из зала донесся какой-то шорох, и я с виноватым видом отскочил от корнета. Зазвенел колокольчик суфлера, означавший, что корнетист должен приготовиться. Я не без смущения ждал появления оркестранта, моля бога, чтобы он не заметил, что я, как ребенок, трогал его инструмент. Но он не появлялся. Мое беспокойство усилилось, и я бросился в зал. Там во главе накрытого к ужину стола сидел солдат и спал непробудным сном. Рядом с ним стояли пять пустых графинов. Я схватил его за плечо и сильно встряхнул. Он что-то промычал, пьяно замахнулся на меня и вновь впал в бесчувственное состояние.

В гневе поклявшись расстрелять его за этот бунт, я поспешил назад в холл. Колокольчик зазвенел снова. Это был сигнал трубить. На сцене ждали. В этот роковой миг я видел только один путь спасти пьесу. Я схватил инструмент, взял тонкий конец в рот и изо всей силы дунул. Но тщетнов ответ не раздалось ни звука. Мне стало дурно от напряжения; полированная медь выскальзывала из моих вспотевших рук. Колокольчик вновь настойчиво нарушил губительную тишину. Тогда я сжал корнет, словно в тисках, набрал воздуха, прижал мундштук к губам так, что даже зубы заныли, и с остервенением плюнул в него. Раздался оглушительный рев. У меня чуть не лопнули барабанные перепонки; на люстре зазвенели хрустальные подвески; с вешалки посыпались шляпы; я сжал ладонями раскалывавшиеся от боли виски, и тут солдаттакой бледный, словно трубный глас пробудил его в день Страшного суда,  пошатываясь, вышел из зала и предстал взорам изумленных гостей, высыпавших на лестницу.

В течение трех следующих месяцев я изучал искусство игры на корнет-а-пистоне под руководством специалиста. Он раздражал меня своими мещанскими манерами и утомительной привычкой повторять, что «трубка», как он называл корнет, больше чем любой другой инструмент, напоминает человеческий голос, но музыкант он был знающий и добросовестный, и я упорно продолжал занятия, невзирая на возражения соседей. Наконец я осмелился спросить его, достаточно ли я преуспел, чтобы сыграть соло для одного своего друга.

 Видите ли, полковник,  ответил он,  по правде говоря, у вас нет природного таланта, во всяком случае, пока что он у вас еще не проявился. Да к тому же вы слишком сильно дуете. Поверьте, сэр, тут не нужно так напрягаться, от этого звук только хуже. А что вы хотите сыграть для своего друга?

 Одну вещь Серенаду Шуберта.

Он изумленно уставился на меня и покачал головой.

 Она же написана не для этого инструмента, сэр,  сказал он.  Вы никогда ее не сыграете.

 Как только я исполню ее без ошибок, вы получите пять гиней сверх обычной платы.

Это рассеяло его сомнения. Но даже после усердной практики я исполнял Серенаду весьма неуверенно и с большим трудом. Наконец я все-таки добился успеха.

 На вашем месте, полковник,  сказал мой наставник, кладя в карман пять гиней,  я бы приберег этот мотив для себя, а друзьям сыграл бы что-нибудь попроще. Здесь, дома, вы играете довольно прилично, поупражнявшись перед этим полчасика, но, когда меня не будет рядом, дело пойдет не так гладко, вот увидите.

Я не принял всерьез этого совета, разумность которого теперь полностью признаю. Но в то время я был весь во власти давно задуманного плана сыграть Линде Серенаду. Ее дом у северного конца Парк-Лейн был расположен как нельзя более удобно для этой цели; я уже подкупил слугу, чтобы он впустил меня в палисадник перед домом. Как-то в конце июня я узнал, что Линда намерена провести вечер дома и отдохнуть от светской суеты. Это и был тот случай, которого я ждал. В девять часов я положил корнет в дорожный сак и поехал к Мраморной Арке, а дальше пошел пешком. Внезапно я услышал голос Порчерлестера.

 Здравствуйте, полковник!  окликнул он меня.

Не желая подвергаться расспросам, я предпочел опередить его и спросил, куда он направляется.

 Я иду к Линде,  ответил он.  Она вчера дала мне попять, что нынче будет одна весь вечер. Я не скрываю от вас этого, полковник, потому что вы человек чести и знаете, как она добродетельна. Я обожаю ее. Если бы только я мог быть уверен, что ей нравлюсь, я сам, а не просто мой голос, я был бы счастливей всех в Англии.

 Я убежден, что ваш голос тут ни при чем,  сказал я.

 Благодарю вас,  воскликнул он, крепко сжимая мне руку,  это очень любезно с вашей стороны, но я не смею тешить себя надеждой, что вы правы! Когда я смотрю на нее, у меня аж дух захватывает. Вы знаете, я так ни разу не набрался храбрости спеть ей Серенаду Шуберта после того, как она сказала, что это ее любимая вещь!

 Почему? Ей не нравится, как вы поете Серенаду?

 Да нет, я же говорю вам, что ни разу не осмеливался спеть ее при Линде, хотя она меня всегда об этом просит. Я чуть ли не ревную ее к этой проклятой мелодии! Но я готов сделать что угодно, лишь бы доставить ей удовольствие, и завтра ее ждет сюрприз у миссис Локсли-Холл. Я даже брал уроки и работал без устали, чтобы спеть Серенаду по-настоящему хорошо. Только, если увидите Линду, помните: ни слова об этом. Это должно быть сюрпризом.

 Вы, несомненно, поразите ее,  сказал я, торжествуя при мысли, что он опоздает на сутки. Я знал, что его голос не выдержит сравнения с меланхолической нежностью, угрожающей мрачностью, сдержанной силой, которые искусный исполнитель способен извлечь из инструмента, лежащего в моем саке. Мы простились, и он вошел в дом Лииды. Через несколько минут я был в палисаднике и, укрывшись в тени кустов, смотрел на нихони сидели возле открытого окна. Их разговор не доносился до меня; казалось, Порчерлестер никогда не уйдет. Вечер был довольно прохладный, а земля сырая. Пробило десять часов, четверть одиннадцатого, половину одиннадцатого; я уже почти решил идти домой. Если бы Линда не сыграла на рояле нескольких пьес, я бы просто не выдержал. Наконец они поднялись, и теперь я мог разобрать, что они говорили.

 Нет, нет,  сказала она,  вам пора идти. (Как горячо я согласился с ней!) Но вы могли бы спеть мне Серенаду. Ведь я вам сыграла целых три пьесы.

 Я ужасно простужен,  сказал он.  Нет, я в самом деле не могу. Спокойной ночи.

 Какой вздор! Вы вовсе не простужены. Но не важно. Больше я никогда вас об этом не попрошу. Спокойной ночи, мистер Порчерлестер.

 Не сердитесь на меня,  сказал оп.  Вы услышите, как я ее пою, может быть, раньше, чем думаете.

 О, как многозначительно вы это произнесли! Раньше, чем я думаю! Если вы приготовили мне сюрприз, я вас прощу. Надеюсь, мы увидимся завтра у миссис Локсли-Холл.

Он подтвердил это и поспешил уйти, видимо, боясь выдать свой план. После его ухода она подошла к окну и залюбовалась звездами. Глядя на нее, я забыл о своем нетерпении; зубы мои перестали лязгать. Я вынул корнет из сака. Линда вздохнула, закрыла окно и опустила белую штору. Одного вида ее руки в этот миг было достаточно, чтобы я превзошел все свои прежние достижения. Линда села у окна, и я увидел на шторе ее тень. Она сидела ко мне боком. Мой час настал. Парк-Лейн почти затихла, а Оксфорд-стрит была слишком далеко, и шум движения не мешал мне.

Я начал. При первой же ноте Линда вздрогнула и прислушалась. Когда я закончил фразу и стало ясно, что именно я играю, она отложила книгу. Мундштук был холодный, как лед, губы у меня замерзли и не повиновались, поэтому, несмотря на величайшие старания, я никак не мог избежать тех хриплых, булькающих звуков, которые порой возникают даже у лучших корнетистов. Тем не менее, хотя я продрог и очень нервничал, справился я со своей задачей весьма прилично. Преисполняясь все большей уверенности в своих силах по мере того, как дело подвигалось к концу, я частично загладил несовершенство начала властной звучностью заключительных тактов и даже добился неплохой трели на предпоследней ноте.

По возгласам одобрения, которые донеслись с улицы, когда я кончил, мне стало ясно, что там собралась толпа и что о немедленном бегстве не может быть и речи. Я положил корнет в сак и стал ждать, чтобы толпа рассеялась и можно было уйти. А пока я не отрывал глаз от тени в окне. Она писала. Неужели, подумал я, она пишет мне? Потом она поднялась; тень закрыла все окно, и я уже не мог различить ее движений. Я услышал звон колокольчика. Через минуту дверь дома отворилась. Я отступил за кадку с алоэ, но, узнав подкупленного мной слугу, тихо свистнул. Он подошел ко мне с письмом в руке. Сердце у меня забилось, когда я увидел его.

 Все в порядке, сэр,  сказал он.  Мисс Линда велела передать вам это письмо; но вы не должны распечатывать его, пока не придете домой.

 Значит, она знала, что это был я?  сказал я в восторге.

 Думаю, что да, сэр. Когда она позвонила, я позаботился, чтобы никто другой меня не опередил. Она сказала мне: «Вы найдете в саду джентльмена. Отдайте ему эту записку и попросите его идти домой. Он не должен читать ее здесь».

 А на улице еще есть народ?

 Все разошлись, сэр. Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, сэр.

Я бежал до самой Гамильтон-Плейс, а там взял кеб. Десять минут спустя я был у себя в кабинете и дрожащими руками разворачивал письмо. Оно было без конверта, просто аккуратно сложено. Я развернул его и прочел:

Я остановился. Неужели она приписала ему мою Серенаду? Но тут возникал куда более важный и неотложный вопрос: имею ли я право читать письмо, адресованное не мне? Однако любопытство и любовь взяли верх над щепетильностью. Дальше в письме говорилось:

Я почувствовал, что переслать это письмо Порчерлестеру значило бы причинить ему лишнюю боль. Я понял также, что мой наставник был прав и что я не рожден для игры на корнет-а-пистоне. И я решил оставить этот инструмент.

Линда стала моей женой. Иногда я спрашиваю ее, почему она упорно отказывается принимать Порчерлестера, который дал мне слово офицера и джентльмена, что не знает, чем и когда он мог оскорбить ее. Но она каждый раз уклоняется от ответа.

1885

Дон-Жуан объясняет

Для того чтобы вы почувствовали весь аромат моей маленькой истории, я должна с самого начала упомянуть, что я очень хорошенькая женщина. Если, по-вашему, мне неприлично так говорить, то вам следует обратиться к рассказам тех, чьи представления о женской скромности совпадают с вашими. Моя красота доказывается тем, что мужчины бросают на ветер немало времени и денег, выставляя себя на посмешище ради меня. Нот почему, хотя я всего лишь провинциальная красавица, я разбираюсь в тонкостях ухаживания и флирта не хуже любой другой женщины моего возраста и могу заранее предсказатьесли вы из тех мужчин, которых я привлекаю,  что вы станете мне говорить и как вы станете это говорить во время нашей первой беседы, или второй, или третьей и так далее. Я много раз была помолвлена и иногда расторгала помолвку сама, когда думала, что он этого хочет, а иногда заставляла его сделать это, давая понять, что я так хочу. В перлом случае сожалела я, во второмон; впрочем, несмотря на всю Соль разрыва, возникавшее при этом чувство облегчения было совершенно одинаково у обеих сторон.