Раздались новые резавшие ухо крики. На своем насесте в виде ветки высохшего дерева птица нервно крутила головкой то туда, то сюда, а потом с последним скрипучим визгом взмыла в воздух. Не отрывая взгляда от лица Уилла, девочка приглашающе вытянула вперед руку. После некоторого колебания птица села на руку, еще раз бурно взмахнула крыльями, а потом, найдя устойчивое положение, сложила их и немедленно начала икать. Уилл наблюдал за этой сценой без тени удивления. Сейчас стало возможно все абсолютно что угодно. Даже говорящая птица, спокойно садившаяся на руку ребенка. Уилл попытался им улыбнуться, но губы его так дрожали, что проявление дружелюбия получилось, наверное, страшноватой гримасой. Мальчонка тут же спрятался за спину сестры.
Птица прекратила икать и начала повторять слово, которое Уилл не понимал. «Руна? Или что-то подобное. Нет, Каруна. Определенно Каруна».
Он поднял дрожавшую руку и указал на фрукты в круглой корзине. Манго, бананы В пересохшем рту даже выделилась слюна.
Голодный, сказал он.
А потом подумал, что в сложившихся обстоятельствах этот ребенок лучше поймет его, если он использует импровизированную имитацию из мюзикла «Человек из Китая», и произнес:
Моя есть осена голодный.
Вы хотите есть? спросила девочка на чистейшем английском языке.
Да, есть, повторил он. Хочу есть.
Лети, майна!
Она взмахнула рукой. С протестующим вскриком птица вернулась на ветку сухого дерева. Подняв вверх свою нежную и тонкую ручонку в почти балетном жесте, девочка сняла корзину с головы и поставила на землю. Она выбрала один из бананов, очистила его от кожуры, а потом, терзаемая одновременно боязнью и сочувствием, приблизилась к незнакомцу. На своем непонятном языке мальчик издал явно предостерегающий возглас и вцепился ей в юбку. С какими-то ободряющими словами девочка все же остановилась на почтительном расстоянии, где находилась вне опасности, и протянула фрукт.
Ты хочешь его? спросила она.
Все еще весь дрожа, Уилл протянул руку ей навстречу. Очень осторожно она снова чуть переместилась ближе, а потом опять остановилась, присела на корточки, не сводя с него пристального взгляда.
Быстрее, сказал он, терзаемый нетерпением.
Но маленькая девочка не торопилась рисковать. Следя за его рукой, чтобы вовремя заметить малейшее подозрительное движение, она наклонилась вперед и робко вытянула свою руку.
О, ради бога! почти взмолился он.
Бога? вдруг переспросила девочка с внезапным интересом. Какого именно Бога? Их ведь так много.
Любого треклятого бога, которого ты предпочитаешь остальным, ответил он с тем же нетерпением в голосе.
На самом деле мне не нравится ни один из них, сказала она. Разве что Бог Сострадания.
Так прояви сострадание ко мне, попросил он. Дай мне банан.
Выражение ее лица изменилось.
Простите меня Ее тон действительно стал извиняющимся.
Поднявшись во весь рост, она сделала быстрый шаг в его сторону и почти бросила банан в трясущуюся руку.
Вот, произнесла она и, как маленький зверек, избежавший капкана, отпрыгнула назад на безопасное расстояние.
Мальчонка захлопал в ладошки и громко рассмеялся. Она повернулась и что-то сказала ему на их непонятном языке. Он кивнул и сказал:
Слушаюсь, босс!
А потом поспешил удалиться сквозь густо летавших в воздухе синих и зеленовато-желтых бабочек, скрывшись в лесу по другую сторону поляны.
Я велела Тому Кришне пойти и привести сюда кого-нибудь, объяснила девочка.
Уилл расправился с бананом и попросил еще, а потом и третий тоже. Когда чувство голода немного унялось, он почувствовал необходимость удовлетворить любопытство.
Откуда ты так хорошо знаешь английский? спросил он.
Потому что все говорят на английском, ответил ребенок.
Все?
Я имела в виду, когда не говорят на паланском. Тема явно мало интересовала ее, и потому она повернулась, взмахнула маленькой смуглой ручкой и свистнула.
Здесь и сейчас, парни, снова повторила птица, а потом вспорхнула с сухого сучка и перелетела ей на плечо.
Ребенок очистил еще один банан. Две трети достались Уиллу, а остаток майне.
Это твоя птица? спросил Уилл.
Она помотала головой.
Майны как электричество, сказала она. Они не принадлежат никому.
Почему она говорит все эти слова?
Потому что кто-то ее научил, терпеливо растолковала она; какой же ты тупица, подразумевалось в ее тоне.
Но почему ее научили говорить именно это? Почему «Внимание»? Почему «Здесь и сейчас»?
Понимаете Она искала верные слова, чтобы объяснить самоочевидные вещи этому странному недоумку. Это ведь то, о чем ты все время забываешь, верно? То есть не обращаешь внимания на то, что происходит. А получается то же самое, как если бы тебя не было здесь и сейчас.
И майны летают вокруг, напоминая вам об этом, так, что ли?
Она кивнула. Наконец-то дошло. Наступило молчание.
Как вас зовут? спросила она.
Уилл представился.
А меня зовут Мэри Сароджини Макфэйл.
Макфэйл? Это казалось совершенно невероятным.
Макфэйл, специально для него повторила она.
А твоего маленького братишку зовут Том Кришна? Она кивнула. Ну ни черта себе!
Вы прилетели на Палу самолетом?
Нет, добрался морем.
Морем? Значит, у вас есть лодка?
Была.
Уиллу припомнились тяжелые волны, перекатывавшиеся через заваленную набок палубу, звук при ударе носом яхты о землю. Она расспрашивала, и пришлось рассказать, как все произошло. О шторме, о том, как лодку выбросило на берег, о долгом кошмаре подъема по скале, о змеях, об ужасном падении И он начал снова дрожать. Еще более крупно и неудержимо, чем прежде.
Мэри Сароджини слушала внимательно и не перебивая. Когда же его голос начал срываться и окончательно изменил ему, она сделала шаг вперед и, по-прежнему держа птицу на плече, встала рядом с ним на колени.
Послушайте, Уилл, сказала она, положив ладонь ему на лоб. Нам надо от этого избавиться. Она говорила с видом знатока, почти профессионала, привыкшего, чтобы к нему прислушивались.
Знать бы, как это сделать, отозвался он, стуча зубами.
Как? переспросила она. Самым обычным способом, конечно. Расскажите мне еще раз о тех змеях и своем падении.
Он помотал головой:
Не хочу.
Разумеется, не хотите, сказала он. Но вам необходимо это сделать. Прислушайтесь к словам майны.
Здесь и сейчас, парни, послушно выдала птица. Здесь и сейчас, парни.
А вы не можете оказаться здесь и сейчас, продолжала девочка, пока не отделаетесь от тех змей. Расскажите мне о них.
Но я не хочу, не хочу!.. Он почти плакал.
Тогда вам никогда от них не избавиться. Они будут вечно ползать внутри вашей головы. Впрочем, так вам и надо, добавила Мэри Сароджини сурово.
Он попытался унять тремор, но его тело как будто уже не принадлежало ему. Им распоряжался кто-то другой, некто, решивший глубоко его унизить и заставить страдать.
Вспомните, как вы были маленьким мальчиком, говорила между тем Мэри Сароджини. Что делала ваша мама, когда у вас что-то болело?
Мать обнимала его и причитала: «Мой бедный малыш, мой бедный сыночек»
Она делала с вами такое? В голосе ребенка прозвучало неподдельное изумление. Но ведь это ужасно! Так можно только усилить боль. «Мой бедный малыш», повторила она презрительно. Наверняка у вас боль продолжалась потом часами. И вы уже никогда не забывали о ней.
Уилл Фарнаби ничего не сказал, а лежал молча, содрогаясь в не подконтрольных ему судорогах.
Что ж, если не желаете сделать это сами, мне придется сделать все за вас. Слушайте меня, Уилл: была змея, огромная змея, и вы чуть не наступили на нее. Вы почти наступили на нее и так испугались, что потеряли равновесие и упали. А теперь скажите то же самое сами. Ну же!
Я чуть не наступил на нее, послушно прошептал он, а потом я
Слова не шли с языка.
А потом я упал, выдавил он из себя почти беззвучно.
Весь ужас того момента вернулся к нему тошнотворный страх, паническое конвульсивное движение, из-за которого он потерял равновесие, а потом еще более ужасающий страх и уверенность, что пришел конец.
Скажите это еще раз.
Я чуть не наступил на нее. А затем
И он услышал словно со стороны, что хнычет.
Так и надо, Уилл. Плачьте, плачьте!
Хныканье перешло в стоны. Устыдившись, он стиснул зубы, и стоны прекратились.
Нет, не делайте этого! крикнула она. Дайте всему вырваться наружу, если оно этого хочет. Вспомните ту змею, Уилл. Вспомните свое падение.
Стоны послышались опять, и его затрясло так сильно, как никогда прежде.
А теперь расскажите мне обо всем, что случилось.
Я видел ее глаза. Видел язык то высунутый наружу, то спрятанный.
Да, вы видели ее язык. Что произошло потом?
Я потерял устойчивость и упал.
Повторите это еще раз, Уилл. Он уже всхлипывал, не стесняясь. Повторите, настаивала она.
Я упал.
Еще раз.
У него душа разрывалась на части, но он повторил:
Я упал.
И еще раз, Уилл! Она не знала жалости. Еще раз.
Я упал, упал, упал
Постепенно рыдания затихли. Слова выговаривались легче, а воспоминания, которые они вызывали, не причиняли прежних мучений.
Я упал, повторил он, должно быть, в сотый раз.
Но ведь вы падали недолго, продолжила за него рассказ Мэри Сароджини.
Нет, я падал совсем недолго, согласился он.
Тогда из-за чего столько переживаний? спросил его ребенок.
Причем в ее голосе не слышалось ни злорадства, ни насмешки, ни намека на то, что хоть в чем-то была его вина. Она задавала простые и прямые вопросы, на которые требовалось отвечать столь же просто и прямо. В самом деле, из-за чего столько переживаний? Змеи не покусали его, и он не свернул себе шею. И вообще, все это случилось уже вчера. А сегодня его окружали бабочки, невиданная птица, требовавшая внимания, еще более странный ребенок, который разговаривал с ним, как умудренный опытом дядя из Голландии, хотя выглядел при этом подобием ангела из какой-то неизвестной ему мифологии и всего в пяти градусах широты от экватора хотите верьте, хотите нет носил фамилию Макфэйл. Уилл Фарнаби громко расхохотался.
Маленькая девочка захлопала в ладоши и тоже засмеялась. А всего мгновение спустя и птица, сидевшая у нее на плече, стала издавать раскат за раскатом демонического смеха, который заполнил поляну, эхом отдаваясь среди деревьев, и складывалось впечатление, что вся вселенная сотрясается, буквально сгибается от хохота над невероятно огромной шуткой своей сущности.
Глава третья
Могу только порадоваться, что всем так весело, внезапно произнес низкий мужской голос.
Уилл Фарнаби повернулся и увидел, что на него с улыбкой сверху вниз смотрит невысокий и худощавый человек, по-европейски одетый и державший в руке черную сумку. На вид ему, как определил Уилл, было лет под шестьдесят. Из-под очень широких полей соломенной шляпы виднелись густые седые волосы и до чего же причудливый, похожий на птичий клюв нос! И еще глаза невероятно голубые глаза на столь темнокожем лице!
Дедушка! услышал он восклицание Мэри Сароджини.
Незнакомец перевел взгляд с Уилла на ребенка.
Что вас так насмешило? спросил он.
Как тебе сказать Мэри Сароджини взяла недолгую паузу, чтобы собраться с мыслями. Понимаешь, у него была лодка, а вчера разыгрался шторм, и он потерпел кораблекрушение где-то рядом с этим местом. Поэтому ему пришлось взобраться наверх по скале. И ему встретились змеи. От испуга он упал. Но к счастью, прямо под ним росло дерево, и он легко отделался. Но страха натерпелся такого, что его всего трясло. Поэтому я дала ему бананов и заставила все вспомнить миллион раз. А потом он вдруг прозрел и понял, что нет повода ни о чем тревожиться. То есть все осталось в прошлом. И он начал смеяться. А вместе с ним засмеялась я. И майна присоединилась тоже.
Очень хорошо, одобрительно сказал дедушка. А теперь, продолжал он, снова повернувшись к Фарнаби, когда психологическая первая помощь оказана, давайте посмотрим, что можно сделать для поврежденной плоти. Между прочим, меня зовут доктор Роберт Макфэйл. А вы кто?
Его зовут Уилл, сказала Мэри Сароджини, не дав молодому человеку даже шанса открыть рот. А фамилия Фар И как-то там еще.
Фарнаби. Так полностью звучит моя фамилия. Уильям Асквит Фарнаби. Мой отец, как можно догадаться, принадлежал к числу горячих сторонников либералов. Даже когда был сильно пьян. Или даже особенно в сильно пьяном виде.
Он издал хриплый пренебрежительный смешок, так не похожий на его громкий, от всей души хохот при мысли, что ему не о чем беспокоиться.
Вы не любили своего отца? удивленно спросила Мэри Сароджини.
Любил, но не так сильно, как должен был, ответил Уилл.
Он хочет сказать, объяснил ребенку доктор Макфэйл, что своего отца он ненавидел. Так случается со многими ему подобными, добавил он как бы в скобках.
Потом, присев на корточки, он принялся отстегивать ремни, стягивавшие его черную сумку.
Один из наших бывших империалистов, как я догадываюсь, бросил он через плечо реплику по адресу молодого человека.
Родился в Блумсбери, сказал Уилл, подтверждая его догадку.
Правящий класс, поставил диагноз доктор, но явно не из военных и не из сельской аристократии.
Совершенно верно. Мой отец был юристом и политическим журналистом. Но это в свободное от алкоголизма время. А моя мать, как ни трудно в это поверить, происходила из семьи архидьякона. Представляете, архидьякона! повторил он и снова рассмеялся в той же манере, в какой высмеивал чрезмерную склонность отца к бренди.
Доктор Макфэйл окинул его быстрым взглядом, а потом вернулся к возне с ремнями сумки.
Когда вы смеетесь подобным образом, заметил он нейтральным тоном ученого-наблюдателя, ваше лицо приобретает до странности отталкивающее выражение.
Несколько обиженный Уилл постарался скрыть свои чувства, обратив все в шутку.
Оно всегда отталкивающее, сказал он.
Напротив, если брать каноны Бодлера, ваше лицо достаточно красиво. За исключением тех моментов, когда вы зачем-то начинаете издавать звуки, похожие на смех гиены. Зачем вы издаете такие звуки?
Я журналист, объяснил Уилл. «Наш специальный корреспондент», которому платят, чтобы он путешествовал по всему миру и писал репортажи о повсеместно происходящих ужасах. Какие другие звуки, по вашему мнению, я могу издавать? Ку-ку? Ля-ля-ля? Маркс-Маркс?
Он засмеялся снова, а потом попытался пустить в ход проверенную не раз остроту:
Я человек, который не принимает согласия, не признает слова «да».
Смешно, сказал доктор Макфэйл. Даже очень смешно. Но давайте займемся делом.
Достав из сумки ножницы, он принялся срезать грязную, рваную и запачканную кровью брючину, закрывавшую поврежденное колено Уилла.
Уилл Фарнаби тем временем смотрел на него и гадал, сколько в этом невероятном «горце» осталось от гордого шотландца, а какая часть его натуры уже принадлежала Пале. Голубые глаза и гротескно крючковатый нос сомнений не вызывали. Но что тогда сказать об очень смуглой коже, об изящных руках, о грациозных движениях все это точно имело происхождением место, расположенное далеко к югу от Твида.
Вы родились здесь? спросил он.
Доктор утвердительно кивнул:
В Шивапураме. Как раз в тот день, когда у вас хоронили королеву Викторию.
Раздался последний щелчок ножниц, и брючина упала на землю, обнажив колено.
Неопрятно, вынес приговор доктор Макфэйл после тщательного осмотра. Но не думаю, что повреждение слишком серьезное. Он обернулся к своей внучке. Сбегай-ка на станцию и попроси, чтобы сюда пришел Виджайя и захватил с собой еще человека. Скажи им, пусть возьмут в лазарете носилки.