Во всей дворне воцарилась такая тишина, что слышно было, как ползут по земле клеветнические шепоты.
Первою жертвою нового веяния пал дятел. Бедная эта птица, ей-богу, не виновата была. Но она знала грамоте, и этого было вполне достаточно для обвинения.
Знаки препинания ставить умеешь?
Не только обыкновенные знаки препинания, но и чрезвычайные, как то: кавычки, тире, скобкивсегда, по сущей совести, становлю.
А женский пол от мужеского отличить можешь?
Могу. Даже в ночное время не ошибусь.
Только и всего. Нарядили дятла в кандалы и заточили в дупло навечно. А на другой день он в том дупле, заеденный муравьями, помре.
Едва кончилась история с дятлом, как последовал погром в академии де сиянс.
Однако ж сычи и филины защищались твердо: жалко им было с теплыми казенными квартирами расставаться. Говорили, что не того ради сиянсами занимаются, дабы их распространять, а для того, чтобы от лихого глаза их оберегать. Но коршун сразу увертки их опровергнул, спросив: «Да сиянсы-то зачем?» И они на этот вопрос не ответили (не ждали). Тогда их поштучно распродали огородникам, а последние, набив из них чучелов, поставили огороды сторожить.
В это же самое время отобрали у воронят азбуку-копейку, истолкли оную в ступе и из полученной массы наделали игральных карт.
Дальшебольше. За совами и филинами последовали скворцы, коростели, попугаи, чижи Даже глухого тетерева заподозрили в «образе мыслей» на том основании, что он днем молчит, а ночью спит
Дворня опустела. Остались орел с орлицею, и при них ястреб да коршун. А вдалимасса воронья, которое бессовестно плодилось. И чем больше плодилось, тем больше накоплялось на нем недоимок.
Тогда коршун с ястребом, не зная, кого изводить (воронье в счет не полагалось), стали изводить друг друга. И все на почве наук. Ястреб донес, что коршун, по секрету, читает часослов, а коршун съябедничал, что у ястреба в дупле «Новейший песенник» спрятан.
Орел смутился
Но тут уж сама История ускорила свое течение, чтоб положить конец этой сумятице. Произошло нечто необыкновенное. Увидев, что они остались без призора, вороны вдруг спохватились: «А что бишь на этот счет в азбуке-копейке сказано?» И не успели порядком припомнить, как тут же инстинктивно снялись всем стадом с места и полетели.
Погнался за ними орел, да не тут-то было: сладкое помещичье житье до того его изнежило, что он едва крыльями мог шевелить.
Тогда он повернулся к орлице и возгласил:
Сие да послужит орлам уроком!
Но что означало в данном случае слово «урок»: то ли, что просвещение для орлов вредно, или то, что орлы для просвещения вредны, или, наконец, и то и другое вместеоб этом он умолчал.
1884
КАРАСЬ-ИДЕАЛИСТ
Карась с ершом спорил. Карась говорил, что можно на свете одною правдою прожить, а ерш утверждал, что нельзя без того обойтись, чтоб не слукавить. Что именно разумел ерш под выражением «слукавить»неизвестно, но только всякий раз, как он эти слова произносил, карась в негодовании восклицал:
Но ведь это подлость!
На что ерш возражал:
Вот ужо увидишь!
Карасьрыба смирная и к идеализму склонная: недаром его монахи любят. Лежит он больше на самом дне речной заводи (где потише) или пруда, зарывшись в ил, и выбирает оттуда микроскопических ракушек для своего продовольствия. Ну, натурально, полежит-полежит, да что-нибудь и выдумает. Иногда даже и очень вольное. Но так как караси ни в цензуру своих мыслей не представляют, ни в участке не прописывают, то в политической неблагонадежности их никто не подозревает. Если же иногда и видим, что от времени до времени на карасей устраивается облава, то отнюдь не за вольнодумство, а за то, что они вкусны.
Ловят карасей, по преимуществу, сетью или неводом; но, чтобы ловля была удачна, необходимо иметь сноровку. Опытные рыбаки выбирают для этого время сейчас вслед за дождем, когда вода бывает мутна, и затем, заводя невод, начинают хлопать по воде канатом, палками и вообще производить шум. Заслышав шум и думая, что он возвещает торжество вольных идей, карась снимается со дна и начинает справляться, нельзя ли и ему как-нибудь пристроиться к торжеству. Тут-то он и попадает во множестве в мотню, чтобы потом сделаться жертвою человеческого чревоугодия. Ибо, повторяю, караси представляют такое лакомое блюдо (особливо изжаренные в сметане), что предводители дворянства охотно потчуют ими даже губернаторов.
Что касается до ершей, то это рыба уже тронутая скептицизмом и притом колючая. Будучи сварена в ухе, она дает бесподобный бульон.
Каким образом случилось, что карась с ершом сошлись, не знаю; знаю только, что однажды, сошедшись, сейчас же заспорили. Поспорили раз, поспорили другой, а потом и во вкус вошли, свидания друг другу стали назначать. Сплывутся где-нибудь под водяным лопухом и начнут умные речи разговаривать. А плотва-белобрюшка резвится около них и ума-разума набирается.
Первым всегда задирал карась.
Не верю, говорил он, чтобы борьба и свара были нормальным законом, под влиянием которого будто бы суждено развиваться всему живущему на земле. Верю в бескровное преуспеяние, верю в гармонию и глубоко убежден, что счастьене праздная фантазия мечтательных умов, но рано или поздно сделается общим достоянием!
Дожидайся! иронизировал ерш.
Ерш спорил отрывисто и неспокойно. Эторыба нервная, которая, по-видимому, помнит немало обид. Накипело у нее на сердце ах, накипело! До ненависти покуда еще не дошло, но веры и наивности уж и в помине нет. Вместо мирного жития она повсюду распрю видит; вместо прогрессавсеобщую одичалость. И утверждает, что тот, кто имеет претензию жить, должен все это в расчет принимать. Карася же считает «блаженненьким», хотя в то же время сознает, что с ним только и можно «душу отводить».
И дождусь! отзывался карась. И не я один, все дождутся. Тьма, в которой мы плаваем, есть порождение горькой исторической случайности; но так как ныне, благодаря новейшим исследованиям, можно эту случайность по косточкам разобрать, то и причины, ее породившие, нельзя уже считать неустранимыми. Тьмасовершившийся факт, а светчаемое будущее. И будет свет, будет!
Значит, и такое, по-твоему, время придет, когда и щук не будет?
Каких таких щук? удивился карась, который был до того наивен, что когда при нем говорили: «На то щука в море, чтоб карась не дремал», то он думал, что это что-нибудь вроде тех никс и русалок, которыми малых детей пугают, и, разумеется, ни крошечки не боялся.
Ах, фофан ты, фофан! Мировые задачи разрешать хочешь, а о щуках понятия не имеешь!
Ерш презрительно пошевеливал плавательными перьями и уплывал восвояси; но, спустя малое время, собеседники опять где-нибудь в укромном месте сплывались (в воде-то скучно) и опять начинали диспутировать.
В жизни первенствующую роль добро играет, разглагольствовал карась, злоэто так, по недоразумению допущено, а главная жизненная сила все-таки в добре замыкается.
Держи карман!
Ах, ерш, какие ты несообразные выражения употребляешь! «Держи карман»! разве это ответ?
Да тебе, по-настоящему, и совсем отвечать не следует. Глупый тывот тебе и сказ весь!
Нет, ты послушай, что я тебе скажу. Что зло никогда не было зиждущей силойоб этом и история свидетельствует. Зло душило, давило, опустошало, предавало мечу и огню, а зиждущей силой являлось только добро. Оно устремлялось на помощь угнетенным, оно освобождало от цепей и оков, оно пробуждало в сердцах плодотворные чувства, оно давало ход парениям ума. Не будь этого воистину зиждущего фактора жизни, не было бы и истории. Потому что ведь, в сущности, что такое история? Историяэто повесть освобождения, это рассказ о торжестве добра и разума над злом и безумием.
А ты, видно, доподлинно знаешь, что зло и безумие посрамлены? подтрунивал ерш.
Не посрамлены еще, но будут посрамленыэто я тебе верно говорю. И опять-таки сошлюсь на историю. Сравни, что некогда было, с тем, что есть, и ты без труда согласишься, что не только внешние приемы зла смягчились, но и самая сумма его приметно уменьшилась. Возьми хоть бы нашу рыбную породу. Прежде нас во всякое время ловили, и преимущественно во время «хода», когда мы, как одурелые, сами прямо в сеть лезем; а нынче именно во время «хода»-то и признается вредным нас ловить. Прежде нас, можно сказать, самыми варварскими способами истреблялив Урале, сказывают, во время багрения, вода на многие версты от рыбьей крови красная стояла, а нынчешабаш. Неводы, да верши, да удыбольше чтобы ни-ни! Да и об этом еще в комитетах рассуждают: какие неводы? по какому случаю? на какой предмет?
А тебе, видно, не все равно, каким способом в уху попасть?
В какую такую уху? удивлялся карась.
Ах, прах тебя побери! Карасем зовется, а об ухе не слыхал! Какое же ты после этого право со мной разговаривать имеешь? Ведь чтобы споры вести и мнения отстаивать, надо, по малой мере, с обстоятельствами дела наперед познакомиться. О чем же ты разговариваешь, коли даже такой простой истины не знаешь, что каждому карасю впереди уготована уха? Брысь заколю!
Ерш ощетинивался, а карась быстро, насколько позволяла его неуклюжесть, опускался на дно. Но через сутки друзья-противники опять сплывались и новый разговор затевали.
Намеднись в нашу заводь щука заглядывала, объявлял ерш.
Та самая, о которой ты намеднись упоминал?
Она. Приплыла, заглянула, молвила: «Чтой-то будто уж слишком здесь тихо! должно быть, тут карасям вод?» И с этим уплыла.
Что же мне теперича делать?
Изготовлятьсятолько и всего. Ужо, как приплывет она да уставится в тебя глазищами, ты чешую-то да перья подбери поплотнее, да прямо и полезай ей в хайло!
Зачем же я полезу? Кабы я был в чем-нибудь виноват
Глуп тывот в чем твоя вина. Да и жирен вдобавок. А глупому да жирному и закон повелевает щуке в хайло лезть!
Не может такого закона быть! искренно возмущался карась. И щука зря не имеет права глотать, а должна прежде объяснения потребовать. Вот я с ней объяснюсь, всю правду выложу. Правдой-то я ее до седьмого пота прошибу.
Говорил я тебе, что ты фофан, и теперь то же самое повторю: фофан! фофан! фофан!
Ерш окончательно сердился и давал себе слово на будущее время воздерживаться от всякого общения с карасем. Но через несколько дней, смотришь, привычка опять взяла свое.
Вот кабы все рыбы между собой согласились загадочно начинал карась.
Но тут уж и самого ерша брала оторопь. «О чем это фофан речь заводит? думалось ему. Того гляди, проврется, а тут головель неподалеку похаживает. Ишь, и глаза в сторону, словно не его дело, скосил, а сам знай прислушивается».
А ты не всякое слово выговаривай, какое тебе на ум взбредет! убеждал он карася. Не для чего пасть-то разевать: можно и шепотком, что нужно, сказать.
Не хочу я шептаться, продолжал карась невозмутимо, а говорю прямо, что ежели бы все рыбы между собой согласились, тогда
Но тут ерш грубо прерывал своего друга.
С тобой, видно, гороху наевшись, говорить надо! кричал он на карася и, навостривши лыжи, уплывал от него восвояси.
И досадно ему, да и жалко карася было. Хоть и глуп он, а все-таки с ним одним по душе поговорить можно. Не разболтает он, не предаств ком нынче качества-то эти сыщешь? Слабое нынче время, такое время, что на отца с матерью надеяться нельзя. Вот плотва, хоть и нельзя о ней прямо что-нибудь худое сказать, а все-таки, того гляди, не понимаючи, сболтнет! А об головлях, язях, линях и прочей челяди и говорить нечего! За червяка присягу под колоколами принять готовы! Бедный карась! ни за грош он между ними пропадет!
Посмотри ты на себя, говорил он карасю, ну, какую ты, не ровен час, оборону из себя представить можешь? Брюхо у тебя большое, голова малая, на выдумки негораздая, ротчутошный. Даже чешуя на тебеи та не серьезная. Ни проворства в тебе, ни юркостикак есть увалень! Всякий, кто хочет, подойди к тебе и ешь!
Да за что же меня есть, коли я не провинился? по-прежнему упорствовал карась.
Слушай, дурья порода! Едят-то разве «за что»? Разве потому едят, что казнить хотят? Едят потому, что есть хочетсятолько и всего. И ты, чай, ешь. Не попусту носом-то в иле роешься, а ракушек вылавливаешь. Им, ракушкам, жить хочется, а ты, простофиля, ими мамон с утра до вечера набиваешь. Сказывай: какую такую они вину перед тобой сделали, что ты их ежеминутно казнишь? Помнишь, как ты намеднись говорил: «Вот кабы все рыбы между собой согласились» А что, если бы ракушки между собой согласилисьсладко ли бы тебе, простофиле, тогда было?
Вопрос был так прямо и так неприятно поставлен, что карась сконфузился и слегка покраснел.
Но ракушкиведь это пробормотал он смущенно.
Ракушкиракушки, а карасикараси. Ракушками караси лакомятся, а карасямищуки. И ракушки ни в чем не повинны, и караси не виноваты, а и те, и другие должны ответ держать. Хоть сто лет об этом думай, а ничего другого не выдумаешь.
Спрятался после этих ершовых слов карась в самую глубь тины и стал на досуге думать. Думал, думал и, между прочим, ракушек ел да ел. И что больше ест, то больше хочется. Наконец, однако ж, додумался.
Я не потому ем ракушек, чтоб они виноваты былиэто ты правду сказал, объяснил он ершу, а потому я их ем, что они, эти ракушки, самой природой мне для еды предоставлены.
Кто же тебе это сказал?
Никто не сказал, а я сам, собственным наблюдением, дошел. У ракушки не душа, а пар; ее ешь, а она и не понимает. Да и устроена она так, что никак невозможно, чтоб ее не проглотить. Потяни рылом воду, ан в зобу у тебя уж видимо-невидимо ракушек кишит. Я и не ловлю ихсами в рот лезут. Ну а карасьсовсем другое. Караси, брат, от десяти вершков бывают, так с этаким стариком еще поговорить надо, прежде нежели его съесть. Надо, чтоб он серьезную пакость сделалну, тогда, конечно
Boт как щука проглотит тебя, тогда ты и узнаешь, что надо для этого сделать. А до тех пор лучше помалчивал бы.
Нет, я не стану молчать. Хоть я отроду щук не видывал, но только могу судить по рассказам, что и они к голосу правды не глухи. Помилуйскажи: может ли такое злодейство статься! Лежит карась, никого не трогает, и вдруг, ни дай, ни вынеси за что, к щуке в брюхо попадает! Ни в жизнь я этому не поверю.
Чудак! да ведь намеднись, на глазах у тебя, монах целых два невода вашего брата из заводи вытащил Как ты думаешь: любоваться, что ли, он на карасей-то будет?
Не знаю. Только это еще бабушка надвое сказала, что с теми карасями сталось: ино их съели, ино в сажалку посадили. И живут они там припеваючи на монастырских хлебах!
Ну, живи, коли так, и ты, сорвиголова!
Проходили дни за днями, а диспутам карася с ершом и конца было не видать. Место, в котором они жили, было тихое, даже слегка зеленою плесенью подернутое, самое для диспутов благоприятное. О чем ни калякай, какими мечтами ни задавайсябезнаказанность полная. Это до такой степени ободрило карася, что он с каждым сеансом все больше и больше тон своих экскурсий в область эмпиреев повышал.
Надобно, чтоб рыбы любили друг друга! ораторствовал он. Чтобы каждая за всех, а все за каждуювот когда настоящая гармония осуществится!
Желал бы я знать, как ты с своею любовью к щуке подъедешь! расхолаживал его ерш.
Я, брат, подъеду! стоял на своем карась. Я такие слова знаю, что любая щука в одну минуту от них в карася превратится!
А ну-тка, скажи!
Да просто спрошу: знаешь ли, мол, щука, что такое добродетель и какие обязанности она в отношении к ближним налагает?
Огорошил, нечего сказать! А хочешь, я тебе за этот самый вопрос иглой живот проколю?
Ах, нет! сделай милость, ты этим не шути!
Или:
Только тогда мы, рыбы, свои права сознаем, когда нас, с малых лет, в гражданских чувствах воспитывать будут!
А на кой тебе ляд гражданские чувства понадобились?
Все-таки
То-то «все-таки». Гражданские-то чувства только тогда ко двору, когда перед ними простор открыт. А что же ты с ними, в тине лежа, делать будешь?
Не в тине, а вообще
Например?
Например, монах меня в ухе захочет сварить, а я ему скажу: «Не имеешь, отче, права без суда такому ужасному наказанию меня подвергать!»
А он тебя, за грубость, на сковороду либо в золу в горячую Нет, друг, в тине жить, так не гражданские, а остолопьи чувства надо иметь, вот это верно. Схоронился, где погуще, и молчи, остолоп!
Или еще:
Рыбы не должны рыбами питаться, бредил наяву карась. Для рыбьего продовольствия и без того природа многое множество вкусных блюд уготовала. Ракушки, мухи, черви, пауки, водяные блохи; наконец, раки, змеи, лягушки. И все это добро, все на потребу.
А для щук на потребу караси, отрезвлял его ерш.
Нет, карась сам себе довлеет. Ежели природа ему не дала оборонительных средств, как тебе, например, то это значит, что надо особливый закон, в видах обеспечения его личности, издать!