Токио. Долго и счастливо - Эмико Джин 3 стр.

Но я не могу сказать маме, о чем думаю. Не могу признаться ей, что на вопросы людей обо мне отвечаю так, словно оправдываюсь. Нет, я не говорю по-японски. Нет, я никогда не была в Японии. Нет, мне не нравятся суши. Их разочарованные взгляды говорят сами за себя. Я неполноценная личность.

Ей будет больно от этих слов.

Поэтому я просто молчу.

Она медленно и мучительно вздыхает. И смотрит в потолок. Боже, дай ей терпения.

 Мы познакомились на одной из вечеринок на последнем курсе. Переспали. После окончания учебы я обнаружила, что беременна тобой. Но его было уже не найти.

 Ты не знала, как его зовут?

 Не знала.  Она не смотрит в глаза.

 И не знала, где он жил?

 Нет.

 А как насчет друзей? Ты пробовала разыскать его через них?

 У нас не было общих знакомых.

 Хм.

 Все? Что насчет твоего проекта по английскому? Ты закончила журнал о Гекльберри Финне?

Воспринимаю ее вопрос как личное оскорбление.

 Конечно, закончила.  На самом деле нет. Затои да здравствует оправдывающее обстоятельство в виде ПМС!  мне дали еще одну неделю на сдачу, о чем мама не знает. И пусть не знает дальше.  И нет, еще не все.

Тофу шкварчит в воке. Она бросает лук.

 Изуми.  Мне нравится, как мама произносит мое имя. За долгим «и» и мягким «зуми» скрывается добрая порция любви. Но сегодня примешалось раздражение.

 Значит, он не сказал тебе, что его зовут Макотономия Тошихито?  Я произнесла его имя мягко, но оно камнем упало на покрытый линолеумом пол. И в этот момент я понимаю: все это время мама врала. Она сглатывает, ее губы раскрываются. Взгляд темных глаз устремляется на меня. Виновна. Виновна. Виновна.

 Откуда ты знаешь?  сталью звучит ее голос.

Я кладу нож с перцем на стол.

 Я видела его имя в книге, которая стоит на твоем ночном столике. Ну, ладно: всего лишь одну его частьМакото. Вторую мы нашли с Нурой.

 Ты копалась в моих вещах?  Из низкого хвоста выбились пряди волос.

 Нет.  Это формальность. В ее вещах копалась Нура.  Я ничего не выискивала. Случайно наткнулась.

Она нахмурилась. Не верит мне. Но это не суть. Суть в том, что

 Ты лгала мне. Ты говорила, что не знаешь его имени. Говорила, что он никто. Нет уж, кое-кем он все-таки является.  Ее обман раскрыт. Кажется, будто земля уходит из-под ног. Между нами образуется пропасть. Я скрещиваю руки на груди. Два болгарских перца так и остаются нетронутыми. К черту овощи. К черту ужин.

Ее лицо становится непроницаемым. Она отворачивается. Я вижу ее профиль.

 И что? Да, я знала, кто он,  отвечает она, перемешивая деревянной лопаткой тофу с луком.  Как банально: бедная девушка влюбляется в принца. Такое бывает только в сказках. А в жизни «и жили они долго и счастливо» не бывает.

 Мам?  Ее движения машинальны. Перемешивает. Перчит. Встряхивает вок.  Мама!  Она обращает на меня внимание. Мы смотрим друг на друга. Во взглядахтысячи невысказанных фраз.  Почему ты обманывала меня?

Она пожимает плечами, промывает брокколи и садится резать ее мясным ножом.

 Вся его жизнь была распланирована. Моя жетолько начиналась. Когда я узнала, что беременна, то рассказала об этом лишь одному близкому человеку. Я кое-что знала о придворной жизни, но она показала мне больше. И я поняла, что моя жизнь станет слишком ограниченной. Видела бы ты его в Гарварде. С ним всегда находился то камергер, то камердинер, то императорская гвардия или полиция. Мы тайком целовались в коридорах или сбегали в отели. Он жил как в аквариумена виду.  Мама останавливается, вытирает руки полотенцем для посуды и продолжает:  За женщинами императорской семьи следят особенно тщательно. Все рассматривается под увеличительным стеклом. Их критикуют за идеи, которых они придерживаются, за одежду, которую носят, и ребенка, которого вынашивают. Я была свидетелем того, как твоему отцу давали выборсловно маленькому ребенку. Ты можешь выбрать или одно, или другое, но не то и другое. Твоя жизнь будет определяться семьей, в которой ты родился. Этого я не хотела для тебя. Для нас.

 И он согласился?

Она отвернулась.

 Я ему не сказала.

Моя рука сжимается в кулак. Восемнадцать лет!  и мой отец даже не знает о моем существовании.

 Ты должна была сказать ему. Он Возможно, он бы остался в Штатах.

Во всем белом свете нет ничего печальней ее улыбки.

 Он неоднократно повторял: если он останется в Америке, то будет чувствовать себя как дерево без солнечного света. Как я могла просить его об этом?

 Ты могла бы сказать мне. Я заслуживаю знать правду.

 Ты права.  Она выключает плиту и снимает вок с горячей конфорки. Затем тянется через стойку и берет меня руками за щеки. Ее пальцы холодны.  Нам ведь хорошо жилось вместе, правда? Думаю, мне остается сказать лишь одно: я заботилась о твоих интересах.

Видимо, тогда сработал материнский инстинктзащищать до последнего. Но взрывоопасная смесь из моего гнева и предательства мамы затмили ее добрые намерения. Я срываюсь.

 И о своих,  отвечаю.

Она отстраняется.

 Что?

 О своих интересах ты тоже позаботилась,  указываю на ее материнский эгоизм. Моему отвратительному поведению нет оправданий. Но порой, когда тебе плохо, ты поневоле тянешь за собой в трясину и других, чтобы там, на самом дне, не было так одиноко.  Ты не хотела жить с моим отцом и сделала свой выбор. А у меня даже выбора не было.

Мама шумно вдыхает. Я попала в самое больное место.

 Изуми

Встаю со стула. Я потеряла бдительность с собственной мамой. Огромная ошибка. Никогда бы не подумала, что она способна меня ранить. Мир жесток и враждебен. Совсем скоро дела станут по-настоящему плохи. На горизонте уже замаячила истерика.

Медленным шагом направляюсь в свою комнату зализывать раны.

Мама знает, в какой момент лучше взять небольшой таймаут. Пока я плачу, Тамагочи спит. Эмоциональная поддержкаэто не про него. Наши отношения однобоки. Я балую его лакомствами, а он рыгает мне в лицо. Такова жизнь.

Нура присылает гифкутанцующего на задних лапках чихуахуа.

Нура: Ну-у?! Что сказала мама?

Переворачиваю телефон. Все еще пытаюсь понять, что чувствую, расковыривая корочку на ране гнева. Я зла.

Вдругстук в дверь.

 Зум-Зум?

Входит мама. В руках у неемиска с рисом и жаркое. Она ставит ужин на комод и садится рядом на кровать. Я еще сержусь, потому перевожу взгляд в окно. Она берет мою руку. Несмотря ни на что, ее теплое, спокойное прикосновение успокаивает.

 Мне давно нужно было рассказать тебе правду,  произносит она. Ее голос тихий, безмятежный, легкий. Ложь больше не отягощает его.  Твоего отца зовут Макотономия Тошихито. Он наследный принц Японии. И однажды станет императором. Люди кланялись ему, но меня он об этом никогда не просил. Я называла его Мак. И когда-то он был моим.

Солнце все ближе опускается к горизонту. Во дворе колышется высокая трава.

Вскоре я уже знаю все. Мои родители познакомились на вечеринке. Любви с первого взгляда не случилось. Зато между ними прошел разряд, который привел к телефонным звонкам, затемвстречи, а потоми совместные ночи. Они договорились держать их отношения в тайне. Мама не хотела привлекать внимание.

 Я упорно трудилась, чтобы оказаться там, где была. И не могла рисковать своим положением ради парня,  поясняет мама.  Он уважительно относился к моим желаниям. Нам было хорошо вместе, но мы оба знали: рано или поздно все закончится. Мы из разных миров.  Она смеется.  Он не умел ни гладить рубашки, ни стирать, ни суп сварить. Он пил, как лошадь, ему нравилось крафтовое пиво. А еще он был очень смешным. Он обладал сухим чувством юмора и злым остроумием. Ты мог даже и не подозревать, что он вонзает в тебя шип сарказма, и вот ты стоишь, истекая кровью, а его уже и след простыл.

Я прищуриваюсь.

 Все эти годы ты хранила подаренную им тебе книгу?

Она опускает взгляд на колени.

 Это редкое издание. Я забыла, что там стихотворение.  Мы обе знаем: она говорит неправду. Мама все еще безответно влюблена в моего отца. Это ее тайна, и она хранит ее.

Мама поднимается и достает из кармана лист бумаги.

 Понятия не имею, как можно связаться с ним сейчас, но общие друзья у нас имелись. Дэвид Мейерпрофессор химии в Стокгольмском университете. Они с твоим отцом общались довольно близко. Возможно, они все еще поддерживают контакт.  Она кладет лист возле меня и касается моего плеча, затемщеки.  Поешь чего-нибудь.

Мама уже закрывает за собой дверь, как вдруг я говорю:

 Прости за мои слова.

 И ты меня прости,  отвечает она.  Что я ни слова не сказала об этом раньше.  Над образовавшейся между нами пропастью воздвигается мостшаткий, но сносный. Все будет хорошо.

Мне не терпится схватить листок.

 Один вопрос. Ты правда не против, если я попытаюсь связаться с ним?  спрашиваю я. Если он выйдет на связь, то нас накроет с головой волна всеобщего внимания. Наши жизни могут резко измениться.

Мама медлит с ответом. На ее плечи давит страх. Она один-единственный раз качает головой и распрямляет спину. Этот фирменный мамин жест означает: она готова к испытаниям. Я уже видела его раньше, в тот самый день, когда впервые пошла в детский сад. Я вцепилась ей в лодыжки и плакала, а она пыталась высвободиться из моей цепкой хватки. Или когда она порезала руку, готовя мне сэндвич. Кровь была повсюду. Мама обмотала руку полотенцем, и мы отправились в отделение неотложки, но только после того, как она собрала мне обед и книги. Она всегда ставила меня на первое место.

 Нет, не против.  Ее голос такой мягкий и чуткий, что мне снова хочется расплакаться.  Я добилась желаемого. Наша жизнь куда скромнее, чем его. Но я счастлива.

Она уходит, и я беру в руки лист бумаги. На нем написан адрес электронной почты Дэвида Мейера. Нажимаю на телефоне на конвертик.

Сделав глубокий вдох, начинаю сочинять письмо отцу.

Нет, это перебор. Слишком несерьезно. Удаляю и начинаю заново.

4

 Ничего?  спрашивает Глори, теребя в руках салфетку.

Я откидываюсь на спинку красного винилового дивана и глажу набитый до отвала живот. «Сытый медведь»  это закусочная в Маунт-Шасте. Она известна своими меню в формате газеты, безвкусным декором в виде черного медведя-лесоруба и бисквитами размером с тарелку. Мы частенько заглядываем сюда. Пришли. Поели. Победили. Наши лучшие моменты мы проживаем здесь.

 Не-а.

Хансани мягко улыбается и поглаживает меня по руке.

 Подожди еще немного. Прошло всего около недели.

На самом же деле я написала сообщение Дэвиду Мейеру тринадцать дней, два часа и пять минут назад. Не то чтобы я считала Просто вчера перестала проверять свой почтовый ящик каждые пять минут. Сейчас захожу в него один раз в час. Прогресс.

Мягко убрав руку, с признательностью смотрю на Хансани. В моем сердце для нее отведено особое место. У нее всегда спокойное счастливое лицо, а исходящая от нее энергетика напоминает «Любимцев Америки». Вдобавок Хансани размером с эвока: если бы она позволила мне, то я бы носила ее в кармане. Порой наши мнения расходятся. Как доброй половине населения Маунт-Шасты, ей нравится The Grateful Dead. Мне же их музыка кажется самовлюбленным бренчанием на гитаре. Забросайте меня помидорами.

 Быть может, его ответ попал в «спам»?  предполагает Нура.

Хансани мычит в знак согласия.

 Уже проверяла. Ничего.

А что, если мой отец не желает меня знать? До сих пор мне это в голову не приходило. Ауч. Даже от одной мысли об этом больно. Мне не стоит так волноваться, ведь онпросто биологический незнакомец.

Быть может, если я часто буду повторять себе эти слова, то поверю в них.

А вот и счет. Расплатившись смятыми банкнотами, найденными в карманах или на дне сумок, оставляем чаевые мелочью. При выходе из заведения я застенчиво улыбаюсь официантке, как бы извиняясь: простите за двадцать процентов в виде горстки звенящих монет.

Мы загружаемся в машину Нурыхетчбэк с отшелушивающейся краской и сколом от камня на лобовом стекле. Я прыгаю на переднее сиденье, и мы едем на Лейк-стрит к дому Глори. Вдали одинокой белой пирамидой вырисовывается гора Шаста. Мэйн-стрит осталась позади: один светофор, полдюжины магазинов с горными кристаллами, независимый книжный и кофейня.

 Сначала подбросим до дома тебя.  Нура смотрит на Глори через зеркало заднего вида. Мы обгоняем семью верхом на лошадях.  И еще: никогда больше не надевай эти штаны.

На ярко-фиолетовых легинсах Глори нарисованы глаза.

 Меня устраивает,  отвечает она.  А ты когда перестанешь носить два яичка на макушке?  Волосы Нуры собраны в два пучка.

Я оглядываюсь на Хансани, и мы обмениваемся улыбками. А те продолжают пререкаться до конца поездки.

Пятнадцать минут спустя мы подъезжаем к дому Глори, покрытому кедровой черепицей.

 О черт.  Глори откидывается на спинку сиденья, прижимая к груди сумку. Мы все понимаем, что происходит. Перед домом припаркована «Мазда Миата», а по дорожке идет новый бойфренд ее мамы. Стоматолог. Он носит толстую золотую цепочку и слишком часто повторяет «круто». Глори презирает его и скорее поймает голыми руками рвоту, чем заговорит с ним. И неудивительно: онсамый настоящий разлучник семей и, кажется, помешан на азиатках. К тому же познакомились они с мамой Глори на «Фейсбук Маркетплейс». Вот так.  Мне придется с ним говорить.  Вот он уже машет рукой.

 Поняла тебя.  Нура достает телефон и звонит Глори по громкой связи.

Вылезая из машины, Глори снимает трубку.

 Привет, что-то срочное?  Она проходит мимо стоматолога, не произнося ни слова и даже не глядя на него. Я молча держу за нее кулаки.

 Да, очень,  отвечает Нура. Глори уже прошла полпути. Стоматолог в машине.  Сзади эти штаны смотрятся еще хуже.

Глори открывает входную дверь.

 Да иди ты,  произносит она, но в ее голосе ни капли гнева. Дверь закрывается.

 В целости и сохранности?  спрашивает Нура.

 В целости и сохранности. Люблю тебя.

 И я тебя люблю.  И обе вешают трубку.

Затем следует очередь Хансани. Дом в стиле «крафтсман» по всему периметру огибает терраса.

 У тебя добрая, прекрасная душа, Нура,  говорит она, открывая дверь.

Нура делает вид, что разглядывает ногти.

 На твоем месте я бы не стала никому об этом рассказывать. Я буду все отрицать, и тогда тебя назовут врушкой. И мне будет за тебя стыдно.

Хансани хихикает и убегает по дорожке к дому.

Мы уезжаем. Нура мчится по улицам Маунт-Шасты. Ее манера водитьнечто среднее между «Марио Карт» и GTA. За это ленивое воскресенье я уже трижды хваталась за потолочную ручку. Она хлопает меня по коленке.

 Я не видела тебя такой молчаливой с тех самых пор, как ты рассталась с тем-чье-имя-нельзя-называть-вслух.

Она имеет в виду Фореста. Когда я узнала, что он мне изменил, он назвал меня «эмоционально неуравновешенной». А я егомешком с крысами, замаскированным под человека. И вообще не жалею. У нас все равно ничего бы не вышло: ему нравятся девушки, которые не пользуются косметикой. А мне нравятся парни, которые не указывают девушкам, что им делать со своим телом.

Но причина моего мрачного вида совсем не Форест. Я пытаюсь убедить себя, что письмо просто не дошло до отца. Но оправдываю его я уже не впервые. На протяжении восемнадцати лет я повторяла себе, как мантру: Если бы он знал о твоем существовании, то любил бы тебя. Я могла бы рассказать об этом Нуре, но говорю совершенно другое:

 Просто пытаюсь пережить эту поездку.  Мои губы растягиваются в фальшивую улыбку.  Без обид.

Она поджимает губы. В мою сторону как бы невзначай вытягивается средний палец.

 Обидненько. Но я бы обиделась сильнее, если бы не знала, что ты уходишь от ответа.

Поскольку страдать в компании лучше, я выкладываю все начистоту.

 Он не ответил мне, Нура,  срываюсь я, падая духом.  Я совершила роковую ошибку. Это еще хуже, чем не знать об отце. Не надо было даже пытаться искать его.  Новое правило: никогда не рисковать. Рискдля смелых и жестокосердных. О чем я вообще думала? Я даже на обед ем всегда одно и то же. Боже, я умираю. Умираю.