В тот день мама встретила меня возмущенными криками:
Как, как ты могла без спросу взять? Кто тебе разрешил лазать везде?
Я не брала бормотала я. Сердце катилось в пятки, дух перехватило, вспотели руки. Мама потрясала книгой передо мной и была на грани истерики.
Зачем брать? Господи, что теперь делать? Какая она грязная! Замусоленная вся! Что ты с ней делала?
Читала, мама! Это очень интересная книжка! Я ее читаю-ю-ю!
Зачем лгать! Ну что ты можешь здесь прочесть, она написана на болгарском языке!
«Вот оно что! Это по-болгарски написано! Здорово как! Оказывается, я умею читать по- болгарски», подумала я и сказала:
Давай тебе почитаю, и ты увидишь, что я не обманываю!
Она устало и как-то безучастно отдала мне книгу. Я начала читать:
Шарл Перо. Спящата Хубавица. Имало едно время един цар и една царица. Те си нямали деца, а толкова им се искало да имат и така им било мъчно, че с думи не може да си и скаже. Ходили на поклонение в много страни, правили обети и дарения, но напразно. Найпосле царицата родила момиченце.
Направили хубаво кръщение.
Я продолжала читать и уже чувствовала свою победу. Мама махнула рукой, и книжка навсегда осталась у меня. Чья это была книжка или для кого ее купили, я не спрашивала.
Я этого не знаю до сих пор.
Плюшевый Мишка
В моём доме, на полке под стеклом, стоит фотография в старинной рамке. И каждый человек, который в первый раз приходит в дом, обязательно обращает на неё свое внимание и искренне удивляется: почему такая простая открытка удостоилась такого изысканного обрамления?
Дедушка больше любил внука, я это остро чувствовала, но принимала как данность. Может быть, потому, что и он сам понимал, что я обделена его любовью, случилась вещь, в моём понимании, невероятнаяиз заграничной поездки дедушка привёз мне, именно мне, большого плюшевого медведя. Скорее даже, это была медведица, так как у неё на шее на ленточках висели два маленьких смешных медвежонка. Золотистая мягкая шёрстка, с лёгким завитком, чёрные глазки, вышитые чёрными нитками нос и рот и, наконец, звучная пищалкая тогда затаилась в себе от захватившего меня восторга: какой же он хороший, ну, какой же он хороший! Я полюбила его сразу и навсегда: для меня это был медведь по имени Мишка, так, кстати, звали и моего дедушку!
Вообще было невероятно то, что в начале 1960-х, мой дедушка, простой солдатрядовой пехоты, который воевал с нацистами, был отправлен с делегаций в Германию. Нет, не в дружественную нам, советским людям, ГДР, а в профашистскую, как тогда считалось, ФРГ. Так вот, получалось, что Мишка был немец, и я могла бы его назвать Ганс или Фриц, но Фрица я бы так не полюбила.
Многие ещё, конечно, помнят дворы 50-х, 60-х: мальчишки ходили войной двор на двор, к чужакам относились с большой подозрительностью, считая их лазутчиками и шпионами. Большинство детей гуляли во дворе сами по себе, некоторые мамочки и няньки сидели на скамейке и разговаривали между собойпопросту, чесали языками. У детей была своя жизнь и свои правила: например, в любую игру надо было попроситьсятебя могли принять или нет. Игр было много и общих и отдельных. Дочки-материэто, конечно, для девочек. Иногда на роль папы брали тихого мальчика, но папа в игре почти ничего не делал, а мальчика потом дразнили девчонкой. И я часто играла в Дочки-Матери, ведь у меня была красивая фарфоровая кукла, и с ней меня охотно принимали в игру.
В тот день, счастливая и весёлая, я вышла во двор со своим Мишкой, подошла к девочкам и попросилась в игру, к моему великому изумлению, меня не приняли:
С медведем не принимаем, принеси куклу, тогда ещё посмотрим! Засмеялись они.
Я сильнее прижала Мишку к себе, готовая его защитить, если задумают отнять. И ещё: нехорошее чувство неприязни к своей фарфоровой кукле возникло у меня тогда.
Куклу мне подарили на День рождения, с оговоркой: быть с ней предельно аккуратнойне раздевать, не расплетать косы, не крутить руки и ноги, ни в коем случае не уронитьона ведь фарфоровая! У этой куклы закрывались глаза, когда её запрокидывали, она говорила «мама», и во рту у неё было два белоснежных зуба. Может быть, потому, что я не могла играть с ней без оглядки на строгое предупреждение взрослыхне испортить её, я свою куклу не любила. Теперь кукла оказалась виновницей того, что меня не приняли в игру. Решив схитрить, я снова подошла к девочкам:
Я не могу принести куклуона заболела, сказала я. У меня была надежда, что возьмут играть с Мишкой.
Вот и принеси её, мы твою куколку в больницу положим, и будем лечить.
Я сама её дома лечу таблетками, ей нельзя в больницу! Она там скучать будет!
Ну и лечи её сама, а с медведем не примем тебя, уходи! Не мешай! Спорить было бесполезно, они были непреклонны.
Я вышла со двора на улицу, весеннее солнце заливало мостовую тёплым светом. На углу дома, как раз под нашими окнами, было глухое подвальное оконце и приступочка в фундаменте, я присела туда и растворилась во времени: мне было там тепло и спокойно. Потом, мы так часто сидели в обнимку с Мишкой, греясь на солнышке, с девочками во дворе я больше не играла и не просилась к ним в игру. А в тот день, несмотря на строгие запреты мамы не ходить на набережную, мы отправились к Малой Невке. Тогда она ещё не была одета в гранит, и не было такого бешеного количества машин, тяжело ползущих по Приморскому проспекту. Оглядевшись, мы перешли дорогу и спустились на песчаный берег к самой воде. От реки веяло холодом, основной лёд с Ладоги прошёл накануне, и теперь только отдельные запоздалые льдины плыли наперегонки с нетерпеливыми байдарками. Сидя на корточках у самой воды, мне было интересно наблюдать, как тренируются гребцы. В какое-то мгновение мне показалось, что байдарки остановились, меня качнуло в сторону, и мы упали на песок, а набежавшая некстати волна, окатила меня и Мишку. Мокрые и несчастные мы поплелись домой. Наверное, я тогда заболела тоже, это мне не запомнилось, но с Мишкой случилась настоящая бедаон простудился и серьёзно захворал. Он не ревел громко и задорно, а хрипел, кашлял, задыхался и снова хрипел.
Воспаление лёгких, операцию ему надо делатьсказал мой старший брат Боб. Я не соглашалась, знала, что он хочет завладеть пищалкой, но дни шли, а Мишка не поправлялся.
Скоро у него откроется туберкулёз и он умрёт! Уверенно и со знанием дела говорил Боб.
Ты пищалку хочешь забрать себе, Мишка поправится и так, он ещё не совсем просох, холодная вода попала ему в грудку, вот увидишь, он скоро перестанет кашлять! Уверяла я.
Нет, не перестанет! Операция ему нужна: вытащим пищалку, я знаю, как её исправить, вставим обратно и зашьём, даже шва никто не увидит, и Мишка будет здоров! Боб говорил уверенно и твёрдо. Но я не соглашалась. Прошло несколько дней, состояние моего Мишки оставалось, по-прежнему, тяжёлым.
А вдруг он не обманывает, а действительно хочет помочь? Внутренне я уже склонялась к операции.
Боб сразу же почувствовал мою слабину и стал готовить операционную: на стул постелил белую наволочку, приготовил иголку с белой ниткой, ножницы и раскрошил таблетку для наркоза.
Ну-с, приступим, как-то непонятно сказал он, и продолжал довольным голосом: Клади Мишку на простынкубудем наркоз ему давать.
Порошок из таблетки мы насыпали на грудку и на ротикМишка, как будто, уснул. Боб взял ножницы и вспорол грудку медвежонка, вытащив большую пищалку, он отбежал от операционного стола и был таков! Он смеялся над моей доверчивостью и, несмотря на слёзы и мольбы, пищалку не отдал. Глотая обиду, я смотрела на зияющую рану, из которой торчали жёлтые стружки, понимая, что Мишка никогда больше со мной не заговорит. Взяв дрожащими пальцами иголку и нитку, я стала зашивать рану через крайполучился заметный белый шов. Мишка очнулся от наркоза, он очень похудел, его тело уже не было туго набито стружкой, он стал намного легче, и больше не кашлял, и не рычал. С этого момента никакие игрушки для меня больше не существовали. Я не просто любила Мишку за его красоту или исключительность, нет, в нем уже не было недавнего лоска, я очень жалела его, и потому любила всё сильнее и сильнее. В те годы по радио часто передавали песню, в которой были такие слова: «В сёлах Рязанщины, в сёлах Смоленщины слово люблю не привычно для женщины, там бесконечно и нежно любя, женщина скажетжалею тебя». Необыкновенный голос Ольги Воронец, проникновенность исполнения заставили меня, маленькую девочку, испытать чувства, которые испытывает, любя, простая русская женщина. «Тыжаль моя», говорила я Мишке и прижимала его к себе.
Каждое лето мы из города уезжали на дачу. Чердак в доме был отдан нам с братом. Под самой крышей для нас были сделаны две комнатки, вместо кроватейнаспех сколоченные лежаки и матрасы, набитые свежим сеном. Взрослые редко поднимались наверх, поэтому там было царство беспорядка: старые, зачитанные до дыр, но любимые детские книжки, сломанные игрушки, старая лошадка на колёсиках с дырками на боках, там, на чердаке, жил и мой Мишка. Я уже подросла и не играла с ним как прежде, но он был рядом, и мы виделись каждый день. Прелесть всех чердаков, и наш был не исключение, в их запущенности: это и тёмные углы, затянутые паутиной, и осиные гнёзда под крышей, и десятилетняя пыль на старых вещах, и, конечно, щемящий душу барабанный звук дождя по крыше. Взбив попышнее сено, я залезала под одеяло и под звук дождя читала допоздна любимые книжки. Особенно любила я Английские страшные сказки, а одна, в которой очень смелый рыцарь, умер от страха, увидев свою собственную тень, особенно будоражила моё воображение. Чердак был нашим прибежищем не только ночью, но и днём в плохую погоду мы находили там развлечения: рассказывали страшные истории, играли в карты и в настольные игры, читали приключенческие книжки. Наш и только наш чердакродители почти никогда не поднимались к нам. Другое делобабушка, она любила порядок и чистоту в доме, наш чердак приводил её в негодование. Мы оставались глухи к её бесконечным просьбам и приказаниям: навести порядок наверху.
Самое страшное случилось в очень погожий и светлый денёк. После затяжных дождей установилась хорошая солнечная погода, уже под вечер только, я вернулась домой, брата ещё не было. В доме было очень жарко: зачем-то топилась печка, было видно яркое пламя. Привычным манером я поднялась наверх, и не узнала чердаканикакого хлама, паутины, рваных книжек и игрушек нигде не было видно- везде было чисто убрано, пол вымыт. Мишки не было нигде. Кубарем я скатилась вниз по лестнице, предчувствуя недоброе, громко позвала:
Бабушка, бабушка, бабуленька, где мой Мишка?
Какой Мишка?
Игрушка, игрушка моята, что дедушка из Германии привёз! Как же мне холодно было внутри тогда! Голос дрожал и срывался на фальцет.
Этот старый грязный медведь?! Зачем он нужен?! Сожгла я его в печке и нечего истерить! Говорила она, начиная раздражаться на меня. Больше ничего не спрашивая, я подбежала к жарко пылавшей печке и открыла затворкутам ярким пламенем горели мои книжки и Мишка. Образ доброй бабушки тоже сгорел тогда, я замкнулась в своём горе, не хотела ничего объяснять, не хотела разговаривать, не хотела ни есть, ни питья заболела, но никто ничего так и не понял. Так не стало Мишки.
Через несколько лет, после смерти дедушки, я разбирала открытки, которые он когда-то привез из Германии. И вдруг, среди видов городов, я увидела своего Мишку, правда, в образе медведицы. Она, в платье и фартуке, сидела на стульчике у окошка и вязала спицами носок. Счастливая улыбка осветила моё лицо, выбрав самую красивую рамку, я поместила туда Мишку и больше мы уже никогда не расставались.
Игрушки наша радость и наша боль
1980-е. Моей дочке Юленьке было тогда лет шесть. Мы решили убрать мусор на даче: весь ненужный хламсломанные игрушки, старые вещи, использованные коробки и упаковки складывали в тачку, чтобы потом вывезти на свалку. На глаза мне попался старый резиновый сдутый телёнок, ножка, в том месте, где его надували, была перевязана верёвкой, но теленок все равно не надувался, из-за дырок. Я положила его поверх мусора.
Дедушка взял тачку и повез её с участка. В этот момент Юленька увидела лежащего тряпочкой телёнка:
Мой теленок, коровушка моя! Закричала она со слезами на глазах. Я уговаривала, как могла:
Юленька, посмотри телёнок весь в дырках и грязный, ты же с ним не играешь уже!
Не-ет, телё-ёночек мой! Он мне нужен, коро-овушка!
Поедем завтра в гости, в Новгород, и там купим тебе нового теленка.
Она слегка задумалась и, уже было, перестала плакать, но когда тачка снова тронулась, все повторилось сначала:
Телёночек, мой, коро-овушка, коро-овушка, причитала она, протягивала к тачке ручки, и слёзы заливали её лицо.
Дедушка увозил тачку дальше и дальше
В Новгороде, куда мы на следующий день приехали погостить, пришлось искать резиновую корову, но её, как назло, не было ни в одном игрушечном магазине. Поездка была окончательно испорчена, когда я купила резиновую, покрытую коротким ворсом, морскую корову. Не видя никакого сходства со своей коровушкой, она отвергла это морское чудо и продолжала горевать. Это была невосполнимая потеря, которая запомнилась ей навсегда.
Господи! Как просто было снять этого дырявого телёнка с кучи мусора и отдать ребёнку! Через пять минут она бы сама бросила его и забыла навсегда. Два взрослых человека думали на тот момент только об одном: убрать мусор и всё. Ни у кого не хватило мудрости уступить, а слёзы и капризы ребенка только раздражали и делали из людей глупых баранов. А, ведь был опыт, был
Время откатилось на поколение назад. 1960-е. Мне тоже было тогда лет шесть. Мама пришла с работы и засобиралась в магазин. На улице уже было темно, и зажглись фонари. Мне тоже очень захотелось пойти с ней в магазин, я так ждала ее с работы, и вот она уходит снова. Я очень хотела побыть с мамой: идти с ней по улице за руку и разговаривать, что она согласилась взять меня. Это был наш вечерний моцион перед сном: после прогулки я должна была лучше заснуть. Я быстро собралась и взяла с собой своего любимого маленького черного медвежонка. Мы шли не торопясь в дальний магазинчик, за мостиком, через Черную речку. Погода была сказочная: в свете фонарей вальсировали снежинки и ложились нам под ноги, а от сапожек оставались красивые следы, но они быстро исчезали под снегопадом. В магазине я сидела на подоконнике, и увлеченно играла с мишкой, забыв про маму. Она окликнула меня, оставив игру, я побежала к ней и мы поспешили домой. Уже около дома я поняла, что мишки со мной нет. Внутри всё похолодело, какое- то время я не решалась сказать маме, потом не выдержала:
Мамочка, пойдём назадя мишку потеряла!
Потеряла и потерялавот так, ты к своим игрушкам относишься!
Пожалуйста, мамочка, вернемся! Мишенька мой! Слезы катились из глаз, и какая-то безысходность от потери чего-то очень дорогого накрыла всё моё существо.
Нет, я очень устала, и магазин скоро закроется! Мама отвечала с уже нескрываемым раздражением. Не пойдётмелькнуло у меня:
Мамочка, мы успеем, пойдем, мы найдём его! Он там: на подоконнике лежит!
Нет, нет, не проси, пошли домой.
Я плакала. Уснуть долго не могла, ночь спала плохо. Но во мне теплилась маленькая надежда. Наутро, без спросу, улучив момент, я одна побежала в тот магазинмишки там не было. Подоконник был пуст, я набралась смелости и спросила у продавщицы, но она ничего о мишке не знала и не видела его. Домой я брела, полностью опустошенная, смотрела на дорогу сквозь пелену своего горя, заглядывала во все углы и закоулки, но своего любимого мишку я так и не нашла.
1980-е. Я была в командировкев Москве. Быть в Москве и не зайти в Детский мир, такого быть не могло: дома меня ждала маленькая дочка, и я хотела привезти ей подарки. Денег было немного, я присмотрела кое-что из одежды и кое-что из игрушек. «Кое-что» из игрушекбыла небольшая, но очень симпатичная тряпичная куколка. Головка и ручки у неё были из пластика, а тело и ножки были из мягкой оранжевой фланели, набитой ватой. Ребенок влюбился в эту куклу сразу, одежда, которую я привезла из столицы, вообще не интересовала её, а кукла настолько пришлась ей по душе, что она не расставалась с ней ни на минуту.
Время близилось к осени, мы поехали в лес за грибами. Юленька и куколку с собой прихватилану как же без неё! Ходили по лесу долго: грибов набрали, ягодустали, конечно. Сели в машину и поехали домой. По дороге смотрюдевочка моя ручками перебирает и взгляд испуганный такой. Спрашиваю:
Юлечка, что случилось? Лицо её скривилось, и слёзы мгновенно залили лицо:
Куколка потерялась! Где куколка моя? Где она, где? Она бессмысленно повторяла одно и то же, ручки дрожали, кожа пошла красными пятнами