Господин Е, вы не возражали бы остановиться здесь на минутку?
А что случилось?
Да так, ничего
Ещё будучи в машине, Кёго заметил, что что-то белое свисало со ствола каучукового дерева. Когда он подошёл, то увидел, что это был грязный ранец с прикреплённым к нему листком бумаги, видимо, вырванном из записной книжки. Кёго перевернул листок и увидел слово «Соль», написанное карандашом крупным иероглифом, а под ним шрифтом поменьше: «не грязная». Ранец был довольно тяжёлый, как будто заполнен полностью солью. Кёго понял, что ранец и соль, должно быть, принадлежали солдату, который покончил с собой вчера ночью.
Человеческие останки покрывали корни ближайшего дерева, и мухи уже копошились в них. Двое рабочих с плантаций появились из-за деревьев, привлечённые остановившейся машиной. Кёго подозвал их, велев не дотрагиваться до рюкзака, а затем спросил, не видели ли они мёртвого японского солдата в лесу.
Да, вон там, ответили они по-малайски, показав направление, где лежит тело.
Он похоронен?
Нет.
Их лица ничего не выражали.
Кёго быстро достал несколько банкнот и передал их рабочим.
Пожалуйста, похороните его. Я приду завтра проверить.
Похоже, что Е устал ждать и нетерпеливо допытывался, что произошло.
Ничего особенного. Простите, что я заставил вас ждать. Поехали дальше.
У рабочих был честный вид. Они не происходили из семей подобных Е, преумножавших своё богатство из поколения в поколение. Они приехали в Малаю с единственным капиталом в виде своего труда и добросовестно выполняли порученную работу.
Е посадил малайского шофёра рядом с собой, а сам сел за руль, чтобы проверить свою новую машину.
Машина ведёт себя великолепно, сказал он, и Кёго мог видеть его удовлетворённую улыбку в зеркале заднего вида. Эта машина ранее принадлежала военно-морской базе в Селетер и была в прекрасном состоянии.
Кёго кивнул безучастно и продолжал смотреть на каучуковые деревья, которые быстро проносились мимо. Дорога тянулась прямой и узкой лентой и позволяла развивать большую скорость.
Внезапно впереди них появилась толпа людей, которая двигалась в беспорядке подобно тёмному потоку воды по дороге. Е снизил скорость, и одновременно толпа раздвинулась, чтобы пропустить их. Два длинных ряда солдат в грязных рубашках и штанах цвета хаки, каждый из которых нёс на себе огромный мешок, быстро, но непрерывно появлялись и исчезали за стёклами машины. Каждое небритое, грязное и потное лицо бросало безучастный взгляд внутрь машины и тут же пропадало. Китайский флаг на капоте машины как бы разрезал толпу людей, развеваясь на ветру.
Кёго, то закрывал глаза, то умышленно задерживал свой взгляд на проходящих солдатах. На их лицах не было признаков озлобления или сопротивления. Они с удивлением воспринимали его пристальный взгляд и затем отворачивались, когда машина была совсем рядом. Это уже были совсем другие солдаты Японии. У них не было ни знамён, ни оружия, ни мечей. Они пытались отвернуться, но Кёго приковывал их своим пронзительным взглядом, который содержал в себе жёсткость, на которую они были обучены реагировать.
Разоружённые японские войска были сконцентрированы в Сингапуре. Те из них, которые были расквартированы в городках и посёлках по всей Малайе, исчезли почти моментально, но войска из Бирмы всё ещё продолжали прибывать. Железные дороги не работали, поэтому они шли пешком, ужасно истощённые поражением, голодом и усталостью. Больные умирали один за другим прямо у дороги, не имея сил преодолеть гористую местность. Только те, которые смогли запастись провизией, сумели добраться до Сингапура живыми, пробираясь почти вплавь по дорогам, превратившимся из-за дождей в жидкое болото. Брошенные армейские лошади бродили по джунглям, и когда они замечали японских солдат, то бросались за ними в тщетных попытках получить человеческое внимание. Но у солдат не было даже сил прикончить тех, которые уже не могли идти, и они продолжали плестись позади колон, пока не падали замертво на дорогу. Некоторых лошадей оставляли привязанными к деревьям, и их пронзительное ржанье преследовало людей многие километры. Солдаты, которые не могли дальше идти, молча покидали своих товарищей и уходили в джунгли, где кончали свои мучения, используя гранаты, выданные им в начале пути. Когда началась война они маршировали вперёд в моторизованных колонах с развивающимися флагами, а сейчас возвращались в лохмотьях, агонизируя на дорогах. Кёго не мог отвести свой взгляд от этой человеческой трагедии.
Внезапно его осенило, что у всех этих людей есть в Японии родители, жёны и дети. У того, кто покончил с собой прошлой ночью, тоже был кто-то там, дома. Такие мысли пронеслись у него в голове, как бы принесённые ветром через открытое окно автомобиля. Но эти мысли быстро исчезли при виде этих людей, выглядевших как отрепье, до которого нельзя дотронуться руками.
Несчастные люди, ужасно несчастные. И их родина была так далеко. Слуга Е рассказал Кёго, что перед Сингапуром был создан следственный центр с тремя тентамичёрным серым и белым. Явных военных преступников помещали в чёрный тент, а тех, в отношении которых были сомнения, в серый. И эти люди направлялись туда. Некоторые из них были владельцами овощных лавок, другиеслужащими фирм. Они жили своей маленькой мирной жизнью, большинство из них не хотело идти на войну, но подгоняемые чувством долга и опасениями, что подумают и скажут о них соседи, они уходили из дома, приняв мужественный вид, насколько каждый мог. До тех пор, пока страна не позвала их, они жили спокойно в своих маленьких гнёздышках, и им никогда не приходило в голову, что придётся расстаться со своими жёнами и детьми.
Далеко сзади от основной массы отдельной группой ковыляли раненые, многие на костылях, движения которых напоминали какой-то странный танец. Кёго с трудом сдержал рыдания. Один из раненых, ещё совсем молодой человек, взглянул на машину, что-то закричал и затем засмеялся, широко открыв рот. В этот раз Кёго был вынужден закрыть глаза.
Когда он открыл их вновь, ярко освещённая солнцем дорога была наконец пуста. Ряды пальмовых деревьев окаймляли её с двух сторон, за которыми тянулись бесконечные китайские посёлки. Были видны индийские коровы и играющие маленькие дети. Зелёные плоды папайи свисали с деревьев.
Сольне грязная.
Кёго вспомнил грязный ранец, висевший на дереве. Это был подарок от солдат, которых он видел, тем, кто вслед за ними придёт в этот лес по обожжённой солнцем дороге, полностью измождёнными. Они были безразличны к смерти своего товарища, но могли сочувствовать страданиям тем, кто был ещё жив.
Е выехал на улицу Селембанг, где размещалось местное правительство. На полу зданий, относящихся к рынку, громоздились кучи бананов. На поле для хоккея шла игра, и зрители окружили его плотным кольцом. Всё это выглядело очень красиво, как на картинкеигроки в разноцветных рубашках и шортах, бегающие по ярко-зелёной траве. Перед полем дерево Феникс раскинуло свои могучие, густо покрытые листьями ветви.
Е настоятельно рекомендовал Кёго посмотреть большую пещеру Бату, и она стоила этого. Это была огромная сталактитовая пещера, светлая и очень широкая, скорее напоминающая не пещеру, а зал большого храма.
Вдоль склона горы к ней вели каменные ступени, сотни ступеней почти непрерывного подъёма. Вы поднимались и отдыхали, поднимались и снова отдыхали, и когда наконец достигали входа, перед вами оказывалось совсем не то, что вы ожидали. Вся внутренность пещеры открывалась вашему взору, необычное и потрясающее зрелище. От входа пол пещеры постепенно спускался вниз, но вся её ширина в тысячи квадратных метров была видна сразу. Через естественные проломы в крыше лучи солнца падали прямо в пещеру и освещали отдельные участки стен, создавая натуральную мозаику света и тени. Бесчисленные сталактиты свисали с высокой крыши, подобно подвешенным люстрам, а на неровном полу толстые каменные шипы гнездились пучками подобно побегам бамбука. Крыша и стены были серыми, но с пышными прожилками зелёного моха в тех местах, где просачивался дождь. До крыши было около ста метров и, спустившись вниз в пещеру, каждый чувствовал, насколько он мал в этом сказочном каменном дворце.
В пещере, как в парке, была дорожка для ходьбы, которая шла то вверх, то вниз. Она проходила мимо самой глубокой и плохо освещённой части пещеры, где в скале была выбита глубокая ниша, и рядом стояли подсвечники и подставка для ладана, видимо, для богослужения. Вокруг не было ни души, но как будто здесь кто-то жил, ибо на стене около ниши висели самые обычные часы, стрелки и тиканье которых выглядело здесь довольно странно. Кёго прошёл до конца ниши и огляделся вокруг. Часы пробили три раза, и Кёго невольно улыбнулся, слушая, как их звук отдаётся эхом среди бесчисленных сталактитов и затихает в высоком потолке пещеры.
Вся стена, насколько можно было достать руками, была исписана именами побывавших здесь туристовкитайскими иероглифами, английскими буквами. Среди них было много японских имён с названием своего города. Кёго подумал о солдатах, мимо которых они проехали по пути сюда, и о других, которые оставили здесь свои имена и затем погибли в этой длительной и жестокой войне. Их семьи никогда не узнают, что они посещали эту пещеру и оставили здесь свои письмена.
Глаза Кёго остановились неожиданно на одном имени: «Саэко Такано». Улыбка медленно появилась на его лице. Она была даже здесь. Окружающие её имена, видимо, принадлежали офицерам ВМС Японии. Внезапно Кёго смог принять окончательное решение. Уже какое время он обдумывал идею о возвращении в Японию, и сейчас он знал, что вернётся.
Кёго договорился встретиться с Е в индийском ресторане «Тадж Махал». Когда он поднимался на второй этаж, то обратил внимание на индийского служащего в углу коридора, разбивавшего орехи карри круглым камнем на каменной плите. Сухой, острый и пикантный запах наполнял воздух. Ресторан был обставлен в западном стиле. Е сидел за одним из столов и читал местную газету. Он был единственным посетителем ресторана.
Извините за опоздание.
О, всего несколько минут.
Е как всегда был вежлив и уверен в себе.
Пиво? спросил он Кёго и поманил официанта. Как вам понравилась пещера?
Великолепно.
Безукоризненный английский язык, на котором разговаривал Е, всегда вызывал у Кёго чувство, что он разговаривает с человеком без родины. На стене над модно подстриженной головой Е висела в рамке фотография Тадж Махала.
Кёго рассказал, что он намерен вернуться в Японию, как только будет такая возможность, чем поверг Е в большое изумление.
В Японии будет очень тяжело.
Я согласен. Поэтому я и возвращаюсь. Я не хочу больше ехать в Европу.
Это невероятно, но почему?
Во рту у Кёго всё горело от съеденного карри. Он выпил немного пива и затем мягко ответил:
Когда сегодня утром я увидел, в каком жалком виде были потерпевшие поражение японские солдаты, то почувствовал, что хочу вернуться.
Невероятно. Что вы будете делать, когда вернётесь?
Я не знаю. Фактически, я ничего не смогу сделать. Я понимаю это, но тем не менее я думаю так потому, что я когда-то был японцем Во всяком случае я должен вернуться.
Вы! Е продолжал неодобрительно покачивать головой.
Кёго объяснил:
У меня жена и ребёнок в Японии. Я не видел их много лет.
О, в этом случае всё правильно, Е в конце концов согласился.
На обратном пути Кёго попросил Е оказать ему услугу. У него был счёт в банке в Лондоне, и он хотел бы, чтобы Е конвертировал его в доллары и каким-нибудь образом переправил их ему в Японию. Е обещал.
Они были вынуждены вновь проехать мимо колоны японских солдат, которая уже показалась впереди. Чёрные облака над головой предсказывали сильный ливень, и деревья, как бы проснувшись, зашелестели своей зелёной листвой.
НОЧНЫЕ ПТИЦЫ
Днём погода была почти весенняя, однако вечерами становилось вновь холодно. Когда художник с улицы зашёл внутрь дома, его дыхание было всё ещё белым от мороза. Неоновая вывеска на внешней стене окрашивала в яркие тона спину его поношенного плаща и ещё больше подчёркивала белизну его волос, которые свисали из-под полей шляпы. Лифт не работал, и ему пришлось подниматься четыре пролёта лестницы. На бирманском фронте он несколько раз был на пороге смерти из-за малярии и недоедания, и подъём по лестнице был слишком большим напряжением для его слабых сил. Он поднимался медленно, очень медленно.
Второй и третий этажи здания занимали конторы различных фирм, и вечерами здесь было темно и тихо. Только лестница была освещена. Звуки джаза доносились из кабаре на четвёртом этаже.
Художник остановился на площадке третьего этажа. На ступенях, обхватив колени, сидел ребёнок, один из бродяг послевоенного Токио, и смотрел на него.
Эй, тебе опять попадёт. Иди сейчас же домой.
Ребёнок отвернулся, как будто он и не слышал. Вся его поза, казалось, говорила:
Вы можете пройти, даже если я здесь сижу. Тут достаточно места.
Художник любил детей, всех детей. Но он также знал извращённый характер подобных детей, которых породила война.
Что случилось с твоей щёткой и кремом?
Украли.
Хорошо. Он переложил чехол с гитарой в другую руку и достал из кармана немного денег. Если ты ничего не будешь делать, то превратишься в попрошайку. В следующий раз, когда я тебя увижу, ты должен усердно работать, иначе тебе это так просто не пройдёт. Понял?
Даже сейчас, спустя три года после войны, в Токио не было спроса на картины Кохэй Онодзаки. Но в своё время он ради удовольствия научился играть на гитаре, и теперь это было источником его случайных заработков. Он привык к работе подобного рода во времена своих трудных дней в Париже и, как и тогда, долго не задерживался на одном месте. Сейчас он работал в кабаре, которое только что открылось на четвёртом этаже, и его талант также пригодился, когда владельцы решали проблемы внутреннего интерьера. Его парижский опыт также помогал ему, когда ему целыми днями приходилось рисовать в нетопленом помещении, но зато вечерами он пользовался уважением.
Ребёнок медленно поднялся с лестницы и направился вниз к выходу. В этот момент дверь открылась, и вошла женщина в толстой белой накидке с красивыми чертами лица, на котором выделялись ярко накрашенные губы. Ребёнок принял её за иностранку. Вслед за ней вошёл молодой человек, и она повернулась к нему, чтобы расслышать, что он говорит.
Нам придётся идти по лестнице. Лифт не работает.
Какой этаж? Саэко Такано спросила его.
Четвёртый.
Саэко выразила своё удивление, пожав плечами в иностранной манере.
И люди, действительно, приходят сюда, хотя им приходится подниматься на четвёртый этаж?
Это потому, что они создали нечто необычное, тётя Саэко. Голос молодого человека приобретал льстивый оттенок, когда он называл её «тётя Саэко». Он начал подниматься по лестнице, вытянув свою руку, как будто опасаясь, что Саэко может споткнуться на своих высоких каблуках.
Говорят, что это самое популярное кабаре в городе. Они часто меняют представления, и у них всегда в программе самые известные звёзды из развлекательного центра Асакуса, что пользуется большим успехом у зрителей.
В городе сейчас куда ни взглянешь, всюду танцевальные залы и кабаре.
Да, конкуренция очень высокая. В конечном счёте только лучшие из них выживут. Это заведение чрезвычайно дорогое, но господин Мурата, художник, говорит, что оно больше всего похоже на настоящее кабаре на Монмартре, чем любое другое в городе.
Сквозь окно, выходящее на лестницу, были видны огни лачуг, которые были разбросаны среди пепла и руин под холодными звёздами зимнего неба. Рамы окон дребезжали от порывов ветра.
Ребёнок, которого мы видели внизу, наверное, военный сирота.
Её спутник не заметил её взгляд в холодную темноту за окном и сказал:
Да, они сейчас проникают всюду.
Саэко поднялась на целый пролёт лестницы, прошла мимо лифта и начала подниматься дальше, прежде чем она сказала тоном старшего и с некоторой насмешкой:
Но Тоси, дорогой, ты тоже проникаешь всюду, не правда ли? Случайно, это всюду не включает ли в себя также и университет?
Да, конечно. Я хожу только на те лекции, которые я хочу послушать. Но тётя Саэко, не слишком ли этот вопрос старомоден для вас?
Шум оркестра встретил их на четвёртом этаже, и Тосики сразу оживился. Даже цвет кожи его лица стал светлее.
Пожалуйста, одну минутку. Я хочу сдать в гардероб мою шляпу.
Молодой официант в белом вышел им навстречу.
Как зовут вашу обычную официантку? спросил он.
Тосики это не смутило:
Митчан, ответил он.
Он снял шляпу и пальто. Его хорошо сшитый костюм и яркий в красную полоску галстук настолько не соответствовали его студенческому статусу, насколько и его уверенная манера, с которой он проводил Саэко на её место.
Саэко осталась в накидке, так как в зале, похоже, не было отопления, и она была немного удивлена мужеством Тосики. На стенах были расклеены иностранные туристические афиши и рекламы кабаре. Она удивилась, откуда они могли здесь появиться, и только хорошо присмотревшись, поняла, что это копии. Столы были расставлены вдоль стены, а середина была свободна для танцев. На голом бетонном полу две-три пары танцевали танго. Саэко подняла воротник своей накидки, закрыв плечи.
Митчан пришла, улыбаясь Тосики, и затем поздоровалась с Саэко. Она сдержанно, но с женской внимательностью осмотрела её, и постепенно блеск восхищения появился в её глазах.
Тётя Саэко, вы хотите потанцевать?
Саэко со смехом отказалась. Она могла видеть оркестр на другой стороне зала сквозь густой занавес табачного дыма и пьяных разговоров.
Внезапно стало темно, и три мощных прожектора из разных точек на потолке осветили середину танцевальной площадки, на которую выпрыгнула девушка, почти голая за исключением узких полосок материи вокруг её грудей и бёдер, и стала танцевать, извиваясь всеми частями своего тела. Она была молодая и грудастая, и её лицо излучало веселье. Под лучами прожекторов она танцевала прямо перед столиками посетителей.
Её зовут Хелен Мидзумати, заявил Тосики. Она сейчас гвоздь программы в Асакуса ревью.
Саэко не имела ничего против Хелен Мидзумати и её номера, но её голые ноги, танцующие на бетонном полу, раздражали её, и она чувствовала шершавую прохладу от бетона на своей коже.
Саэко достала сигарету из своего портсигара и изящно поднесла её к своему рту. Тосики был слишком увлечён танцем Хелен Мидзумати, чтобы помнить о хороших манерах, и Саэко, внутренне улыбаясь, достала из сумочки свою собственную зажигалку.
Танец закончился, и вновь загорелся свет. Музыканты спустились со своего помоста в зал к столикам гостей для исполнения мелодий по их заказам. Последние не могли себе отказать в этом и покорно платили деньги.
Саэко изучала лица гостей, когда голос около её столика заставил её вздрогнуть.
Могу ли я что-нибудь сыграть для вас, мадам?
Она подняла свою голову, и её глаза округлились от изумления, когда она увидела мальчишескую ухмылку гитариста и копну белых волос, которые подобно берету закрывали его голову.
Могу ли я что-нибудь сыграть для вас, мадам? В этот раз он наклонил свою красивую белую голову в игривом поклоне.
Господин Онодзаки, это вы!
Он дружественно рассмеялся.
Да, это я. И я уверен, что где-то вас встречал.
Что случилось с вами?
Мы потерпели поражение.
Он передал гитару стоящей рядом официантке и попросил отложить её в сторону.
Да, мы давно не виделись. Но извините меня, он кивнул в сторону Тосики, я не мешаю.
Не говорите глупости. Я рада, что вы вернулись живым. Но в каком месте мы встретились! Когда вы вернулись в Японию?
Почти сразу же после капитуляции. Я был вольнонаёмным, и они отправили меня с первым пароходом. Но как мы добирались из Бирмы до Сингапура, госпожа Такано, вы знаете: мы были вынуждены всю дорогу брести пешком. Я помню, я посетил вас накануне отъезда в Бирму, не так ли?
Он продолжал стоять, соблюдая должное расстояние между гостем и служащим.
Садитесь же, господин Онодзаки.
Благодарю. Он пододвинул стул и продолжал:Прошло много времени, госпожа Саэко, но, когда вы вошли, я подумал, что это вы, хотя вы сильно изменились, и в западной одежде вас трудно узнать.
Что же вы подумали, когда увидели меня. Говорите, что я изменилась, стала старушкой?
Невероятно! Вы помолодели на три-четыре года. Взгляните на меня. Мои волосы стали совсем седыми. В Бирме было ужасно. Вы помните, госпожа Такано, в тот вечер вы пытались отговорить меня от поездки. Но они сказали, что мы победим, и я поехал. И мы были разбиты, это было ужасно.
Вы говорили, что хотели посмотреть Индию. Это удалось?
Какая там Индия. Об этом не могло быть и речи. Всё, что я делал, так это убегал от врага, не имея ничего даже поесть. Но мне удалось вернуться живым. Даже сейчас мне иногда не верится, что я ещё живой.
Как бы спохватившись, Саэко обратилась к Тосико, который молча наблюдал за их беседой:
Тоси, закажи пиво.
О да, сказал художник со своей обычной наивностью, угостите меня пивом. Оно сейчас очень дорогое, и мне остаётся только смотреть, как другие пьют. Однако, сказал он вдруг, я сейчас начал рисовать.
Ах, вот как! Саэко только сейчас вспомнила, что он был художником.
Упомянув о рисовании, Онодзаки возбудился и покраснел как ребёнок. И его уже нельзя было остановить.
Когда мы в этих адских условиях возвращались из Бирмы, самым тяжёлым для меня было то, что я могу умереть после того, как я начал вновь рисовать. Смешно, я был сосредоточен только на этом, а вокруг умирали люди. Я, как и все, получил ручную гранату, чтобы иметь возможность покончить с собой. Но когда у меня начался приступ малярии, я понял, что могу использовать её, поэтому я выбросил её, решив, что подобные вещи мне не нужны. Я должен вернуться в Японию живым и рисовать. И это я повторял и повторял себе, когда меня трясло от малярии и боль становилась невыносимой. Сейчас, вернувшись, я ещё не могу рисовать очень хорошо, но то, что в то время я вновь и вновь повторял это, спасло меня от рукопожатия со смертью.
Вся эта история звучит как сплошной кошмар.
Это верно. Ужасное испытание.
Казалось, что разговор на эту тему исчерпал себя, их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу.
Принесли пиво, и Онодзаки выпил свой стакан одним залпом. В Сингапуре он, бывало, хвастался, что может перепить любого матроса.
Что ж, война закончилась, и наступило время таких как Онодзаки, не правда ли?
Время Онодзаки?
Да, время процветания искусства, литературы
Чушь! он широко раскрыл свои глаза и замахал руками. Культурная нация? Когда я встречаю людей, которые занимаются подобной болтовнёй, я презираю их. Только политики настолько безответственны, чтобы всё это говорить. Во всяком случае даже великий мастер Кохэй Онодзаки не может прокормить себя своим рисованием. Он даже не признан.
Увидев, что другие музыканты направляются к помосту для оркестра, он ворчливо встал.
Работа, работа. Извините меня. Если вы задержитесь, я приду, и мы поговорим позднее.
И седовласый художник повернулся к ним своей широкой спиной и направился к помосту за своей гитарой, где уже собрались остальные музыканты. Прожектор освещал его белый костюм, но он выглядел не весёлым, а скорее серьёзным.
Старый знакомый, тётя Саэко?
Саэко взглянула на красивое улыбающееся личико Тосико и промолчала.
Почему он говорит такие вещи, когда он всего лишь музыкант в оркестре?
Какие вещи?
Называет себя художником! И почему он должен вспоминать о войнев таком месте, как это?
Саэко возразила:
Он хороший и честный человек. К тому же он никогда не был солдатом.
Неожиданно Саэко осознала, что в этом светлокожем студенте есть что-то от персонажа пьесы театра Кабуки о старых развратных кварталах. Это как-то подтолкнуло её сразу перейти к осуществлению задуманного ею плана. Из своей сумочки она достала листок бумаги, губную помаду и попыталась что-то написать ей. Но это получилось очень неуклюже, и она попросила у Тосики его авторучку.
Что вы собираетесь делать?
Это секрет, сказала она и, закрывая левой рукой листок бумаги от глаз Тосики, написала: «Я пришлю за вами машину попозже. Пожалуйста, приходите. Я устраиваю приём в вашу честь». И затем она добавила строчку более мелкими иероглифами: «Я обещаю заранее избавиться от моего молодого спутника».
Улыбаясь себе, она сложила листок на глазах у Тосики и продолжала держать его в руках.
Пошли, Тоси. Закажи счёт.
Так рано? Будут ещё представления.
Этого достаточно. Я получила общее представление. Мы поговорим на улице.
Она смотрела прямо на оркестр. Хотя и с нежеланием, студент сразу вскочил и пошёл выполнять указание. Когда счёт был готов, Саэко небрежно оплатила его, отсчитывая банкноты из своей сумочки. Поблагодарив официантку, она сказала:
Пошли, и отправилась сама через танцплощадку, избегая танцующих пар, прямо туда, где сидел Онодзаки, играя на гитаре. Её элегантный, надменный внешний вид привлёк к себе всеобщее внимание, но она была к этому полностью равнодушна. Она передала записку Онодзаки и присоединилась к студенту.
Теперь пошли.
На улице стало ещё темнее, и свечение разбросанных по небу звёзд казалось ещё ярче. Тосики не стал ждать, когда Саэко начнёт говорить.
Тётя Саэко, вы собираетесь где-нибудь встретиться с этим мужчиной?
Да, ответ был коротким и чётким. Прежде всего я собираюсь расспросить его об этом кабаре. Я хочу знать о нём всё.
Может, мне лучше тоже послушать его.
Я думаю, что лучше нет, легко отпарировала она.
Но, тётя. Его голос был нежным, как у женщины, и он как бы обволакивал и крепко вцеплялся в неё. Если я буду присутствовать, то смогу определить, говорит он правду или нет. Я в этом уверен.
Это не имеет для меня большого значения, так как я уже всё хорошо себе представляю. Это кабаре уже достигло своего предела.
Вы так думаете?
Вид посетителей убедил меня в этом. Пьют и танцуют как помешанные. В этом есть что-то нездоровое. Атмосфера обманчива, если не иметь опыта в подобных делах, но здесь это настолько бросается в глаза, что каждому видно. Все их посетители это послевоенные миллионеры, но у них нет постоянной клиентуры. И её не может быть, если они будут продолжать вести дело таким образом. Это место одноразового посещения, поэтому им и нужны голые танцовщицы. А высокая цена отпугивает клиентов. Для подобного рода заведений самое лучшее, что можно сделать, это быстро создать ему высокую репутацию, а затем продать его, ибо как только новизна пройдёт, оно ничего не будет стоить. Невозможно долго продержаться, если каждый день приходится затягивать всё новых клиентов. Если бы у меня было кабаре, я бы вела дело по-другому, и одни и те же клиенты приходили бы ко мне, пока у них не кончатся деньги.
А вы собираетесь открыть кабаре, тётя Саэко?
Я думаю об этом. Но это трудно, и я пока к этому не готова. Ну, на этом кончим, я что-то уже устала. Спасибо за вечер.
Но студент не собирался возвращаться и продолжал идти рядом с ней.
Тётя, я слышал, что где-то продают кокаин.
Это опасная вещь, Тосики. С ним надо быть осторожнее, чем с другими. Но определённо этот вопрос не расстроил её. Если тебя это интересует, я узнаю и скажу тебе в следующий раз, когда мы встретимся. Куда ты направляешься? На Гиндзу?
Я ещё не решил. Но я думал, что я проведу этот вечер с вами.
Машина, которую Саэко послала за Онодзаки, пересекла Гиндзу, въехала в Цукидзи и остановилась около толстой бетонной стены.
Мы остановимся здесь, иначе могут быть неприятности, если мы припаркуемся около ворот.
В почти полной темноте Онодзаки мог различить, что они подъехали к большому ресторану. Ворота были закрыты, но деревянная дверь сбоку легко открылась, и он вошёл внутрь. Он почувствовал запах цветущей сливы, белые ветви которой падали на каменные фонари. Выложенная камнем дорожка вела к освещённому входу. Встретившая его служанка заявила, что его уже ждут.
Он присел на низкую скамейку из красиво отполированного кипариса, чтобы снять ботинки, и ему стало стыдно, что их подошвы были покрыты трещинами.
Сегодня холодная ночь.
Да, это верно, ответила служанка.
Неожиданно стало вдруг прохладно. Слегка нагнувшись, служанка провела его по коридору и вверх по лестнице. Здание было великолепно построено из ценных пород старого дерева и удивительно избежало бомбёжек и пожаров военного времени.
Пожалуйста, сюда, сказала служанка, открыв раздвижную перегородку, и показала внутрь.
О, он появился, раздался голос Саэко из следующей комнаты. Художник снял пальто, и ему навстречу вышла молоденькая гейша, волосы которой были уложены в традиционном стиле. Саэко ожидала его в соседней ярко освещённой комнате с ещё четырьмя гейшами, молодыми и старыми, которые все сидели в церемониальных позах, когда он вошёл.