В прихожей прохладно, что остро контрастирует с тёплой, почти летней погодой. И пахнет чем-то таким, что окончательно по башке бьёт, как будто я только что в одну глотку бутылку водки высадил. Домом, что ли? Уже и забыл, как оно бывает.
Мам, пап, мы с Катей руки помоем и придём! верещит Настька, наскоро стаскивая сандалики и безошибочно отправляясь в ванную. Ловлю удивлённый взгляд Екатерины, и не сдерживаю короткого ржача. Нервного такого, который и сотой доли того, что меня изнутри жрёт, не способен передать.
Это поросёнок её. Катей зовут.
А.
Она улыбается, так нежно и светло, что не сдерживаю ответной улыбки. Стаскивает балетки, снимает кофту, оставаясь в одной футболке. На голое тело. Это отмечаю, когда вижу, как соски светлую ткань натягивают, от чего рот слюной наполняется.
Твою дивизию впервые хочу трахнуть женщину с момента, когда Тани не стало. Нет, стояк по утрам и прочееэто неотъемлемая часть любого мужика, хоть потерявшего жену, хоть только начинающего думать о бабах. Но когда вот так острокакой-то вспышкой слепящейвпервые.
И это, сука, снова злит.
Кать мне бы Настю забрать, нам ещё по делам ехать.
Вместо того, чтобы сказать всё, что я думаю по поводу случившегося, произношу совершенно другие слова о совершенно других вещах. И снова слышу то, чего совсем не ожидаю услышать:
Ты можешь её у меня пока оставить. Мы чаю попьём, мультики посмотрим. У меня вроде канал какой-то детский есть.
Нет, для неё всё это реально в порядке вещей? Вот эта вся х*йня, в которую вляпались все трое? Очевидно, по моему лицу, на котором отражается всё, что чувствую в этот момент, Катя понимает если не всё, то большую часть как минимум. Потому что говорит следом, понизив голос до шёпота:
Я понимаю, что это всё не игрушки. И я попробую сама ей всё объяснить. Идёт?
***
Он кивает и выходит из квартиры, и только тогда ощущаю облегчение. Всё это время боялась, что Илья просто заберёт Настю, а сейчас Сейчас она плещется в ванной, что-то напевая, и от понимания, что в квартире есть кто-то ещё, и этот кто-то во мне так остро нуждается, мне впервые за долгое время хорошо.
Возможно, это неправильно.
С вероятностью в девяносто девять процентовзакончится чем-то болезненным.
Но сейчас мне хорошо, и я с такой жадностью делаю глотки воздуха, один за одним, что начинает кружиться голова.
Мы с Вадимом никогда не думали о детях, как о тех, кто может родиться в обозримом будущем. Нет, говорили, конечно, что такое возможно, но не строили никаких определённых планов. И даже когда я перешла рубеж тридцати пяти, всё равно эта вероятность была обсуждаемой, но не сбывшейся. Теперь у него была Майя. Именно ей предстояло рожать Вадиму детей, а не мне, оставшейся на обочине жизни за год до сорокалетия.
Мам! доносится до меня голос Насти, и мне не хочется протестовать. Не хочется убеждать её, что она не не должна меня так называть.
Я ничего не знаю ни об Илье, ни об их прошломего и этой маленькой девочки. Но теперь, когда они так быстро и безоговорочно ворвались в моё настоящее, мне начинает казаться, что именно так всё и должно было произойти.
Что такое?
А папа ушёл?
Да. Поехал по делам. Хочешь, чтобы вернулся за тобой?
Даже дыхание задерживаю, когда жду ответа Насти. Кажется, любое слово может привести к тому, чего мне так отчаянно не хочется. Она вдруг поймёт, что жестоко ошиблась, расплачется и начнёт требовать, чтобы я вернула её папе.
Нет. Я с тобой хочу.
Она начинает расхаживать по квартире с совершенно невозмутимым видом. Своего поросёнка держит подмышкой, а сама с интересом рассматривает всёкартины на стенах, статуэтки, книги. И наконец спрашивает, ткнув пальцем в одну-единственную фотографию, которую у меня так и не поднялась рука выбросить:
Кто это?
На снимке я и Вадим во время медового месяца. На мне длинное белое платье и соломенная шляпа и я подставляю лицо солнцу, рядоммуж, улыбается и подмигивает фотографу. Даже сейчас могу вспомнить запах моря, вкус солёных капель, что долетали до берега и ощущение безграничного счастья.
Неважно
Быстро переворачиваю фоторамку, и подталкиваю Настю в сторону кухни. Мы же домой не просто так пришли, а чай пить, а значитза стол.
Девочка усаживается на один из барных стульев, отказавшись усесться за столом. Ставит на стойку свою свинку и начинает о чём-то с ней переговариваться. Я почти не прислушиваюсь к её голосу, мои мысли сейчас направлены туда, куда совсем не следовало бы. На Илью.
Я почти не успела составить о нём никакого впечатления, но то, что видела, скорее оставило приятные ощущения, чем дискомфорт. Хотя, он напоминал мне ёжикаколючего такого, готового на любое слово сначала отреагировать, а потом подумать, стоило ли оно того. И волосы такие жевзъерошенные, будто торчащие в стороны иголки. Сразу как увидела его, поймала себя на совершенно неуместном желании, что хочется руку протянуть и вихры непослушные пригладить. А глаза у Ильи пронзительно-голубые. Яркие такие, но в то же время с оттенком холода. Словно пелена на них льдистая.
А мы сейчас не просто чай будем пить, а кашу поедим. С фруктами. Любишь такую? уточняю у Насти, уже поставив кастрюльку на плиту. Наливаю молока, только теперь понимая, насколько я сама голодна. Даже под ложечкой свербит от того, какой аппетит просыпается.
Люблю.
Девочка поворачивается ко мне и вдруг выдаёт то, от чего замираю с пачкой хлопьев в руках:
Ты ведь не та мама, что у меня раньше была? Другая же?
Самым верным будет сейчас объяснить, что я вообще не её мать. Ни та, ни другая. Почему же так болезненно сжимается сердце в груди от необходимости произнести эти несколько слов? Будто бы сделаю что-то непоправимое, если всё же развею надежды ребёнка.
А если другая? уточняю, засыпая овсянку в закипевшее молоко.
Папа сказал, что та не вернётся никогда. Но я тебя когда увидела, поняла всё.
Что именно поняла?
Что мама ко мне вернулась. Только не та, а другая.
Она пожимает плечами и продолжает болтать с поросёнком. О том, как завтра мы пойдём в зоопарк, куда папа её так ни разу не сводил, хоть обещал. И о том, что хочет сшить свинке какую-нибудь одежду. Это всё выворачивает наизнанку, и мне приходится отвлечься на кашу, чтобы только не позволять мыслям одолевать меня каждую секунду.
Снимаю овсянку с плиты, даю немного остыть, раскладываю по тарелкам. Добавляю масла и достаю фрукты. Вадим их любитперсики, груши. И ягоды тоже любит. Сейчас в холодильнике килограмм клубники лежит, чудесной, спелой, от которой запах по всей кухне, когда нарезаю её дольками и кладу перед Настей. Она уже уминает овсянку с таким аппетитом, будто нет ничего вкуснее на свете. И я тоже принимаюсь за еду. Улыбаюсь, когда девочка делает вид, что кормит поросёнка. На этом пока завершаю нашу беседу. Всё совсем не так, как я себе представляла. Настя прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что я не её мать, но пока не переговорю обо всём случившемся с Ильёй, не стоит ничего кардинально решать.
Девочке нужен кто-то близкий, а мне мне нужен повод выжить. И думаю, что мы прекрасно сходимся в этих потребностях. Теперь бы понять, что именно думает обо всём этом её отец.
***
Впервые за то время, как жены не стало, я оставляю Настю с совершенно посторонним человеком. Просто выхожу из квартиры Персидских, когда Екатерина предлагает оставить у неё дочь, просто сажусь в лифт и спускаюсь на первый этаж.
И чувствую себя спокойным. Как будто и впрямь Наська под присмотром родной матери, которая душу дьяволу продаст, чтобы её ребёнок был в безопасности. Сажусь в тачку и упираюсь лбом в сложенные на руле руки. Закрываю глазаперед ними стоит лицо Кати. Жены моего шефа Вашу ж Машу Вряд ли Вадим погладит по головке за то, что случилось. А учитывая, что теперь мелкая явно будет требовать встреч с его женой
Снимаюсь с ручника и выезжаю на оживлённый проспект. Ни черта не выходит думать обо всём этом здраво. Да и нет здравости ни капли ни в новообретённой маме Насти, ни в том, что я вообще позволил этому зайти так далеко.
Сюр, да и только.
С делами расправляюсь быстро, теперь нужно закинуть в офис несколько бумаг, и я могу возвращаться за Настей. Даже думать не хочу о том, что будет, если малая заявит мне, что останется жить у Персидских. Тогда точно рыданий будет столько, что соседи вызовут соцслужбы. Потому что я уже решил: с этим надо завязывать. Дальше будет ещё дерьмовее, и для Насти, и для меня. Чую это нутром.
Паркуюсь возле дверей офиса, машинально отмечая, что машина Вадима стоит чуть поодаль. Значит, время на то, чтобы быстро скинуть все дела и вернуться за дочерью, пока не стало поздно, у меня есть.
Вхожу внутрь здания и тут же натыкаюсь взглядом на прелюбопытную картинуВадим идёт к выходу из офиса, обнимая какую-то совершенно невзрачную, коротко стриженную девушку. Даже не могу вот так сходу сказать, сколько ей летно дал бы от пятнадцати до сорока. Звездец
В голове мелькает миллиард мыслей. Нет, я видел эту женщину в офисе пару раз, но как-то не придал ей значения. Казалось, скользнёшь по ней взглядом и тут же забудешь. Но сейчас
Ни хера не понимаю в том, что происходит. Это любовница Персидского? У них с Катей свободные отношения? Или я чего-то в этой жизни не догоняю?
О! Илюх, привет!
Вадим убирает руку с плеч девушки, и протягивает мне. Обмениваемся рукопожатиями, я мельком окидываю бесцветное создание взглядом. Нет, это хрень какая-то. Если Вадим изменяет жене вот с этим
Впрочем, какая мне, к херам, разница? Только в ступор вгоняет, и всё. В целом, меня это не касается от слова «совсем».
Я тут бумаги закинуть приехал, демонстрирую Вадиму папку, которую держу в руке. Странно, только теперь понимаю, что сжимаю её с такой силой, что пальцы белеют.
А! Да это ждёт до завтра. Завтра бы закинул. Кстати, ты Кате документы отвёз?
Он спрашивает об этом совершенно будничным тоном, словно речь не о его жене, и рядомсовсем не та, кого он снова обнимает. И я даже понять не могу, откуда в груди такая волна агрессии. Когда врезать хочется по роже собственному шефу на ровном, казалось бы, месте.
Отвёз, да.
Странно. Думал, она уже названивать начнёт.
Он усмехается, и эту мерзкую усмешку тоже хочется стереть кулаками. Протягивает руку, коротко прощаемся и разбегаемся. Несколько секунд смотрю им вслед, будто нужно это мнеубедиться, что эта безликая баба реально с шефом. Как будто он мог просто проходить мимо какой-то тёлки, схватить её в объятия и уйти, когда его дома ждёт Катя.
Снова перед глазамиеё облик. Сначала светящийся, когда вспоминаю, как к ней Настя бежала, потомвызывающий неконтролируемые желания, вполне себе такие мужские.
Млять, надо завязывать ещё и с этим, а то так скоро начну на едва знакомых баб бросаться, как голодный пёс на кость.
Быстро поднимаюсь на лифте в кабинет шефа, бросаю папку ему на стол и выхожу. Накрывает ощущением дерьмовымдаже не ощущением, желанием порыться в его вещах, чтобы найти хоть какую-то зацепку, связанную с женой. Фотографии там совместные, например, ну, такие, которые расставляют в рамках на столе. Или бумагиведь передал же он ей что-то, значит, могли сохраниться копии.
Пи*дец! Это реально полная херня, если думаю о том, как учинить обыск у Персидского. Я же всё уже решилзабираю Настю и мы едем домой. И точка. Продолжения у этой истории быть не должно. И не будет.
Я уже давно научился обрубать всё подобное на корню, так должно быть и в этот раз. Точнее, в этотособенно.
Почему-то когда добираюсь до дома Кати, выбираю не лифт, а лестницу. Когда поднимаюсь по неймедленно, будто мне некуда торопитьсясчитаю ступени. Первая, вторая сотая. Всё потому, что гоню от себя мысли, так настойчиво лезущие в голову, словно у меня черепная коробка способна вместить больше, чем у остальных.
Перед глазамижена Персидского, и то, как в её одежду вцепляется Настя. И глаза Кати, столько в них тепла, пусть и с нотками удивления. Столько готовности принять то, что ей навязал чужой ребёнок.
Добираюсь до двери в её квартиру, но вместо того, чтобы нажать кнопку звонка, сажусь возле стены на корточки и, откинув голову, закрываю глаза. А что если судьба существует? Эдакая сука, которая готова глотку порвать от смеха, когда подбрасывает людям свои сюрпризы?
Когда заболела Таня, я никак не мог смириться с её уверенностью, что так было нужно. Нет, она боролась, хотя, я видел, как тяжело ей это даётся. Сгорала с каждым днём, исчезала, но пыталась бороться. И часто повторяла, что это, мать его, судьба.
А я не верил. Не хотел верить, и мысли не допускал, что всё предрешено. До этого момента. Может, эта сволочь иногда не только задницей к людям поворачивается? Но и вот так, как сейчас, когда всё может измениться в совсем иную сторону? Когда у Насти снова может появиться мама, а у меня Ведь не зря же они с Персидским расходятся? Или я что-то не так понял?
Нет, об этом даже думать нельзя. Я же дал себе обещание, что у меня больше не будет женщины и собираюсь его выполнять и дальше.
Поднявшись на ноги, нажимаю кнопку звонка, и жду. С минуту, как минимум, и в голову, на смену неуместным мыслям, приходит тревога. Она поднимается из нутра, понуждает начать прикидывать варианты того, почему мне могут так долго открывать. А ещё Настя перед глазами стоит, со своим поросёнком подмышкой. Маленькая и беззащитная. Я же её, б*я, одну оставил с незнакомой бабой
Когда поднимаю руку, чтобы начать колотить в дверь, раздаётся скрежет в замке, и на пороге появляется Катя. Такая домашняя, заспанная. Стоит, смотрит на меня с лёгкой улыбкой на губах и как будто бы виноватым видом.
Т-чш! произносит, распахивая дверь шире. Мы уснули. Который час?
Почти девять вечера.
Заходи.
Кивает в приглашающем жесте, и я снова оказываюсь в прихожей, где пахнет домом и почему-то клубникой.
Стаскиваю кроссовки и заглядываю в приоткрытую дверь, ведущую в спальню. Настя лежит, раскинув руки, укрытая до пояса пледом, и спит. Давно такой умиротворённой её не видел, а в последнее время у нас вообще со сном проблемы. Хоть и не плачет, не шумит, не носится ночью, но знаю, что спит мало.
Пойдём в кухню, шепчет Катя, осторожно закрывая за мной дверь. Кофе выпьем.
Я рядом с ней вообще с логикой дружить перестаю и то, на что настроен был железобетонно, вдруг начинает казаться неважным. Ненужным. Неправильным. Иначе никак объяснить не могу, что вместо того, чтобы забрать дочь и уехать, я прохожу следом за Катей и присаживаюсь на край барного стула.
Она начинает возиться с кофемашиной. Всё делает быстро, хотя в движениях заметна нервозность. Наблюдаю за неймогу себе позволить, особенно сейчас, когда между нами молчание. Наконец ставит передо мной чашку эспрессо. Странно, а я ведь не говорил, что предпочитаю именно его. Сама устраивается напротив, отпивает глоток своего кофе. На меня старается не смотреть.
Нас разделяют только барная стойка и тишина. А меня оглушает вовсе не она, а накрывшее с головой ощущение какой-то безмятежности и спокойствия. Только слышу, как тикают стрелки на часах. И так хорошо становится, будто вернулся туда, откуда ушёл много лет назаддомой.
Чего Наська тебе поведала? тихо интересуюсь, принимаясь за кофе.
Да ничего. В основном про свинку болтала. Одежду ей сшить хочет.
Катя улыбается шире, прячет улыбку за новым глотком, и я тоже не выдерживаю и усмехаюсь.
И всё?
Улыбка сходит с лица Кати, она смотрит на меня серьёзно. И мне почему-то не по себе.
Про маму ещё говорила. Ты не переживай, она нас не спутала. Просто называет меня «другой» мамой.
Мда, легко сказать «не переживай». Только что теперь со всей этой хренью делатьне представляю. Всё же ясно как дважды-два, почему тогда я вообще себе позволяю какими-то вопросами задаваться?
Вообще мне неудобно перед тобой. И перед Вадимом тоже. Сам не знаю, чего в Наську вселилось вдруг.
При упоминании имени Вадима Катя вздрагивает, но тут же быстро берёт себя в руки. Я цепко слежу за нейза каждым её жестом и взглядом. За каждым оттенком эмоций.
Да ничего страшного. Наоборот, мне приятно с ней время было провести.
Угу.
Мы молчим некоторое время, я так и продолжаю пить кофе и слушать тишину, сидящая напротив Катя молчит. И кажется, так можно сидеть вечность, по крайней мере, мне до какого-то слепящего отчаяния нужно продлить эти мгновения.
Ладно, я Настю сейчас заберу и мы домой поедем. Спасибо за всё.
В противовес того, что желаю сделать на самом деле, поднимаюсь из-за стойки и вижу в глазах Кати то, что выбивает почву из-под ног. Даже дыхание задерживаю, когда понимаю, что это растерянность, такая острая, будто её накрыло смертельным страхом.