Через пять минут мы оказываемся лицом к лицу с дверьми центральной городской больницы, и у меня тут же внутри завязывается узел. Я чувствую: мы не просто так приехали в место, где больных людей, больше, чем здоровых, и недовольно взвываю:
- Зачем ты привез меня сюда?
- Идем.
- Не хочу.Упрямо поджимаю губы.Господи, Дим, я в курсе, что есть люди, у которых жизнь похуже моей.
- Замолчи.
Закатываю глаза. На первом этаже тихо, так тихо, что хочется зажать руками уши. Я оглядываюсь, сначала натыкаюсь на сплошные белые стены, стеклянные столы, полки, стулья, но затем вдруг вижу цветной стенд в самом углу комнаты. Он немного разбавляет стерильную, неживую атмосферу: это стенд с детскими рисунками. По телу пробегают мурашки. Сглатываю и скрещиваю на груди руки: в таких местах главное не забывать дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох.
За регистрационным стеклом сидит молодая, рыжеволосая девушка. Заметив нас, она отрывается от документов и ошеломленно выдыхает:
- Дима, что ты здесь делаешь?
Отлично. Они еще и знакомы.
- Мы на несколько минут, - обещает он.Правда.
Девушка ломается. Надувает губы и шепчет:
- Все посещения запрещены. Ты же знаешь.
- Пожалуйста, Юль. Мы туда и обратно, клянусь.
- Зачем?
- Дело жизненной необходимости.
Медсестра сканирует мое лицо. Выгляжу я, наверно, глупо, и скорее всего от меня пахнет алкоголем. Однако мой внешний вид вполне ее устраивает. Цокнув, она кивает в сторону лестницы и предупреждает:
- Пять минут.
Несемся на второй этаж. Дима слегка горбится, будто прячется, а у меня внутри разом сжимаются все органы: чувствую себя преступницей, ей богу. Ступеньки сколькие. Я то и дело спотыкаюсь, подворачиваю ноги, так как после коньяка не могу унять легкое головокружение, но парня не заботит первая стадия моего опьянения. Он напрягается, стискивает зубы и молчит. Впервые на его лице нет ни намека на улыбку. Это пугает.
- Где мы, Дим? Что происходит?Становится холодно. Облизываю губы и с ужасом замечаю на одном из стендов надпись: онкологические заболевания. Меня пробивает судорога. Резко примерзнув к кафелю, я моргаю и выдыхаю весь накопившийся в легких воздух: детские рисунки, пугающая тишина, онкология. Парень привел меня в центр по выработке слез, боли и отчаяния. Здесь вместо кислородаужас. Смахнув с лица холодный пот, понимаю: в палатах лежат те, кто болеет раком. От этих мыслей сводит все тело. Пронзаю Диму обиженным взглядом и чеканю:
- Как ты мог? Зачем привел меня сюда?
Дима делает еще несколько шагов в сторону маленьких комнат, но затем все же останавливается. Несколько минут я вижу только его спину, слышу, как тяжело и с трудом он дышит. И мне действительно неясен его порыв - прийти туда, откуда все бегут. Зачем? Ради того, чтобы доказать мне, как больно и плохо, порой, бывает людям? Откидываю назад голову и зажмуриваюсь: кошмар наяву.
- Вот кто обречен, - тихо отрезает Дима. Наши взгляды встречаются, и, клянусь, в его странных глазах я замечаю, куда больше, чем просто сожаление. Это опыт, реальное знание того, о чем он говорит.Здесь дети каждую секунду сражаются за такие глупые вещи, как проснуться утром, посмотреть фильм, дочитать книгу, послушать новый трек любимой группы, дождаться зимы, осени, дождаться прихода мамы или брата. А что делаешь ты? Что ты делаешь, Мира?громче спрашивает парень и стремительно сокращает между нами дистанцию.Ты вообще осознаешь свои действия, когда пытаешься избавиться от того, за что каждый здесь готов отдать самое дорогое?
- Не кричи на меня.
- Нет, я хочу на тебя кричать, и я буду, черт подери, это делать!
- Разбудишь всех!
- Здесь некого будить. Здесь все засыпают и просыпаются в одно и то же время, здесь открывают глаза, когда им это позволяет сделать гигантская капельница и лекарства, которые в ней находятся. Так что не пытайся возвать к моей совести, она чиста.
Отворачиваюсь, словно мне влепили пощечину и крепко стискиваю зубы. В груди покалывает. Переминаясь с ноги на ногу, шепчу:
- Мы должны уйти.
- Нет, мы не уйдем, пока ты не поймешь, что творишь.
- Да, кто ты такой?я вновь пронзаю парня испепеляющим взглядом.Как смеешь мне указывать? Я тебя не знаю, и знать не хочу! Твои словапустой звон для человека, который давным-давно оглох!
- Я не смогу быть вечно рядом и спасать тебя, Мира!Дима оказывается совсем близко, кладет руки мне на плечи и смотрит в глаза так, будто пытается прожечь их насквозь.В один прекрасный момент, ты умрешь.
- И, слава богу.
- Ты умрешь!Встряхнув мое тело, повторяет он.Как же ты не понимаешь?
- Да, какая тебе разница? Господи, мы едва знакомы! Моя смерть ничего не изменит в твоей жизни.
- Мне противна сама мысль того, о чем ты думаешь. Плевать, встретил бы я тогда на вокзале тебя или кого-то другого, я бы не остался в стороне. И дело не в том, что ты красива или, может, в том, что мне захотелось вдруг по уши влюбиться. Я просто не могу допустить того, чтобы на моих глазах человек избавился от вещи настолько нужной, настолько необходимой когда-то мне, да, и каждому, кто уже спит не в этих палатах.
- Ты ничего, - голос срывается. Сглатываю и понимаю, что на глаза наворачиваются слезы. Вух, что со мной. Смахиваю их с ресниц и продолжаю, - ничего не понимаешь.
- Мира, как бы я хотел не понимать.
Парень делает несколько слабых шагов назад, словно кто-то прошиб его автоматной очередью, а я смотрю перед собой и не знаю, что чувствовать, что думать. Как реагировать на происходящее вокруг? Как предать свои же идеи, свои же принципы, если они так прочно врослись в скелет, в кости?
Я должна умереть. Я же хотела этого.
- Пойдем? - Дима неожиданно протягивает ладонь, но мне не пошевелиться. В глазах пелена, а сердце сжато так сильно, что я боюсь дышать: будет больно.Прости, - внезапно шепчет парень и поникает.Я погорячился, правда. Извини.
Я хочу ответить, пытаюсь, но не могу. И ни потому что не знаю, что сказать, а потому что боюсь признаться в этом даже самой себе: в смерти нет смысла, когда рядом есть тот, ради кого стоит жить.
ГЛАВА 3
Мы лежим на траве. Смотрим вверх и наблюдаем за самолетами, правда, сейчас уже настоящими. Они пролетают над нашими головами: гигантские, мощные, опускаются и приземляются где-то там, в аэропорте. Каждый раз безумный грохот сотрясает землю. Тишину прерывают шум моторов, свист воздуха, визг шасси о посадочную полосу. Затем до нас доносятся слабые звуки сирен, проезжающих рабочих машин, и вновьмолчание. Все замирает в трепете, в предвкушении новой вспышки грохота, в ожидании очередного не бумажного самолета, от приземления которого зависит жизнь трехсот человек.
- Ты когда-нибудь летал?
- Летал, правда, в мечтах.
На груди словно стоит целая пирамида из вопросов, и мне действительно сложно дышать. Я пытаюсь освободиться от подобного чувства скованности, от ощущения себя загнанной в клетку, но не выходит. Рву пальцами траву, смотрю в темное, беззвездное небо и молчу, потому что говорить страшно.
- Расскажи о себе, - нарушает тишину Дима, и я слышу вздох облегчения: оказывается, страшно не только мне.Поделись.
Задумываюсь: стоит ли раскрываться перед едва знакомым человеком? Вдруг он не поймет или осудит? Я знаю: Дима уже сейчас считает меня слабой. Так нужно ли это подтверждать?
- Сначала ты, - предлагаю я.Мне кажется, тебе тоже есть, что рассказать.
Мы не смотрим друг на друга, просто буравим глазами небо. И между нами будто негласное правило: не оборачиваться. Мы словно боимся, что встретившись взглядами, не сможем признаться во многих вещах, терзающих голову. Парень усмехается. Так и хочется увидеть его кривую улыбку, но я приказываю себе не двигаться.
- Ладно, давай я первый. Эм, мне двадцать один, я решил посвятить свою жизнь строительной инженерии, ненавижу сопромат, обожаю блинчики с мясомда, это тема, и Стивена Кинга. Особенно «Мизери». Сумасшедший мужик, честное слово. Хм. Еще недавно устроился на работу в кафе, чтобы хоть как-то помочь родителям. Просто, - Дима замолкает. Несколько секунд думает, а затем на выдохе продолжает, - просто у нас сейчас трудности в финансовом плане.Я чувствую, как аккуратно парень подбирает слова, словно боится сказать лишнего. Он взвешивает фразы, обдумывает их, наверняка, сначала мысленно пробует на язык и только потом произносит вслух. - Знаешь, у меня сестра долгое время лежала в больнице, и очень много денег уходило на ее лечение.
- Чем она болела?
- Лейкемия.
Я не хочу задавать следующий вопрос, потому что в глубине души знаю ответ. Но парень не позволяет мне собраться с мыслями, решиться. Уже через пару секунд он признается:
- Она умерла два месяца назад. В середине апреля.
Я поражена. Поражена его силой, его храбростью говорить о том, что причиняет боль. Неужели после смерти близкого он в состоянии жить, улыбаться, дышать, ходить, думать? Так ли это простоделать вид, словно все в порядке, когда внутри переворачиваются органы, все бурлит и кровоточит. Сколько времени ему понадобилось на восстановление, как долго он пытался смириться, и смирился ли? Тоскует он сейчас, думает о сестре? Переживает? А, может, ему все равно? Может, это равнодушие, ведь нельзя так спокойно принять смерть родственника. Это невозможно. Я знаю!
Нарушаю правило. Резко поворачиваю голову и встречаюсь с взором Димы. Мы не выдержали. Оба. Никакие слова не передадут чувства лучше, чем взгляд, и я уверена: сейчас в моих глазах парень видит искреннее восхищение, потому что я действительно понимаю, как больно потерять родного человека, и действительно не представляю себе, как именно он смог это пережить.
- Ты смирился?спрашиваю я.Ты справился?
- Отчасти.
- Отчасти?
В горле застревает комок бешеных мыслей. Я буквально сгораю от желания закричать, вытрясти из парня всю правду и узнать секрет: как он стал таким свободным, жизнерадостным, легким и искренним. Я пытаюсь свести счеты с жизнью полгода, а он избавился от боли за два месяца. Как? Как он это сделал?
- Теперь ты.
- Я?
- Да. Твоя история.
Отворачиваюсь. Стискиваю пальцы в кулаки и думаю: он смог, и я смогу. Он сказал, и я сумею. Так, давай же. На счет три. Раз, два, нет. Не выйдет, я слабая. Прикрываю глаза и представляю перед собой десятки самолетиков, падающих с неба. В тот день мне захотелось жить: мысли сильного человека, справившегося с болью. Сейчас я тоже могу стать смелой. Нужно просто попытаться. Будь храброй, будь храброй, будь
- Мои родители погибли, - быстро выпаливаю я и замираю.
Тут же воздух взрывается диким грохотом. Над нами появляется гигантский самолет. Он заполняет паузу ужасным шумом, визгом, он скрывает от Димы мое громкое дыхание, орущее сердцебиение. Он не позволяет мне стать в его глазах еще слабей. Когда самолет садится, и наступает тишина, мне становится страшно: я только что не просто рассказала какому-то парню о том, что меня гложет. Я признала и подтвердила смерть мамы и папы. В реальности, не в своей голове.
- Что с ними произошло?тихо спрашивает Дима. Я знаю: он боится задеть меня, сказать лишнее, и его вопросне просто любопытство. Парень действительно пытается стать ближе, пытается меня узнать.
Выдохнув, отвечаю:
- С ними произошла война: для кого-то вымышленная, для кого-то самая настоящая. Папаоператор, мамарепортер. Они всегда рвались туда, откуда все бежали.
- Украина?
Киваю. Облизываю сухие губы и задумчиво шепчу:
- Я не помню себя до смерти родителей. Такое чувство, что я родилась двадцатилетней именно в день, когда их убили. Жизнь не делилась на «до» и «после». И не было плаксивых похорон, возвышенных мыслей. Просто однажды я открыла глаза и поняла, что осталась совсем одна. Паршивое чувство.На несколько минут замолкаю. Смотрю в черное небо, хмурюсь и гадаю: где звезды? Куда они пропали? Их прикрыли тучи? Или они, может, все разом грохнулись на землю в тот самый день, когда мне позвонили и сказали, что мама с папой погибли? А, может, их никогда и не было? Может, я преувеличивала то, что видела? Фантазировала, мечтала? Может, звезд и вовсе не существует, и мои воспоминаниясамолеты, блики от прожекторов, аэропланы, вертолеты? Ведь я мастер верить в то, чего нет. И все мы мастера себя обманывать.
- Мира?
- М?
Чувствую на своем лице прикосновение и недоуменно перевожу взгляд на Диму. Его пальцы касаются моей щеки. Они холодные. Ледяные.
- Смотри-ка, звезды.
- Где?вновь поднимаю взгляд вверх. Недоуменно хмурю брови, потому что повторно убеждаюсь: небо чернее черного.Что ты обманываешь?
- Почему же обманываю? Вот, смотри, звезды в моих ладонях.
Парень криво улыбается, раскрывает пальцы, и я замечаю на коже блестящие капли. Что это? Первые несколько секунд, я действительно не понимаю, что Дима имеет в виду, но потом, когда организм сдается и его начинает трясти то ли от холода, то ли от страха, то ли от безнадеги, я осознаю, что плачу. Хватаюсь руками за голову, задерживаю дыхание и про себя повторяю: возьми себя в руки, возьми себя, черт подери, в руки! Но не выходит. Не получается!
- Мира.
- Прости, - задыхаясь, выпаливаю я и резко привстаю.Извини, пожалуйста.
Хочу встать, но Дима не позволяет. Берет меня за руку и порывисто притягивает к себе. Врезаюсь в его тело. Инстинктивно хочу, как пружина отлететь обратно, хочу, избавиться от близости, от сочувствия, от этого безумного притяжения, но не могу побороть обычного, примитивного желания человекажелания кому-то довериться.
Мои руки взмывают на плечи парня, и, крепко-крепко стиснув его за шею, я продолжаю тихо плакать. А он обнимает мою трясущуюся талию, горячо дышит в волосы и просто молчит. Уверена: в его странной голове много мыслей, и он бы смог в эту секунду сказать нечто такое, что вновь заставило бы меня восхититься или одержимо поспорить, но он чувствует, как и я знаюсейчас не время. Сейчас тот момент, когда молчаниелучший способ для того, чтобы как следует высказаться.
Доктор,
Кажется, у меня аллергия. Я не вруна лицо все симптомы! Тело ноет, глаза слезятся, кожа зудит. Я то и дело расчесываю раны, деру их, будто одержимая. Причем ведь знаю, что зажили бы они быстрей, если бы я держала руки прикованными к коленям, но не могу сопротивляться - у меня просто непреодолимое желание мазохиста: вновь и вновь раздирать ссадины, словно это принесет облегчение. Долгожданный покой. Да-да, Вы скажете, что я ошибаюсь, но разве можно убедить сумасшедшего в том, что он сумасшедший?
В любом случае, надеюсь, Вы постараетесь найти лекарство. Оно ведь существует? Правда? Болезнь, в конце концов, у меня вполне обычная, распространенная. Уверена: каждый страдал этим недугом. Собственно, вы наверно спросите, на что ж именно у меня аллергия?
Не кривя душой, отвечу: на жизнь.
Усмехаюсь и прикусываю кончик пальца. Еще раз пробегаю глазами по строчкам, задумываюсь: не переборщила ли я с метафорами, и выдыхаю. Александр Викторович сказал написать то, что взбредет в голову. Что ж он сам напросился, ведь я страдаю таким отвратительным диагнозом, как витальной депрессией, и у моих мыслей хроническая предрасположенность к делирию.
После вчерашнего разговора с Димой что-то изменилось. Я не могу сказать, что расхотела умирать, что желание свести счеты с жизнью исчезло. Просто теперь мне словно некуда спешить. Я чего-то жду. Но чего? Понятия не имею.
В груди такая дикая тяжесть. Я касаюсь пальцами ребер, пытаюсь глубоко вдохнуть, но не могу даже на сантиметр расширить свои легкие, будто им что-то мешает. Пью много воды, горло сушит. Говорю себе, что это от алкоголя, но в голове рассматриваю вчерашнюю попытку вновь покончить с собой. В конце концов, я выпила три таблетки снотворного и запила все это коньком, возможно, тяжестьосложнение, и мне необходимо проконсультироваться у врача. Я ловлю себя на мысли, что пугаюсь и не хочу сейчас болеть. Но тут же откидываю назад подобные рассуждения: ну, что со мной может случиться? Облизываю сухие губы, выпрямляюсь и решительно чеканю: все нормально. Все хорошо.
Моюсь, сушу голову и, как мне кажется, делаю неплохую укладку. Выглянув в окно, поникаю: пасмурно. Приходится надеть джинсы и теплую кофту, бросаю в сумку зонт. Собираюсь выйти из квартиры, но вдруг задерживаюсь на пороге, перед зеркалом. Такая высокая, худая. Ищу в глазах огонек и искренне удивляюсь, обнаружив его. Смешно. Я вроде расхотела умирать, по крайней мере, на сегодня, а огонек, так рьяно старающийся погаснуть, все еще светит. Чего он от меня хочет?
Мы с Димой не договаривались встретиться. На самом деле, вчера мы вообще мало общались после признаний. Парень довел меня до дома, помог убраться в зале, а затем ушел. Ушел так, словно пообещал вернуться, пусть не сказав ни слова. В тот момент мы оба поняли: мы скоро увидимся. И сейчас я попросту не хочу бороться с сильным желанием вновь посмотреть в его хитрые, необычные глаза.