Сорок четвертый
Тем, которые искали, но не нашли,
которые стучали, но не достучались,
которые шли, но не дошли,
которые шли, дошли, победили и возвратились.
Солдатам польским
павшим,
умершим,
живущим.
Творцам величайшего в нашей истории триумфа,
в том числе и тем,
которые не по своей воле и не по своей вине
не были под Берлином на полях Победы
ПРОЛОГ
Под утро, как это часто бывает в январе, мороз усилился. От праздничных салютов, доносившихся от Нордваха на улице Хлодной, Штауферказерне на Раковецкой и солдатского клуба в бывшем студенческом общежитии на площади Нарутовича, подрагивали ветви деревьев Саского парка и осыпавшийся с них иней искрился в сером полумраке.
Под утро ночная, более интенсивная, чем обычно, пальба, которой немцы приветствовали наступление последнего года войны, стихла, «впрочем, не вполне обоснованно, отмечает летописец, ибо очень уж быстрой победы фюрер на этот раз не обещал»{1}. «Восточный» мороз забирался под тонкие шинели, коченели руки и ноги, слипались глаза, помутневшие от шнапса, и солдаты отправлялись на несколько часов поспать, ставя в козлы ненужные на это время винтовки и автоматы. Лишь бдительные, как всегда, патрули вышагивали по темным безлюдным улицам непокорного города, который так и не потерял надежды и не пал духом.
Под утро в квартире на улице Брацкой полетели в угол заменявшие бокалы баночки из-под горчицы, в которые уже нечего было наливать. Группа бойцов Армии Крайовой (АК), которую комендантский час застиг в этой квартире, завершала вынужденную встречу Нового года. Шел многочасовой беспорядочный разговор о положении на фронтах, о сегодняшних проблемах, о войне и любви, о том, что будет после войны, и кто-то уже приглашал подруг на встречу следующего Нового года на бал в политехнический институт. И не Инка ли сердито бросила в ответ: «Сперва надо дождаться, а уж потом приглашать!»? Рассветало. Погасили карбидную лампу, и за окном, с которого сняли черную бумагу затемнения, тусклым оловянным светом мерцало зимнее небо{2}.
Под утро подпольщики, собравшиеся в другой квартире на площади Нарутовича, были в тревоге: Ник (Треска) английский летчик, арестованный немцами неделю назад, выдал явки, а стало быть, и эту квартиру. Позавчера арестовали мать Ванды Группа антифашистов следит за движением стрелок на часах Здесь тоже поднимают традиционные тосты, хотя все понимают ситуацию и каждый прислушивается, не зазвонит ли звонок у входной двери{3}.
Под утро еще в одной квартире, чуть подальше, сразу же за Гжибовской площадью, пани Чеславова после новогоднего ужина моет в кухне посуду. Она одним глазом посматривает на молчаливых и серьезных, несмотря на праздник, молодых людей, которые, не вынимая рук из карманов, всю ночь неподвижно простояли у дверей, ведущих на лестничную площадку. Рюмки, которые она моет, всего лишь час назад поднимались за праздничным столом обычные новогодние тосты: за победу, за то, чтобы война кончилась уже в этом году, за союзников, за польских солдат. И еще другие, новые: за то, что предстоит, за успех начатого дела, за тех, кто здесь Через полуоткрытую дверь комнаты можно видеть гостей. В этой тесной квартирке на третьем этаже обыкновенного, не слишком богатого варшавского дома никогда еще не бывало столько гостей двадцать два.
Те, кто еще не ушли, приводят в порядок бумаги. Завтра другие люди, в другой квартире перепишут их, размножат и направят в Жолибож и Прагу, Марымонт и Мокотув, в Люблин и Краков, в Познань и Катовице и еще дальше. Вот эти самые бумаги, которые лежат теперь на праздничном столе семьи Блихарских, у новогодней елки, в квартире дома номер 22 по улице Твардой.
Под утро закрылись двери за последними из гостей. На Гжибовской площади уже позвякивали трамваи, обыкновенные, дневные, для поляков, а на застывшем от мороза бетоне тротуара гулко отдавались шаги: шли двое, на этот раз не немецкий патруль. Еще вчера офицеры Гвардии Людовой (ГЛ), а сегодня уже офицеры общенациональной Армии Людовой (АЛ). На углу улиц Слиской и Комитетовой они передали свои пистолеты связному. Он не взглянул на их озаренные таинственной улыбкой лица. А им так хотелось поделиться новостью{4}
Создан подпольный парламент власть народа. Власть новая, как и положение, в котором оказался город. Власть своя, близкая, ибо она делила с народом горе и радость и так же рисковала нарваться на облаву, так же радовалась, вычитав между строк «варшауэрки» грязного листка оккупантов о новом поражении немцев, так же содрогалась от ужаса при тусклом мерцании поминальных свечей у стены, обагренной свежей кровью, так же торжествовала при виде погребальной процессии оккупантов, провожавших очередную жертву «англо-большевистских террористов»
Правила конспирации плотно смыкали уста. Исполнив свой долг, трое смотрели прямо перед собой, в просвет улиц Багно, Крулевской и Граничной. Смотрели на Варшаву, скованную морозом, ужасом, оцепеневшую, но пробуждающуюся
Где-то вдали, у виадука, загудел поезд, и оттуда, из Жолибожа, в это же время на Варшаву смотрела одинокая женщина.
«Страх, как трава, прорастал под ногами, страх удушьем проникал в легкие, страх камнем давил на внутренности, страх жег глаза, сверлил уши, он сгущался с началом сумерек и с первым лучом рассвета вонзался в пробуждающееся сознание»{5}.
Эти трое видели Варшаву иной в ужасе, но и в надежде, исстрадавшейся, но не терявшей юмора: должно стать лучше, ибо хуже не бывает и быть не может.
Занималось субботнее утро 1 января 1944 года, решающего для судеб Польши года.
КРАСОЧНАЯ ВОЙНА
О боже мой, боже!
Как бьются польские солдаты!
1944-й год возрождения, Манифеста и крупных сражений за освобождение польских земель; год, обозначенный датами знаменитых битв на различных фронтах мировой войны с фашизмом; год подъема массовой вооруженной борьбы на польских землях; год повсеместной партизанской войны. Памятный, навечно запечатленный в истории нашего народа год. Год, когда по примеру тех, кто голыми руками добывал в Варшаве первые пистолеты, кто советскими штыками через скрытые туманом холмы под Ленино прокладывал себе путь вперед, начали распрямлять спину все придавленные ранее страхом и удрученные пассивностью И на Монте-Кассино расцвели красные маки, те, что «взросли на польской крови»; папоротники обагрились кровью партизан в молодом лесу на Взгоже Порытовом, в урочищах над Таневом; заалели «кровавые сорочки» бойцов Первой бронетанковой бригады на холмах Мачуга, под Фалезом; под Арнемом поляки пили рейнскую воду, а над Вислой парни в пантерках (маскировочные халаты) один за другим шли на смерть. Война расцветала всеми цветами радуги
Разумеется, нам известны по учебникам даты, проблемы и краски 1944 года. Мы можем оценить дистанцию стратегическую, политическую и историческую, отделяющую те или иные даты и события от дела Польши. Мы можем оценить правильность путей и эффективность усилий. Мы с основанием осуждаем или хвалим руководителей, но заслуженно воздаем хвалу лишь тем, кто проливал кровь. Однако порой мы как бы гордимся этим многокрасочным спектром участия поляков в войне мы гордимся не только тем, что сражались, но также тем, что сражались и тут, и там, и где-то еще, всеми способами, на всех фронтах, везде и каждый И теперь, спустя тридцать лет, уже забываем, сколько в этой многокрасочной симфонии и именно как следствие этой многокрасочности заключено обычной черной печали, серого отчаяния и муки, сколько трагизма именно в том, что было так красочно, и красиво, и везде В том, что хотя и все, но каждый по-своему
А ведь в борьбе этом труднейшем деле речь шла не о красочности. Борьба велась не для того, чтобы вписать в календарь отечественной истории славные даты, она велась в интересах конкретных решений важнейших проблем национального бытия. А решения требовали расходования самого ценного капитала, каким располагает общество, человеческой жизни, солдатской крови.
ЗДЕСЬ, В СТРАНЕ
Слагаемые будней. Политика ставит цели перед стратегией. Стратегия перед оперативным искусством. Оперативное искусство ставит задачи перед тактикой. Тактика определяет действия на поле боя.
Министры ставят задачи перед генералами. Генералы отдают приказы полковникам. Полковники приказывают капитанам, капитаны командуют солдатами. Солдаты сражаются.
Солдаты погибают. Они не хотят умирать понапрасну. Они защищаются. Они борются. Эта борьба имеет свои цели, осуществления которых добиваются командиры. Командиры заинтересованы в стратегических и политических обстоятельствах, благоприятствующих достижению этих целей. Политики находят эти обстоятельства. Находят выход из безнадежных ситуаций. Или не находят его.
Только ход событий проверит правильность их концепций. История произнесет окончательный приговор. Но политики, руководители, командиры и солдаты не могут ждать приговора истории. И вот политики ставят задачи, полководцы формулируют приказы, люди сражаются. Люди гибнут
Бумаги, лежавшие в новогоднюю ночь на праздничном столе семьи Блихарских, начали свой путь по Варшаве, по Польше, по миру. Они представляли собой нечто большее, чем попытку найти правильный путь борьбы. Это был новый план действий, необходимый для поисков выхода из создавшегося положения.
Спустя несколько недель опытный чиновник подпольной делегатуры эмигрантского правительства в Польше, специалист по внутренним делам, напишет о них в Лондон:
«В настоящий момент коммунистические элементы, прежде всего Польская рабочая партия (ППР), перешли от голого отрицания и оппозиционной пропаганды к конструктивным действиям к созданию в подполье особых независимых центров государственного аппарата, претендующего на руководящую роль в стране как в настоящем (война), так я в будущем (организация возрожденной государственности). Это изменение имеет очень важное значение. Оно является несомненным доказательством того, что коммунистические элементы предприняли в последнее время завершающие приготовления к взятию в свои руки конкретной власти в стране, чтобы быть в состоянии решать задачи, которые возникнут при возможном вступлении большевистских войск на территорию Речи Посполитой»{6}.
В ту зиму, однако, еще многие думали, что никаких проблем не существует, что нет нужды искать новые концепции, новые пути, что все уже решено, установлено, определено, что все ясно, а если что-то и не получается, то не мы должны искать выхода из создавшегося положения, а выход нас А если мы что-то и позабыли, что-то упустили, чего-то недооценили, как, например, вопрос о роли страны, о роли власти, рождающейся не где-то далеко, в эмиграции, а именно здесь, над Вислой, который теперь поднимают пепеэровцы (члены ППР), то это можно легко поправить: достаточно издать декрет, провозгласить Как будто бы слова способны сами по себе разрешать сложные проблемы.
5 января премьер польского эмигрантского правительства в Лондоне Станислав Миколайчик перед микрофонами Би-Би-Си торжественно вещал:
«Наступил час, когда я могу известить вас о некоторых принятых правительством после интенсивных консультаций с польской нацией решениях, которые до сих пор необходимо было сохранять в тайне Мы хотим уведомить граждан, находящихся в Польше, что член нашего кабинета, который в качестве вице-премьера выполняет обязанности делегата правительства в Польше, является носителем легальной власти. Он уполномочен выполнять на месте функции нашего правительства Таким образом, трудная задача обеспечения в подпольной Польше преемственности власти решена»{7}.
Можно сказать, что шаги истории были лучше слышны в тесной квартире старого варшавского дома, где невысокий жилистый мужчина, склонясь над столом, заполнял быстрым нервным почерком листки бумаги, чем в отделанной пробкой и кожей студии лондонской радиостанции. Сквозь закрытые окна старого варшавского доходного дома доносились и залпы, раздававшиеся здесь же, на улице, и далекое эхо выстрелов в Келецких и Люблинских лесах, и слабый, еще очень слабый, хотя неуклонно приближавшийся, гул орудий восточного фронта.
Мужчина, одетый в ничем не примечательный костюм, подобные которому можно тысячами встретить в трамваях, идущих с Воли, Таргувека, Чернякува, Марымонта или Грохува, человек с кеннкартой (удостоверение личности, выданное оккупантами), в которой подлинными были, вероятно, только фотография и приобретенная в прошлом профессия «слесарь», писал:
«В политической жизни страны доминирующую роль играют две проблемы: 1) массовый зверский террор оккупантов и 2) отношение к Советскому Союзу Прихода Красной Армии ждут повсеместно, даже в тех социальных слоях, которые являются противниками советского строя. В освобождение польского народа от гитлеровской оккупации другими армиями уже никто не верит
Выступая с инициативой создания Крайовой Рады Народовой (КРН), ППР руководствовалась рядом причин ППР исходит из предпосылки, что в вопросах, касающихся страны, решающее слово может принадлежать только силам, возникшим в стране или уполномоченным ею. Лишь такие силы в состоянии наилучшим образом ориентироваться в действительных настроениях масс и получить признание этих масс В одном ППР отдает себе отчет, а именно в том, что реализация поставленных задач и целей в большой степени будет зависеть от ее собственной силы, от создания сильной Армии Людовой, от сплочения широких масс вокруг народных советов Вооруженная борьба в Польше против оккупантов, которую ведет прежде всего Гвардия Людова, могла бы неизмеримо усилиться, если бы нам удалось вооружить отряды. Например, в Люблинском воеводстве мы могли бы без особых трудностей выставить еще несколько тысяч людей, но чем их вооружить?»
Подумав немного, он добавил:
«Нам кажется, что у вас этот вопрос недооценивается»
Радиосвязи с товарищами, которые там, на Востоке, в свою очередь разворачивали работу, не было уже давно. Самые важные решения они принимали сами, не советуясь, не приспосабливаясь к общей мировой обстановке, к нынешнему, недостаточно известному здесь, в условиях оккупации, политическому этапу международного рабочего движения. Он знал, что в оккупированной Европе никто, кроме, пожалуй, югославов, не пытался выделиться из общего антигитлеровского движения, сколотить вокруг революционного ядра партии новое единство нации
Он продолжал:
«До нас только что дошло известие о том, что Союз польских патриотов организует внешнеполитическое представительство Польши Мы считаем, что оно обязательно должно быть назначено КРН, поскольку это значительно усилило бы позиции такого представительства. Оно имело бы глубокие корни в стране Мы опасаемся, как бы не-скоординированные действия наши в стране и ваши за границей не вызвали разногласий в нашей работе»
Пора было заканчивать, и он приписал: «Эти заметки набросаны непосредственно перед отъездом курьера». Еще раз пробежал глазами написанное и добавил:
«Несмотря на трудные и очень тяжелые условия работы, мы превращаемся в решающую силу в стране. Это вызывает чувство удовлетворения и составляет предмет нашей гордости. С пролетарским приветом Веслав».
Поставил дату:
«12.I 1944». «Переписать на машинке не было времени»{8}.
Трудно проследить сплетения человеческих судеб, но можно предположить, что курьер, который вез цитированный документ, спешил на тот самый пересекавший границу поезд, на котором, растворившись среди серой и скученной в вагонах типичной для периода оккупации толпы, направлялись и тоже на Восток другие люди, официальный статус которых, зафиксированный в кеннкартах, ни в малейшей степени не соответствовал их действительной роли и положению. В карманах у них, вероятно, находились командировки в Луцк, выписанные Келецкой полевой почтой оккупантов ее мнимым сотрудникам{9}. А раньше они под видом счетовода, сантехника небольшой фирмы, бухгалтера молочно-яичного кооператива шагали по варшавским улицам Потом исчезали на целые недели в возвращались пахнущие порохом, порой скрывая раны, в лишь время от времени появлялись в официальных местах своей работы или жительства, чтобы напомнить о себе окружающим. Теперь они ехали, чтобы вдали от городов, гарнизонов, оккупационных властей и охраняемых железных дорог, в глухом лесу сменить гражданские костюмы на полевые офицерские мундиры со знаками различия майора, капитана, поручника