2 августа около полуночи генерал Бур поднялся на крышу своего командного пункта на фабрике Камлера в районе Воли. Проливной дождь заглушал треск перестрелки, и только медленно разгоравшееся зарево обозначало контуры сражающегося города. Донесения не поступали, связь была прервана, радиостанции повреждены: не было даже возможности сообщить правительству о выполнении приказа. Он еще не знал, что разбитые в первом штурме отряды периферийных районов Жолибожа, Мокотува, Охоты выходят из города, что в Праге повстанцы отступили и укрылись в не контролируемых немцами жилых домах. Лишь на следующий день он получил донесение Монтера:
«Важнейшие объекты Дом Академицкий, сейм, аллея Шуха, комендатура города не были взяты. У меня нет надежды овладеть объектами, не занятыми до сих пор»
Через несколько часов еще одно:
«Во всех районах не были заняты важнейшие объекты Боеприпасы на исходе. В некоторых отрядах стреляют за счет последних запасов Из-за недостатка боеприпасов я, собственно говоря, не могу влиять на ход битвы. Учитывая положение дел, прошу поторопить через Лондон большевиков и дать общие инструкции на ближайший период боев»{124}.
Уже истекли 24 часа с начала восстания, минуло 48 часов с момента решения о том, чтобы не опоздать, чтобы хотя бы за 12 часов до вступления большевиков Сражение состоялось, но не принесло успеха, правительству негде было утвердиться. Впрочем, «выступить в роди хозяина» было не перед кем.
Демонстрация кончилась. И так же, как там, в Сельской пуще, над маленькой Студзеницей, здесь, над большой Вислой, было абсолютно не ясно, что же делать дальше. Разве только просить «поторопить через Лондон большевиков»
Потоки дождя и зарево пожаров придавали небу Варшавы в первую ночь восстания мрачный вид. Исчезли отличная продуманность всех разработанных ранее планов и изящная утонченность политической и военной концепции и стратегии. Осталось лишь та, чего больше всего опасались лучшие люди, чего они всячески хотели избежать: начатая преждевременно безнадежная борьба, поражение, разрушение и смерть
По радио и телефонным проводам между Варшавой и Краковом, Томашувом и Берлином, генеральным штабом в Цоссене и «Вольфшанце» в Кентшине шли донесения, решения, приказы, которые должны были поднять в одном месте бригаду Каминьского, в другом бригаду Дирлевангера, в третьем полицейский полк, в четвертом специальные штурмовые саперные батальоны На второй день восстания Гитлер издал приказ о вспомогательных действиях, в котором говорилось, что Варшава должна быть стерта с лица земли, что каждый ее житель должен быть убит, что пленных быть не должно. Гиммлер лично подписал мандат Дирлевангеру, позволяющий ему «по собственному усмотрению убивать всякого, кого он найдет нужным»{125}.
5 августа Рейвефарт нанес первый удар по району Воли, разбил две сотни плохо вооруженных повстанцев, расстрелял более тысячи безоружных мужчин и женщин, стариков и детей, раненых и медсестер, профессоров, трамвайщиков и перекупщиков.
На следующий день подполковник Ян Мазуркевич, командир лучшей повстанческой группировки, сражавшейся на главном направлении немецкого наступления, доносил:
«Противник, сжигая дом за домом, истребляет население Воли Положение считаю отчаянным Готовится огромная трагедия. Делаю все, что могу, чтобы уменьшить эту трагедию, продвигаю людей через Повонзки, чтобы направить часть на Старе-Място, но что делать с этой массой безоружной молодежи? Если можете сегодня помочь, действуйте быстро: времени осталось мало. Палками никого не смогу оборонять. Радослав»{126}.
И не злой ли дух истории, самый злобный сатана польских порывов и колебаний, хихикает в аккомпанемент шагам утомленного Бура, идущего но коридору фабрики Камлера? Разве он не вправе повторить теперь слова великого генерала, которые в течение пяти лет были догматом веры и для него, и для его полковников: «Восстание в Польше не может не удаться»? Ведь эти слова вслед за генералом Владиславом Сикорским они повторяли в течение четырех лет, указывая на опасность большевистского лозунга немедленной борьбы, опасность преждевременного выступления
«Именно немцы своими репрессиями провоцируют поляков на несвоевременные вооруженные выступления, чтобы иметь предлог для истребления нации и уничтожения ее достояния» так ведь говорил сам Бур много раз: и в дни «50 повешенных», и в дни выселений из Замостья, и совсем недавно, в дни кровавых уличных казней.
«При нынешнем состоянии немецких сил в Польше и противоповстанческих мероприятиях, заключающихся в превращении каждого дома, занятого частями и даже учреждениями, в укрепленные крепости с бункерами и колючей проволокой, восстание не имеет шансов на успех»{127}.
Это его собственные слова, произнесенные всего две недели назад, 14 июля.
Сколько иронии в том, что теперь он отказывался от той стратегической религии, которую сам исповедовал! Ирония это или неодолимая необходимость, необходимость парадоксальная, необходимость абсурдная? Стратегическая ошибка неправильная оценка ситуации на фронте и советских намерений? Историческая ошибка неправильная оценка положения нации и приоритета ее потребностей?
Время отсчитывало минуты и часы, календарь дни восстания, дни борьбы, измеряемые сотнями павших, тысячами замученных
Каждый час 13 павших солдат, 99 замученных штатских.
Каждый день 317 павших солдат, 2380 замученных штатских.
Каждую неделю 2219 павших солдат, 16600 замученных штатских.
Трагический календарь. Обвинительный календарь. Горестный календарь.
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛА
И все же вместе. Мне думается, что вопрос о том, изменился ли 2 августа политический характер вооруженных действий, начатых 1 августа по приказу Главного командования АК, не имеет никакого значения. Кровь, пролитую в боях с немцами, нельзя делить на кровь, пролитую 1 августа вечером «в рамках «Бури», и кровь, пролитую утром 2 августа и в последующие дни «в рамках справедливой оборонительной борьбы города», независимо от того, чья это кровь полковника Радослава, или Живицеля, или рядового повстанца. И те и другие сражались за свободу родины; и те и другие сражались за вполне определенную политическую концепцию, которая не имела шансов на осуществление
В то же время чрезвычайно важно, что если внутренний политический смысл восстания не изменился, то его место в жизни нации изменилось в течение нескольких часов. Трагедия индивидуумов, вовлеченных в осуществление ложной концепции, стала трагедией сотен тысяч, трагедией столицы и, следовательно, общенациональной трагедией.
Разумеется, проблемы индивидуумов решать надо; индивидуумам можно сочувствовать. Решение же общенациональной проблемы требует общенациональной концентрации сил; сочувствие здесь неуместно вес и масштабы события требуют честности, глубокой гражданской озабоченности, озабоченности человека, разделяющего ответственность за судьбу нации. Норвид писал: «Родина это коллективный долг»{128}.
В межвоенное двадцатилетие польские коммунисты вели упорную борьбу против польского государства, поскольку это было государство буржуазно-помещичье, враждебное народным массам. В сентябре 1939 года те же польские коммунисты брали в руки винтовки и шли на фронт, как Бучек под Ожарувом, как варшавская рота в бригаде обороны Варшавы, как Калиновский в Модлине.
Борьбу против буржуазной Польши, революционную борьбу они вели во имя Польши, как бы по мандату народных масс. Условием любых преобразований, любой революции, любой борьбы является существование того, что хотят преобразовать, кто должен совершить революцию, во имя чего ведется борьба. Проще говоря, необходимое условие борьбы за формы жизни нации само существование этой нации, сама жизнь. Я напоминаю об этом трюизме, поскольку этот вопрос казался не таким уж ясным не только в минувшие годы, но даже сегодня очевиден еще не для всех. Защитники старого порядка, которые во имя своих концепций ставили на карту жизнь не единиц, а миллионов людей, были унылыми доктринерами, были сектантами, хотя применение этого термина к представителям буржуазной политической мысли выглядит на первый взгляд странно. Похоже, что и сегодня доктринеры не понимают столь очевидной истины, что прежде всего нужно позаботиться о существовании человечества, ибо без человечества не будет даже беспредметной болтовни о доктринах и идеях.
В то время доктринерство было не чуждо всем политическим течениям польской жизни. Не следует забывать, что принципиальной заслугой Польской рабочей партии была именно решительная ломка нежизненных схем и доктринерского способа мышления в подходе к польской проблематике. Неоспоримые достижения этой линии и сознательное решение руководства варшавской организации ППР и командования Армии Людовой, и предшествовавшие ему спонтанные решения подавляющего большинства членов партии и бойцов АЛ по вопросу об отношении к Варшавскому восстанию. За исключением отдельных лиц и одной безнадежно зараженной доктринерством районной организации, вся партийная Варшава, хотя она и была застигнута врасплох началом боев, поступила попросту так, как Бучек в Сентябре, пошла сражаться, несмотря на то что знала и понимала политические маневры руководства восстания, несмотря на самые различные препятствия и помехи со стороны не только руководителей, но и сотен средних и малых людей восстания, честно сражавшихся за Польшу, но за другую.
Партийцы сражались 1 августа в районе Воли (взводы Пашковского и Вжоска). Здесь, на улице Млынарской, на баррикадах, перегородивших улицы Вольскую и Гурчевскую, они пополняли батальон «Чвартаков», здесь 5 августа вместе с батальоном «Парасоль» они преградили путь наступлению Рейнефарта, защищали мельницу Михлера и баррикады на углу Вольской и Млынарской. На Замковой площади сражалась рота поручника Жарлока (Рышарда Суского){129}.
В дни обороны Старе-Мяста здесь сражались два батальона АЛ: 3-й батальон капитана Гишпана (Возняка) и поручника Скуры (Немира Белиньского) и батальон «Чвартаки» капитана Конрада (Леха Кобылиньского) и поручника Густава (Эдвина Розлубирского).
22 августа «Чвартаки» вместе с отрядами Зоська и Чата атаковали Гданьский вокзал. 2 сентября на рассвете рота Густава одной из последних вместе с арьергардами капитана Гоздавы через канализационные трубы покинула Старе-Място. В районе Жолибожа сражался отряд капитана Шведа (Шанявского), в районе Чернякува Стаха (Пашковского), в центре поручника Шелюбского.
Сражаются и гибнут, подобно старшему сержанту Миреку (Леху Матавовскому), командиру роты АЛ, тяжело раненному в районе Воли. 6 августа он погиб вместе с сотнями повстанцев и тысячами гражданских жителей в больнице Святого Лазаря, подобно варшавскому штабу АЛ, который в полном составе во главе с майором Болеславом Ковальским (Рышардом Пясецким) оказался в результате взрыва авиабомбы погребенным под развалинами дома на улице Фрета, подобно тому, как двумя днями позднее под развалинами пассажа Симонса погиб весь батальон АК «Хробры I».
Сражаются и гибнут и ищут выхода. Они требуют от гражданских и военных руководителей восстания, чтобы те установили непосредственный контакт с советскими войсками и польскими властями в Люблине. Пытаются самостоятельно установить контакты. 21 августа при попытке перейти линию фронта подорвалась на минах в Мендзылесе связная варшавского штаба АЛ Барбара Сконецкая. Ванде Пясков удалось прорваться. 9 сентября отправляются в путь еще две связные: Хелена (Хелена Яворская) и Ева (Янина Бальцежак).
И словом, и делом они отстаивают единственный путь, который сулил спасение, соединение повстанческих районов с побережьем Вислы. В середине сентября рота поручника Шелюбского еще обороняет редуты на откосах Вислы металлообрабатывающую фабрику Бляшанка, а рота Густава вместе с отрядами АК из батальона капитана Стефана пытается восстановить только что перерезанную связь между районами Срюдместья и Чернякува. А внизу, над Вислой, вместе с Радославом и Крыской (Нетзером) еще сражается рота Стаха.
Застигнутые врасплох началом боев, рассредоточенные, солдаты АЛ сумели, однако, уже в ходе восстания реорганизовать в ряде случаев свои отряды и сражаться до последнего дня. Более половины их погибли в восстании.
Суть дела заключается в умении оценить вес и масштабы события, правильно определить подчиненность задач. В момент, когда Варшавское восстание приобрело общенациональное значение, превратилось в общенациональную трагедию, оно не могло не оказаться в центре внимания всех течений и направлений, стремившихся выражать интересы Польши, всех людей, причислявших себя к этой нации. На протяжении тех двух месяцев не было вопроса более важного, чем этот, и ему должны были быть подчинены мысли, усилия и действия всех польских сил.
Календарь августа и сентября 1944 года должен был, таким образом, стать графиком усилий всей нации ради спасения человеческих и материальных ценностей столицы. Однако он был лишь календарем разочарований, горестным календарем, графиком растущих потерь и жертв.
Горестный календарь. Строго говоря, совпадают даже даты. 9 августа 1944 года тридцатьчетверки 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте генерала Яна Межицана достигли Вислы и по зыбким паромным переправам, наведенным советскими саперами, под бомбами люфтваффе форсировали реку, чтобы поддержать поредевшие цепи советских ветеранов Сталинграда, удерживавших под натиском «тигров» дивизии «Герман Геринг» окопы под Студзянками. Танк за танком поротно на полном газу рвались к атакованной пехоте к фольварку, кирпичному заводу и деревне.
9 августа 1944 года волна за волной, сжатые на трехкилометровой полосе, шли «кромвели» 10-го полка конных стрелков, «шерманы» 1-го танкового полка и 24-го полка улан, за ними транспортеры 3-й стрелковой бригады и подхалянского батальона, шла 1-я танковая дивизия под командованием генерала Станислава Мачека итог длившихся несколько лет усилий по организации и подготовке польских солдат и офицеров на Западе. Через поля Нормандии она двигалась на помощь канадской пехоте. Двигалась на Фалез.
Это было большое вторжение, столь долгожданный и необходимый второй фронт. Это был наш славный вклад и прекрасный пример выполнения солдатского долга. Но как далеко было оттуда до этого маленького фольварка, где на следующий день шесть танков поручника Ростислава Тараймовича{130} своей внезапной отчаянной атакой, в которой все погибли, будут решать судьбу не деревеньки, не фольварка, а варецко-магнушевского плацдарма, этого «пистолета, нацеленного в сердце Германии», исходного пункта для охватывающего маневра, который мог бы вынудить немцев к поспешному отступлению из Варшавы.
Очень далеко от Фалеза до Варшавы, до Польши, в которой польские дела и польские судьбы решались теперь уже конкретно, всей силой неотложных и необратимых действий, а не в аспекте общей победы союзников, не в аспекте общих усилий всех фронтов, всех полей сражений, истощение сил противника на которых приближало конец войны.
14 августа 1944 года бригада имени Героев Вестерплятте вместе с 100, 137 и 140-м стрелковыми полками Советской Армии ликвидировала прорыв, обломала и уничтожила острие немецкого клина. Ценою жизни 94 и ценою крови 212 наших танкистов, ценою гибели 27 польских танков, ценою многих жертв, понесенных советскими стрелковыми дивизиями 8-й гвардейской армии, плацдарм был удержан. Только в 4-м гвардейском корпусе генерала Глазунова, с которым взаимодействовала наша бригада, было убито и ранено около 3000 человек. Плацдарм был удержан, но именно в этом месте и в этот момент, чтобы нанести полное поражение гитлеровским резервам, сил не хватило. Не хватило людей, танков, наступательного порыва.
19 августа на холме Мачуга под Шамбуа танковая часть улан замыкала кольцо частей союзников, окруживших отступавшие немецкие войска во Франции. «Если мешок под Фалезом был бутылкой, набитой немцами, говорил позднее маршал Монтгомери, то вы заткнули эту бутылку пробкой». Правильно. Ценою потери 2300 человек и 100 танков.
Командование 1-го Белорусского фронта поручило оборону исходного рубежа будущей Варшавской операции варецко-магнушевского плацдарма еще двум польским пехотным дивизиям. Советские войска в упорных боях местного значения под Вавром, Воломином, Тлущом, Кобылкой и Марками высвобождали из больших и малых котлов еще державшиеся там подразделения бригад советской 2-й гвардейской танковой армии.
Было ясно, что перспектива освобождения Варшавы отдаляется, и не оставалось ничего другого, как совместно готовить предпосылки для скорейшего освобождения Варшавы и изыскивать возможности оказать ей непосредственную помощь. Предпосылки заключались в судьбе плацдармов, нависших над городом. Ближайший к Варшаве плацдарм защищала 1-я армия. А непосредственная помощь городу