Георгий КовтуновВсей мощью огня
«Ни шагу назад!»
Ни минуты не сомневаюсь, что каждый, кому во время Великой Отечественной войны довелось хотя бы недолго быть на фронте, без особого труда поймет меня: самое неприятное и тягостноенеопределенность, томительное ожидание, когда толком не знаешь, что будет с тобой через день, через час. Не в том смысле, разумеется, что убьют тебя или ранят, а в том, что конкретно предстоит делать в ближайшем будущем, какие задачи решать.
Именно в таком незавидном положении оказался наш 80-й артиллерийский полк в середине лета 1942 года. Оказался после того, как в ожесточенных боях с гитлеровцами, рвавшимися к Дону, понес весьма ощутимые потери в личном составе и вооружении и был отведен с передовой, для того чтобы в более или менее спокойной обстановке пополнить подразделения людьми и техникой.
Казалось бы, о лучшем и мечтать не приходилось. Людям предоставлялась возможность по-настоящему отдохнуть после кровопролитных схваток с фашистами, утомительных, многокилометровых переходов, во время которых взором окидываешь окружающую местность с единственной цельюзаранее присмотреть хоть какое-нибудь мало-мальски пригодное укрытие на случай появления в небе вражеских самолетов.
И вот теперь листва деревьев чуть слышно что-то шепчет над головой. Совсем рядом протекает река Битюг. Хоть и не очень широка она, а все же можно искупаться, постирать до предела пропыленное, насквозь пропитанное потом обмундирование. А после этого, пристроив на коленях планшет, можно написать обстоятельное письмо родным. Ни разрывов снарядов, ни разбойничьего посвиста пуль. Пользуйся минутой, наслаждайся тишиной и покоем!
Тишина Может показаться странным, но как раз она и угнетала больше всего. Как-то не верилось, что она может быть продолжительной. И хотя все мы хорошо знали, что между нами и противником находятся части, занимающие оборону по левому берегу Дона, внутренняя напряженность сохранялась, и не случайно. Опыт, приобретенный в прошлых боях, оплаченный подчас чересчур дорогой ценой, подсказывал нам, что тишина на войне зачастую бывает весьма обманчивой, что беспечность, хотя бы кратковременная, притупление бдительности абсолютно недопустимы. Они, как правило, приводят к большой беде.
Мне, например, и по сей день памятен один печальный и в то же время поучительный эпизод. Произошел этот случай в последних числах сентября 1941 года, когда наш артиллерийский полк принял свой первый бой на Украине, в Полтавской области.
С раннего утра тогда отражали мы яростные атаки гитлеровцев. К вечеру напряжение боя несколько спало. Видимо, враг, понеся серьезные потери, решил перегруппировать силы, дождаться подхода подкреплений. Передышка, разумеется, была нам на руку, однако ни у кого не было сомнений в том, что ночью или утром бой разгорится с новой силой. С какого направления наиболее вероятен новый удар фашистов? Куда перебросит противник артиллерийские и минометные батареи? Что следует предпринять нам для укрепления своей обороны? Для того чтобы получить ответ на эти и целый ряд других вопросов, было решено провести рекогносцировку.
Мы сели на коней и большой группой направились в сторону передовой. Там находилась высота, с которой, по нашим предположениям, можно было рассмотреть вражеские позиции, засечь его огневые точки, обнаружить перемещение гитлеровских подразделений. Это значительно прояснило бы картину предстоящего боя, помогло бы организовать эффективную систему огня.
Ехали мы, в сущности, как в мирное время, ничуть не заботясь о скрытности и маскировке. Стоит ли, дескать, тревожиться, если все это происходит на известном удалении от переднего края? Единственно, что беспокоило нас, сравнительно позднее время.
Быстрее, товарищи, не растягивайтесь! Скоро стемнеет, тогда ничего не увидим, поторапливал командир полка майор Вениамин Георгиевич Сухоруков, возглавлявший рекогносцировочную группу.
Беззаботно переговариваясь, мы вскоре свернули с раскисшей от осенних дождей полевой дороги к довольно длинной балке, которая, если верить карте, вела прямиком к облюбованной нами для рекогносцировки высоте. Именно здесь мы чувствовали себя в полной безопасности. Если фашисты не засекли нас и не обстреляли на сравнительно открытой местности, то теперь и подавно бояться нечего!
Лучшего укрытия для подхода к переднему краю, пожалуй, и не придумаешь, заметил кто-то из нас.
А через минуту, когда рекогносцировочная группа полностью втянулась в злополучную балку, на нее обрушился шквал минометного огня. Мой конь Орлик, долгое время служивший верой и правдой, вдруг отчаянно заржал и начал оседать набок. Я едва успел выдернуть ногу из стремени.
Ложись! крикнул что есть силы майор Сухоруков.
Чуть справа заметил какие-то рытвины, но бежать к ним было уже поздно. Глухо звучали разрывы, с визгом летели осколки. Оставалось одно: всем телом прижаться к земле-матушке и ждать, уповая на счастливую судьбуавось пронесет, не зацепит.
Недолго продолжался огневой налет, однако минуты эти показались вечностью. Когда наконец он прекратился, я еще некоторое время лежал неподвижно, совершенно оглушенный, растерянный. Лежал до тех пор, пока не услышал знакомый голос командира полка, прозвучавший где-то впереди:
Все ко мне!
Когда мы собрались у подножия высоты, уже основательно стемнело. Стало совершенно ясно, что рекогносцировка сорвалась. И дело тут было даже не в том, что землю все плотней окутывали сумерки. Несколько человек из состава группы были ранены, а первый помощник начальника штаба полка капитан М. М. Туров погиб. На своей плащ-палатке я обнаружил изрядную дыру. Ее, видимо, пробил тот самый осколок, который насмерть сразил верного Орлика.
Плохо, очень плохо у нас получилось, насупив густые брови, с горечью подвел итог майор Сухоруков. И дела не сделали, и людей потеряли. И все потому, что только еще начинает нас по-настоящему обкатывать война. Нечего сказать, обрадовались, что нашли хорошее место для подхода к переднему краю. А о том, что гитлеровцы не глупее нас и наверняка заранее пристреляли эту «удобную» балку, никто не подумал. И я в том числе
Не увенчались успехом мои попытки найти эти высотку и балку, когда во время работы над рукописью побывал в тех местах, не удалось отыскать упоминание о злополучной рекогносцировке в архивных документах. Но и без них случай этот навсегда запомнился мне. Запомнились и слова командира полка.
Да, тогда война только еще начинала «обкатывать» нас. Но к лету 1942 года, с которого я начал свой рассказ, мы, разумеется, кое-чему уже научились. Поэтому 80-й артиллерийский полк, стоявший в роще на берегу реки Битюг в ожидании пополнения, расположился таким образом, чтобы в случае внезапного прорыва врага или высадки воздушного десанта, что также совершенно не исключалось, без всякого промедления, организованно вступить в бой всеми оставшимися в нашем распоряжении силами и средствами.
Дивизиону, которым я в ту пору командовал, было приказано обеспечить надежное прикрытие подходов к роще с западного и южного направлений. Расчеты немедленно приступили к оборудованию орудийных окопов, укрытий для людей и боеприпасов. Связисты быстро и теперь уже достаточно умело тянули к командному и наблюдательному пунктам провода. Все сооружения тщательно маскировались.
Не забывали, естественно, и о противовоздушной обороне. Гитлеровские самолеты могли появиться над нами в любую минуту. В полку была четко организована караульная и патрульная служба. Словом, отдых наш, прямо скажем, был весьма и весьма относительным.
Как только основные работы по инженерному оборудованию позиций были завершены, начались регулярные занятия и тренировки. В подразделениях и в штабе полка прошли партийные и комсомольские собрания. Комиссар полка Кирилл Ильич Тарасов потребовал планового проведения политических занятий и политинформаций во всех расчетах, со всеми красноармейцами и младшими командирами.
Кое у кого требования комиссара вызывали недоумение. Зачем, мол, все это нужно? Люди и так измотаны до предела. А завтра, возможно, снова в бой.
Именно поэтому и нельзя расслабляться, отвечал полковой комиссар Тарасов. Именно потому, что нас ждут новые жаркие схватки с врагом, надо, как говорят спортсмены, постоянно быть в форме. Даже рекордсмены тренируются каждый день.
И занятия шли своим чередом. Особое внимание уделялось новичкам. Были среди них и только что призванные в армию, и те, кто возвращался в строй после лечения в госпиталях. Детально знакомиться надо было с теми и с другими. Нельзя идти в бой с человеком, которого знаешь кое-как. Этоправило, закон.
Никто не сомневался, что скоро полк снова двинут на передовую. Однако день проходил за днем, а мы оставались по-прежнему на берегу Битюга. О нас вроде бы совсем забыли. Между тем с фронта поступали все более тревожные сообщения.
Продолжались тяжелые бои в Воронеже, южнее Богучара и северо-западнее Ростова-на-Дону. Врагу удалось прорвать нашу оборону между реками Дон и Северский Донец, выйти к Миллерово, Морозовску, Каменску. Фашисты бешено рвались на восток, к Сталинграду, к Кавказу. Зная обо всем этом, мы не могли быть равнодушными. Невыносимо было оставаться в бездействии. Все чаще артиллеристы подходили к своим командирам, к политработникам с одним и тем же вопросом: «Долго ли еще будем здесь стоять? Когда же наступит наш черед идти в бой?»
Наконец обстановка изменилась. В тот жаркий солнечный день я с самого утра работал в штабе полка. Нужно было оформить некоторые документы, уточнить расчеты, обговорить ряд вопросов со снабженцами. Там, в штабе, я узнал, что сразу же после завтрака майор М. З. Голощапов, принявший командование полком в январе 1942 года, после того как майор В. Г. Сухоруков был назначен командующим артиллерией 81-й стрелковой дивизии (вскоре он погиб), и полковой комиссар К. И. Тарасов уехали в штаб дивизии.
Что случилось? поинтересовался я у начальника штаба полка майора В. А. Кучера, с которым меня давно уже связывали помимо чисто служебных еще и теплые дружеские отношения. Задачу поехали получать?
Все может быть, как-то неопределенно ответил Виктор Афанасьевич. Толком сам ничего не знаю.
А может, темнишь? не унимался я.
Среднего роста, коренастый, Кучер стоял передо мной, заложив большие пальцы рук за туго затянутый командирский ремень. Карие глаза смотрели сердито.
Сказано, что не знаю, значит, не знаю, повторил он. Или знаю, но не имею права говорить. Тебе, кажется, известен мой принцип: дружбадружбой, а службаслужбой
Ладно, не кипятись, все понимаю.
После обеда, мысленно прикинув, что еще надо сделать в штабе, прежде чем возвращаться в дивизион, решил позволить себе немного расслабиться. Тем более что очень хотелось дождаться возвращения командира полка и комиссара. Что-то нового привезут они? А тут можно сразу двух зайцев убить: и отдохнешь, и в курсе последних событий будешь.
Неподалеку от штабной палатки, укрывшейся за ветвями деревьев, была небольшая лужайка. Трава на ней, правда, выгорела под жаркими лучами солнца, но тем не менее оставалась достаточно густой. Ослабив ремень, расстегнув воротник гимнастерки, я и устроился с твердым намерением вздремнуть, как у нас говорили, минуток шестьдесят.
Вначале казалось, что стоит только лечь, как я сразу же засну. Но не тут-то было. Мысли то и дело возвращались к недавним боям, когда пехотинцы и артиллеристы дрались на каждом рубеже до самой последней возможности.
Вспомнился наводчик одного из орудий дивизиона красноармеец Максим Полуянов. Весь иссеченный осколками, упал он у колеса пушки. И когда товарищи несли его на куске брезента к укрытию, он чуть слышно повторял: «Я еще могу, я могу» С этими словами он и ушел из жизни. Никогда не забыть мне его остановившихся, устремленных в неведомое голубых глаз.
Мы похоронили героя у подножия невысокого, холма. И на карте своей я поставил точку с пометкой «М. Полуянов». Но потом, когда выносили мы Знамя полка из вражеского полукольца, не стало ни карты, ни планшетки. Видно, оборвался ремешок или перебило его чем-то. Не стало и младшего сержанта Ивана Губанова, который с группой бойцов прикрывал наш отход.
Отважно дрались с врагом красноармейцы и командиры. Так почему же отходим мы? Или все еще недостает нам умения воевать, которое не всегда могут заменить храбрость, готовность к самопожертвованию?
И все-таки нельзя было отрицать, что немалому мы уже научились. Взять даже тот же вынужденный отход. Под ударами превосходящих вражеских сил он осуществлялся куда организованней, чем в первые месяцы войны. Большинство орудий, в том числе даже неисправные, мы сумели вывезти, не оставили врагу. Максимум личного состава тоже сохранили. И, как я уже упоминал, Знамя полка сберегли.
Прошло чуть больше трех лет с тех пор, как после окончания Тбилисского артиллерийского Краснознаменного училища имени 26 бакинских комиссаров я был назначен в эту часть. Время небольшое, но часть давно уже стала для меня, как и для других молодых командиров, родным домом. И в этом, если разобраться, нет ничего удивительного. Обстановка в полку была такова, что просто невозможно было жить какими-то своими, сугубо личными интересами. Вместе с другими я учил сержантов и красноармейцев и в то же самое время учился сам, радовался успехам и огорчался, когда дела шли не так, как надо. С каждым месяцем понятия «мое» и «наше» все тесней и тесней переплетались.
А наш поход в Иран, ставший, в сущности, первым серьезным испытанием для полка в годы Великой Отечественной войны, можно ли забыть о нем? Именно тут на практике проверялось наше умение, выдержка, а самое главноеединство, сплоченность всего воинского коллектива, способность сообща решать поставленную задачу. И все эти испытания часть выдержала с честью.
Для меня, собственно, эти события начались с того, что в начале июня 1941 года я совершенно неожиданно был отозван срочной телеграммой из очередного отпуска, который вместе с женой проводил в Киеве. Едва появился в дивизионе, как его командир капитан Дмитрий Федорович Ставицкий вызвал меня к себе в кабинет и, плотно прикрыв дверь, ввел в сложившуюся обстановку:
Поступил приказ привести подразделения в полную боевую готовность, немедленно приступить к совершенствованию наших позиций вдоль границы. А что делается теперь по ту ее сторонусами увидите.
Мне, как начальнику разведки дивизиона, хорошо был знаком этот участок границы. Десятки, сотни раз в стереотрубу или бинокль я наблюдал за тем, что происходит на противоположном берегу Аракса. Обычно там царила ленивая тишина. А сейчас, это сразу бросалось в глаза, по ту сторону реки отмечалось значительное оживление. Были хорошо видны грузовые автомашины, повозки, двигавшиеся в различных направлениях. За время моего отсутствия появился ряд новых инженерных сооружений отнюдь не мирного назначения. В их числеплощадки для артиллерийских орудий, укрытия для личного состава.
К чему бы это? Неужели Иран собирается воевать с нами? Или неизвестно почему опасается нападения с нашей стороны? Но второе предположение не могло вызвать ничего, кроме улыбки. Ведь это абсолютная чушь. Мы всегда стремились поддерживать с нашим южным соседом дружеские отношения. Тогда в чем же дело? Ответ на этот вопрос мы получили значительно позже. И суть его сводилась к следующему.
Оказалось, что, готовясь к нападению на Советский Союз, фашистская Германия заметно активизировала дипломатическую, разведывательную и подрывную деятельность в ряде стран Среднего Востока. Тайные агенты гитлеровцев буквально наводнили Иран. В наиболее крупных городах страны чуть ли не открыто создавались фашистские организации и военизированные отряды, которые объединялись в так называемый германский легион. В приграничных районах, на специальных складах, спешно сосредоточивались запасы оружия и боеприпасов.
Все это происходило весной и в начале лета 1941 года. После нападения Германии на нашу страну деятельность вражеской агентуры значительно активизировалась. Мало того, стали поступать сведения о том, что в Иран прибыли и продолжают прибывать сотни гитлеровских офицеров, переодетых в гражданскую одежду. И все это в то время, когда на фронте уже шли напряженные бои. Значит, в Берлине существовали какие-то определенные планы в отношении Ирана. Ведь он располагался совсем рядом с бакинскими нефтяными промыслами. А судя по всему, реакционные круги сопредельного государства, вдохновленные первыми успехами фашистов на советско-германском фронте, были готовы открыто целиком и полностью присоединиться к антикоммунистическому блоку.