Борциг говорил без всяких бумаг, свободно оперируя цифрами, фактами и именами, которые были известны большинству собравшихся, но рисовал из них такую картину, которая произвела на всех самое серьезное впечатление. Стало ясно, что проблема успела затронуть все службы, какие только работали тут, в тылу, который уже можно было называть глубоким.
Теперь, когда собрались только люди, имеющие непосредственное отношение к обсуждаемым вопросам, каждый выступавший говорил не общими фразами, а оперировал примерами, цифрами, именами. Слушая выступающих, Оверат, и без того достаточно полно информированный об обстановке, видел ее все более объемно и понимал, что участие абвера в борьбе с партизанами неизбежно.
Ну, что же! Тем лучше! Если участие неизбежно, то надо проявить инициативу! Это всегда приветствуется!
Шройбер был категорическим противником курения, поэтому каждый час объявлял перерыв, во время которого вокруг гостя из Берлина возникал стихийный кружок, где каждый норовил обратить на себя внимание.
Именно во время очередного такого перерыва Оверат, увидев, что людей в окружении гостя из Берлина становится меньше, направился в его сторону и был удивлен, что тот и сам уже сделал несколько шагов в его сторону.
Приостановившись, Оверат начал было:
Господин полковник, я хочу посоветоваться с вами
Однако берлинский гость продолжал движение, глядя куда-то за спину Оверата, и радостно улыбался, раскрывая руки будто для объятий. Поворачиваясь за ним, майор неожиданно увидел, что навстречу с такой же улыбкой двигается Зайенгер.
Борциг остановился со словами:
Люци! Неужели это ты!
Ответ Зайенгера поразил не только Оверата, но и всех, кто стоял рядом.
Юный лейтенант сделал шаг навстречу штандартенфюреру и сказал просто:
Здравствуй, Клаус!
И тотчас пропал в его объятиях.
Когда объятия разомкнулись, штандартенфюрер, оглянувшись по сторонам и, видимо, осознав неловкость столь бурного проявления чувств, сказал негромко:
Задержись после совещания, старый товарищ!
Потом с некоторым удивлением взял Зайенгера за правую руку и потянул ее к себе. Спросил уже иным, строгим тоном:
Почему ты не нашил шеврон старого бойца?
Оверата поразил вопрос. Он знал, что «старыми бойцами», имевшими право носить этот знак отличия, считались члены НСДАП, вступившие в партию до января 1933 года, то есть до того времени, когда партия, ведомая Адольфом Гитлером, завоевала власть.
Сейчас на дворе сорок первый год, размышлял Оверат. После того как партия взяла власть в свои руки, прошло восемь лет. Зайенгеру не более двадцати пяти лет. Что же получается: он стал нацистом в семнадцать лет? И сделал что-то важное для победы партии? Это невероятно! Это не отмечено в его досье!
Оверат снова разнервничался, но не подходить же с вопросом к лейтенанту!
Однако он и не подозревал, что настоящее удивление только предстоит.
Видимо, желая смягчить публичный упрек, штандартенфюрер сказал вновь тем же радостным голосом:
Тебя часто вспоминает наш товарищ из Браунау.
Слова про «товарища из Браунау» добили Оверата.
Он сразу же вспомнил, как четыре года назад принимал участие в операции по раскрытию заговора врагов против фюрера.
На след заговорщиков вышли, когда обиженная постоянной занятостью мужа-военного жена написала жалобное письмо, в котором, в частности, рассказала о том, что муж, скорее всего, пропадает у своей новой пассии, которая работает натурщицей. Сотруднице абвера, «случайно» познакомившейся с написавшей донос скучающей и ревнующей женой, та сообщила новую подробность: видимо, муж весьма ревнует подлую разлучницу. На вопрос о поводах к таким умозаключениям негодующая супруга ответила, что они с друзьями постоянно упоминают в своих беседах некоего «маляра из Браунау», который, видимо, тоже пользуется благосклонностью негодяйки!
Сотрудница, услышав эту леденящую душу подробность, почти сразу же стала прощаться, советуя обманутой супруге верить в то, что все скоро закончится. Уж она-то точно знала, что выражение «маляр из Браунау» носило саркастический характер и исходило из юношеского стремления фюрера германской нации Адольфа Гитлера стать художником.
После этого спрашивать Зайенгера хоть о чем-то Оверат не хотел, опасаясь ответа.
А еще он удивился, когда почти сразу после окончания совещания к машине подошел Зайенгер и стал открывать заднюю дверь.
Кажется, штандартенфюрер просил вас остаться, лейтенант?
Так точно, господин майор, но мы уже обо всем поговорили! тоном младшего по званию отчитался Зайенгер, становясь для Оверата настоящей загадкой.
Правда, разгадка стала известна вскоре.
Уже следующим утром начальник караула доложил Оверату, что пропустил без его разрешения на территорию школы легковой автомобиль, в котором находятся два офицера, причем один из них предъявил особые полномочия, оспаривать которые у начальника караула не было никакой возможности.
Поскольку Оверат уже находился в кабинете, известие его не застало врасплох, не смутило. Он не удивился и позже, когда, выйдя из здания, увидел выходящих из автомобиля штандартенфюрера Борцига и сопровождавшего его штурмбаннфюрера Лиске из минского гестапо.
К сообщению Оверата о том, что он по утрам прогуливается по территории, контролируя активность и дисциплину, отнеслись с пониманием и мягко навязали свою компанию, отправившись вместе с ним.
Господа, вы имеете право знать, почему я так обрадовался, увидев вчера своего старого товарища, без предисловий начал Борциг. Однако предупреждаю, что все сказанное останется между нами. Людвиг Зайенгер наш Люци, как мы его звали тогда, в движении с 1934 года и принимал самое активное участие в восстании тридцать четвертого года!
Теперь в представлениях Оверата все стало перемещаться на свои места, а Борциг продолжал.
Люци тогда еще не было и семнадцати лет, и все мы звали его «малышом», улыбка озарила лицо штандартенфюрера. Он злился и доказывал делом, что он настоящий боец.
Борциг достал сигареты, не спеша закурил, успокоился, продолжил:
В общем, когда шуцбундовцы прижали нас, я был ранен, потерял сознание, и Люци вытащил меня. Вытащил, хотя сам был, как тростинка. Вытащил, хотя красные шныряли повсюду. Как он сделал это не знаю. Но он это сделал, и я тому и свидетель, и свидетельство.
Когда он начал говорить, спокойствие вновь покинуло его. Он говорил рублеными фразами, стараясь контролировать свой голос и часто прерывая рассказ глубокими затяжками.
Потом снова замолчал и сказал уже с усмешкой:
Если бы в тридцать восьмом он сразу отправился в армию, думаю, уже был бы подполковником, не меньше. Ну а если бы в СС, то мы с ним носили бы одни погоны, поверьте мне! Но он с отцом уехал за океан.
Он поискал глазами, куда бы бросить окурок, и видно было, что он размышляет, стоит ли сказать еще что-то, а потом сказал:
Мы с фюрером знакомы с детства, оба родом из Браунау. Поэтому, когда он узнал, кто меня спас, он запомнил Люци. А вы знаете, что это значит. Но это, господа, никому и ни при каких обстоятельствах не повторяйте.
И тотчас перешел на официальный тон:
Лиске, мы возвращаемся. Оверат, насколько я знаю, лейтенант Зайенгер хорошо выполняет свою работу. У него не бывает отставаний в работе с курсантами?
Никак нет! вытянулся майор.
Вот и славно, будто успокоился за своего боевого товарища Борциг. Сегодня измените планы, чтобы у него было занято три дня в неделю. В пятницу, то есть завтра, сразу после занятий вы отправите его в распоряжение Лиске. Во вторник рано утром Люци начнет занятия. А в пятницу снова уедет. Если он обратится к вам с просьбой командировать в распоряжение Лиске несколько курсантов, считайте это моим приказом! Прощайте, майор!
Неспешно возвращаясь в свой кабинет и позднее, наслаждаясь кофе, Оверат складывал мозаику, хотя основные ее элементы были совершенно ему ясны.
Итак, Зайенгер вступил в движение не позднее тридцать четвертого года и принял самое активное участие в февральском восстании, которое было подавлено «красными».
Судя по рассказам Борцига, Зайенгер и после поражения продолжал борьбу, следовательно, он, как и все австрийские нацисты, считались «старыми бойцами», если вступили в партию до марта 1938 года, до радостного воссоединения двух неразрывных частей великой Германии!
О том, что Зайенгер лично известен фюреру, не хотелось даже думать.
1941 год, сентябрь, Белоруссия
Товарищ Голубев, который Петру Миронову так не понравился, вскоре появился, но уже не один, и спутника его Миронов видел много раз. Чаще на фотографиях в газете, но два раза видел живьем, правда, издалека.
Заместитель председателя Совнаркома Белорусии Василий Иванович Козлов сюда, на запад республики, в районы, освобожденные только осенью тридцать девятого года, приезжал часто, поэтому люди его знали и к мнению его прислушивались.
Поэтому, когда после быстрого вынужденного рукопожатия с Голубевым уж, куда денешься! радостно протянул руку новому гостю, поприветствовал:
Здравствуйте, товарищ Козлов!
Гость не удивился, улыбнулся широко и искренне:
А вот я вас, товарищ Миронов, в первый раз вижу! Давайте знакомиться.
И, повернувшись к Голубеву, попросил:
Вы тут уже были, товарищ Голубев, так что отдохните с дороги, а мне надо местность оглядеть, так сказать, освоиться.
Повернулся, полностью переключаясь на Миронова:
Конечно, если хозяин не против.
Поначалу гость задавал вопросы об окрестностях, о населенных пунктах, расположенных поблизости. Позже, когда отошли метров на пятьдесят, резко сменил тему:
Ну, давай к делу, Петр Кириллович. Надо тебе знать, что я оставлен тут для организации партизанского движения, подчиняюсь непосредственно Москве. Не скажу, что прямо товарищу Сталину, но уровень высокий. Это я к тому, что знать мне хочется как можно больше, понимаешь?
Козлов говорил, как привык на совещаниях, где присутствовали люди знающие, глубоко изучившие те вопросы, которые обсуждались, поэтому не надо было тратить время на «ликбез», неизбежный, когда к делу привлекали неспециалистов.
Миронов, однако, удивил:
Понимаю, Василий Иванович. Чем выше уровень, тем, конечно, шире картина, но тем выше риск аберрации.
Он повернулся к Козлову и наткнулся на вытянувшееся лицо.
Вы извините, я иногда по-учительски выражаюсь, поправился Миронов. Аберрация это явление искажения, возникающее непроизвольно, вследствие взаимодействия различных физических сред.
Козлов громко расхохотался, но тут же оборвал себя и оглянулся.
Досмеялся уже тихо:
Это ты меня хорошо поучил, Петр Кириллыч, молодец.
Потом посерьезнел:
Главное, ты суть понял моментально: чем больше мы будем пользоваться неверной информацией, тем меньше вероятность успеха. А иногда так получается, что некоторые товарищи стараются картину подправить, подрисовать, так сказать, и чем выше уровень товарищей, тем больше бывает неточностей. Тебе это особенно важно понимать: ты из числа командиров образованных, умеющих и собирать информацию, и ставить задачу по ее поиску. А какого результата мне ждать от тех, кто, к сожалению, образованием не может похвастаться? Образования нет, а с врагом сражаться рвется! Кто мне позволит его остановить, отстранить? Вот и ищу людей, как говорится, перспективных, умеющих за деревьями видеть лес в целом. Аккумулировать, так сказать, разрозненную информацию и создавать на ее основе некоторую систему.
Посмотрел на Миронова, продолжил:
Ты не думай, что я тебе льщу, ты не девка крепкогрудая. Немец далеко на восток ушел, Красная армия обратно не скоро придет, так что у нас с тобой дел впереди много, и должны мы собирать тех, в кого верим, кто не подведет.
Оглянулся по сторонам, осмотрел берег реки:
У вас тут, говорят, рыбалка знатная? Ну давай, показывай!
Когда вышли за пределы лагеря партизанского отряда, Козлов стал закуривать и вертелся при этом, прикрываясь от ветра так, что Миронов невольно улыбнулся.
Козлов, увидев его улыбку, нахмурился:
Привычка, Петя.
Помолчал, еще раз оглянулся, потом пояснил:
На тебя бы посмотреть, как ты будешь от слежки уходить, потом добавил: Хотя, конечно, лучше бы без этого.
Прошли еще несколько метров, и Козлов сказал:
Теперь ты оглянись, посмотри внимательно нет ли кого?
И только получив ответ, что никого нет, заговорил:
Дело тут серьезное, а мы тебя не знаем, товарищ Миронов. С одной стороны, это плохо никто не даст подробную характеристику, с другой хорошо, потому что о тебе никакой предатель почти ничего немцам рассказать не сможет.
Миронову показалось, что это «почти» было какое-то нарочитое, с намеком. Козлов после паузы глянул на Миронова и, кажется, был рад, что тот шагает молча.
Получается так, что ты в настоящее время одна из лучших кандидатур для очень серьезного дела, Петр Кириллович. Придется тебе немного передислоцироваться в целях улучшения материальной базы.
Миронов невольно поморщился, естественно, предварительно отвернувшись в сторону: что за страсть у партработников к мудреным речам! Говорил бы проще.
А Козлов, будто подслушав, сказал:
В общем, давай, я тебе проще расскажу: решено твой отряд сделать базовым отрядом для операций особого назначения. Что за «особое назначение», сказать не могу дело секретное, узнаешь в свое время. В настоящий момент, что это будет для тебя означать? Придется провести некоторые, так сказать, преобразования, что ли В общем, отряд твой мы усилим, но не за счет каких-то новых бойцов, а просто освободив тебя от женщин и детей, от пожилых людей. Мы их переведем в другое место, в другие отряды, чтобы твой отряд стал мобильнее, понимаешь?
Но Миронов не понимал:
Это как же «переведете»? Это же семьи, это же родные люди! Как же они согласятся на такое? Я их уговаривать не буду!
Козлов резко остановился и развернулся так, что перегородил дорогу Миронову, и лицо его приняло неприятное выражение. И голос стал каким-то неприятным, требовательным, укоряющим:
Ты, Миронов, эти школьные штуки брось! «Семья», «родные люди» это там было, Козлов махнул рукой за спину, в далекое уже довоенное прошлое.
Потом махнул рукой обратно и вниз, будто упираясь в землю:
Перед тобой будет такое задание, что ты, возможно, через день да каждый день в боях будешь, а ты детей и стариков с собой брать хочешь!
Он снова достал папиросу, но сейчас уже прикурил спокойно, не оглядываясь по сторонам, и двинул дальше, не обращая внимания, идет ли Миронов за ним следом.
Потом, едва повернув голову, продолжил уже спокойным тоном:
Война, Петр Кириллыч, дело, конечно, непривычное не только для тебя, но и для тех, кто постарше. Война-то сейчас новая, другая. Не всякий командир свой маневр понимает, не все могут брать на себя ответственность. Ты хоть и партизан, а не сам по себе, не артель собрал. Тут ведь есть люди, которые поначалу обстановку-то и не поняли. Некоторые просто под немцем оставаться не хотели, боялись. А теперь у них, понимаешь, психика меняется. По лесам-то ведь не пару-тройку дней хорониться придется. Всем уже ясно, что борьба предстоит долгая. И важно тебе понять, Петро, что в этой борьбе героизм-то понадобится особый, я бы сказал, повседневный героизм, героизм ожидания. Сидеть и знать, что в любой момент враг может нагрянуть, это, я тебе доложу, выматывает и бывалых мужиков, а уж детей и стариков тем более. Так что война, товарищ Миронов, наша с тобой война дело серьезное, тут самодеятельность не нужна. Много бед она принесла и еще много принесет, если не оберечься. Ты над этим подумай! Серьезно подумай! Как коммунист!
Так, я ведь не коммунист, товарищ Козлов, почти растерянно признался Миронов.
Козлов остановился и резко развернулся всем корпусом в сторону Миронова, и на лице у него отражались и недоумение, и досада.
Вот так вот! воскликнул он. Вот тебе и недостатки того, что не готовили тебя заранее на такое дело! Ну хоть комсомолец?
И, не дожидаясь кивка, сказал как о решенном:
Придем в лагерь, и, пока я с людьми буду говорить, объяснять ситуацию, пиши заявление о приеме в партию, рассмотрим.
Повернулся и пошел дальше.
Потом, повернув голову, сказал:
Да ты не волнуйся! Ты делом доказал свою партийность, так что возражений не будет, я полагаю. И давай не отставай, шагай шире, иди рядом!
Поздно вечером, перед уходом, забирая заявление Миронова, отвел его в сторону:
А задание будет тебе такое, что дня через два-три придет к тебе скоро товарищ один, скажет, что от Баранова Ивана Васильевича привет принес