На беду, было в этом пареньке что-то такое, что запомнилось не одному Савке. Его заметил и Веселый Гуго.
В ту минуту, когда Савка уже поверил, что машина вот-вот двинется дальше, железная рука больно стиснула Савкино плечо.
Узнал?
Перед самыми глазами, закрывая собой весь белый свет, встала холодная усмешка Гуго.
И сразу угасла в Савкином сознании вспыхнувшая было искорка.
Да, д-да узнаю, испуганно забормотал он.
И тут вдруг сорвался со своего места, затопал сапогами к двери пьянехонький Вилли Шнапс. Он ухватился за ручку, ему непременно и безотлагательно понадобилось выйти. И Форсту пришлось потянуть его за полу назад, чтобы утихомирить и успокоить «это пьяное ничтожество».
Машина отъехала немножко дальше. Туз вышел. Вилли снова рванулся за ним, но Форст и на этот раз его не выпустил.
Минут через десять Туз доложил Форсту, что этот хлопец и есть Сенька Горецкий, тот самый парень, в доме которого, по сведениям Кваши, после подозрительной встречи с Очеретной ночевала Варька Калита
Для Форста это было уже что-то. Такое совпадение, по его мнению, случайным быть не могло.
29
Убедившись, что Савка ничего больше не знает, Форст не решался все-таки отправить его в концлагерь. Что-то беспокоило его, когда он думал о Савке.
Почему именно Савке подкинули «Молнию»? Почему, обнаружив у себя листовку, Савка помчался именно к Варьке? И почему именно там стал хвастать листовкой?
Не менее загадочной была для Форста и связь с «Молнией» Гали Очеретной. Поверить в то, что Галя в типографии могла набирать и печатать (хотя бы даже только набирать) листовки, Форст мог только в том случае, если допустить, что агент гестапо Панкратий Семенович ведет двойную игру и она делает это с его согласия.
Да, но эта ночная встреча с Варькой И почему сразу после той встречи рано утром Очеретная побежала вдруг к хромому Максиму Зализному? Может, какая-нибудь романтическая история? Но почему никто, даже Панкратий Семенович, раньше ничего не замечал?
А выследил, что Галя забегала рано утром к Максиму, именно он, Панкратий Семенович.
Еще когда Галю брали на работу, Шропп приказал Панкратию следить за каждым шагом девушки. Сначала это был приказ вообще, для порядка. Потом уже с определенной целью.
Но что значит приказ в сравнении с тем наслаждением, с каким следил за девушкой обиженный ее «неблагодарностью» Панкратий, сам, по собственной, так сказать, охоте!
А Галя, высказав все, что думала, прямо в глаза Панкратию Семеновичу, и не подозревала даже, каким мстительным был этот человечек и какого смертельного врага нажила она в его лице.
После того взрыва, когда Галя решила не выходить на работу, Панкратий Семенович, пожалуй, даже стал ласковее, чем прежде. А уже после того, как с ним поговорил сам Форст и они ночью перевесили и проверили все кассы, сделался Панкратий Семенович таким сладеньким, таким мягоньким, что хоть к ране его прикладывай. Слушая, как выпевает он своим елейным голоском, как сюсюкает: «А не подашь ты мне, доченька, вон ту бумажку, будь так добренька?», «А теперь вот эту формочку будем набирать, дочка», Галя едва скрывала усмешку. «Если бы эти твои слова да собаке понюхать, сразу, наверно, сдохла б», думала она про себя.
Затаив злость, не доверяя девушке ни на маковое зерно, Панкратий Семенович следил за каждым ее шагом, взвешивал каждое слово. Всякий раз, когда Галя хоть на минутку выходила из комнаты, рылся в ее пальто, а когда она уходила домой, следил за нею из окна до тех пор, пока она не скрывалась за домами. Утром приходил на работу еще затемно и сразу прилипал к окну. А однажды, когда над рекою встал туман, вышел во двор и спрятался в густой дерезе за уборной.
Вот тогда-то и увидел Панкратий Семенович Галю. Она показалась на берегу почти за час до работы, перешла мостик, не выходя на улицу, спустилась с насыпи вниз и тропинкой прошла к Максимовой мастерской.
Форст узнал про это посещение тут же и сначала не придал ему большого значения. Но теперь, когда обнаружил, что перед тем была у девушки ночная встреча с Варькой, ее причастность к «Молнии» показалась ему несомненной. В чем выражалась эта причастность, Форст понять не мог. Но все же это уже был шаг, и немалый. Еще недавно у Форста в руках был один только сомнительный Горобец и одна только листовка загадочной «Молнии». А потом сразу, с двух сторон, от Горобца и от Варьки, потянулась ниточка к Сеньке Горецкому. Затем эту самую ниточку Варька протянула к лекарю Пронину. А дальше совсем уже нетрудно было проследить и выяснить, что у лекаря Пронина есть целая компания клиентов-окруженцев, а у Сеньки Горецкого имеется старый приятель Леня Заброда (кстати сказать, бывший сосед Зализного). Еще, правда, не доказано, был ли этот Максим Зализный связан со всеми с ними с Горецким, Прониным, Варькой. Зато несомненна его связь с Галей Очеретной, а через Галю Одним словом, все они между собой связаны, и только от него теперь зависит, когда потянуть за веревочку и накрыть их сеткой.
Но для Форста главное не это, главное выследить типографию. А тут нужны спокойствие, собранность, ловкость. «Без паники, мой друг, без шума и истерики! Торопиться особенно некуда. Семь раз отмерь, один отрежь! Чтоб не насторожить их и не напугать! Только б начальство не торопило!..»
Да, Форст имел все основания чувствовать себя игроком, сидящим за шахматной доской. «Только не горячиться! Еще один ход, еще еще десять ходов, двадцать! Но только твердо, неумолимо Ох, если бы не начальство!..»
И вдруг на́ тебе, неожиданность! Глупая, слепая, а ведь в один миг может все перепутать все ходы и все фигуры и начисто испортить всю игру!
30
Расклеить листовки в соседнем Подлесненском районе так и не удалось.
Завернув эти двадцать пять листовок в вощеную бумагу из-под противоипритной накидки да еще сверху окутав тряпицей, Леня сунул сверток под большой камень за оградой МТС, на самом углу улицы. Ждал воскресенья, чтобы передать их Яринке Калиновской. Утром назначена была встреча у ее дедушки, на окраине Скального.
Леня выскочил из дома еще затемно, даже не позавтракал, думал, вернется через час, не позже, и зашагал вдоль железной дороги к МТС.
На улице едва-едва серело. С вечера ударил сильный мороз. А теперь, под утро, словно бы на оттепель повернуло. Терновые кусты, березки, клены, рядки абрикосов покрылись густым синеватым инеем. Низко над землей ползли темно-сизые, тяжелые, клубящиеся снеговые тучи.
От утреннего, пронизывающе-сырого холода Леня поеживался. То, что идти надо вдоль путей почти через весь город, на самый конец Киселевской улицы, его не радовало. Скорее бы отнести листовки, отдать их Яринке и вернуться домой
Втянув голову в плечи, спрятав руки в рукава коротенького ватника, парень все ускорял шаг, почти бежал.
Когда дошел до МТС, перед ним в долине и на холмах по обоим берегам речки открылось Скальное. Воздух стал прозрачнее. Сиреневые столбы дымов на той стороне не поднимались в гору, как вчера в морозном воздухе, а тянулись наискось в сторону речки к снегу, а то и к большой оттепели.
В этой прозрачной предрассветной рани холод казался еще пронзительнее и резче. Уходя из дому, Леня сказал матери, что хочет заскочить на базар (по воскресным дням базар начинался очень рано), купить какие-никакие подметки или хоть набойки для ботинок. Он и вправду туда собрался, потому что договорился встретиться с Сенькой.
Возле МТС, оглядевшись и ничего подозрительного не заметив, парень отвернул тяжелый, белый от изморози камень и сунул пакет с листовками за пазуху. Минутку поколебался: идти мимо станции или прямо, через пути? Решил прямо, чтобы никому и в голову не пришло, что он прячется.
Перед вокзалом посреди пустых, покрытых инеем путей пыхтел бело-сиреневыми клубами паровоз. Кругом не видно было ни души. Даже возле паровоза Леня никого не заметил и пошел напрямик, через пути, к водокачке.
Когда до паровоза оставалось несколько десятков шагов, откуда-то с перрона вдруг донеслось:
Стой! Эй, ты, слышишь, стой!
Нельзя сказать, чтобы этот окрик застал его врасплох. Леня готов был ко всяким неожиданностям. В первый момент он подумал даже, что кричат не ему. Потому не оглянулся, не ускорил шага. Шел по путям, чуть скосив глаза в ту сторону, откуда кричали.
Сбоку, шагов за сто от него, наперерез двинулись двое полицаев с винтовками.
Эй, оглох? Стой, тебе говорят!
Теперь сомнения не было, кричали ему.
Лене до паровоза оставалось шагов двадцать, а полицаям больше сотни. Значит, только там и можно укрыться, на паровозе.
«Будут обыскивать», подумал Леня и, уже сознательно делая вид, что окрик этот к нему не относится, стараясь не ускорять шага, шел своей дорогой, незаметно сворачивая к паровозу.
Стой! Стой, говорю! кричал низенький полицай.
Сзади послышалась грубая, грязная ругань, застучали по мерзлой земле сапоги. Полицаи, наверно, бежали к нему, но паровоз уже встал между ними и Леней, скрыл от них парня.
Два прыжка и Леня схватился обеими руками за поручни, подпрыгнул, легко подтянулся и вмиг очутился на тендере. Внутри никого. В лицо пахнуло жаром. Ослепляя, гудело в топке белое, с синими переливами пламя.
Где-то за спиной, на рельсах, ударил выстрел.
Леня вырвал из-за пазухи пакет с листовками, бросил в топку и повернулся лицом навстречу полицаям.
Впереди, легко перескакивая через рельсы и шпалы, взъерошенным, злым псом прыгал Дуська. За ним, сопя и тяжело топая кирзовыми сапогами, бежал Оверко.
С паровоза навстречу им, чуть побледневший, но широко улыбающийся, спокойно и неторопливо сходил Леня Заброда.
Ты что, глухой?
А что? усмехнулся Леня.
Сказано тебе стой! Значит, стой!
А это мне разве?
«Разве»! передразнил Дуська. Чего в топку кинул?
В топку? В какую топку? с искренним удивлением повел плечами парень.
Придуривайся! ткнул его винтовкой Дуська.
Он вскочил на паровоз, быстро, по-собачьи обнюхал все углы, ничего не нашел и оттого насторожился еще больше.
С другой стороны паровоза появилась вдруг голова в темной ушанке, с седыми усами и измазанными сажей щеками.
Ваш? сердито кивнув, спросил Дуська.
Машинист, верно, возился где-то под колесами, никого не видел и только плечами пожимал от удивления: откуда взялись на его паровозе все эти люди?
Ты кто такой? Чего здесь шляешься? схватил Дуська Леню за рукав.
Здешний, скальновский, все еще усмехался Леня. На базар шел.
«На базар»! снова передразнил полицай. На базар через паровозы не скачут и от полиции не утекают. Айда! Мы тебе такой базар покажем сразу язык развяжешь.
Дуська ударил парня в лицо острым, сухим кулаком, потом дулом винтовки в грудь.
Руки назад. Идти не оглядываться. А бежать попробуешь или перемолвишься с кем уложу на месте.
Еще удар, прикладом по спине.
И вот Леня, еще минуту назад уверенный, что очень скоро вернется домой, в теплую хату, шагает посередине мостовой, в сопровождении двух полицаев с винтовками, направленными ему прямо в спину.
Уже совсем рассвело. Блестит, искрится на деревьях густой иней. Розовеют над крышами космы дымов. Во дворах и на улице появляются люди. Они останавливаются и молча, долго провожают глазами парня под конвоем полицаев.
Забродиного парня за что-то схватили. Ведут куда-то. Должно, в полицию.
За что ж они его?
А теперь разве спрашивают, за что?
Весть переходит из уст в уста, со двора во двор, эстафетой передается вдоль улицы и наконец доходит до базарной площади.
31
Леню втолкнули в камеру, где сидел Савка Горобец.
Сдержав невольную дрожь при виде этого истерзанного, видно не раз уже битого человека, Леня поздоровался.
Савка, обрадовавшись свежему человеку, радостно ответил на приветствие и сразу же спросил:
Это за что же тебя, а?
От этого вопроса Леня насторожился, ответил неохотно, хмуро:
Не знаю
Разговор не клеился. Савка еще спросил что-то и, не получив ответа, подумал, что парень, должно быть, до смерти перепугался, так же как он, Савка, и лучше его сейчас не трогать.
Но Леня не был ни растерян, ни подавлен, ни даже испуган. Короткое, как вспышка молнии, мгновение страха он пережил только тогда, когда вскакивал на паровоз и кидал листовки в топку. А уже в следующую секунду, поворачиваясь лицом навстречу запыхавшимся полицаям, думал: «Черта лысого теперь они мне пришьют что-нибудь». И от этой мысли сразу успокоился и заулыбался.
Сейчас он тоже молчал не от испуга. Сразу, как увидел Горобца, вспомнил: в тюрьмах к арестованным часто подсаживают провокаторов. Об этом он не раз читал в книжках, слышал от старших и от Максима.
Да и не до разговоров ему было сейчас. Совсем другие мысли тревожили его. Ничего страшного не произошло.
Ничего они не видели, подержат да и отпустят. А вот передаст кто-нибудь из тех, кто ему сейчас встретился на пути, о его аресте домой? И домашние, догадаются они сказать об этом Сеньке Горецкому? И можно ли сделать что-нибудь, чтобы предупредить Максима, если он не узнает об этом сегодня?
Втолкнув Леню в камеру, Дуська сообщил об этом случайном аресте начальнику полиции Тузу.
Тот все выслушал, но дальше докладывать не торопился. Ему самому не терпелось выслужиться, засвидетельствовать перед начальством свое усердие и сообразительность, и для начала Туз своей властью послал к Лене домой Дуську и Оверка нагрянуть, застать врасплох, произвести в хате и во дворе обыск, и при этом родным про арест Леньки ни слова.
Но внезапный этот обыск, длившийся около часа, не дал почти ничего. Дуська вел себя так, словно о существовании какого-то там Леньки и не подозревал, а просто обыскивал хату с одной-единственной целью убедиться, не спрятано ли где оружие или краденый подсолнух. Однако ж, не найдя никакого оружия, Дуська прихватил с собой стеклянный пузырек со столярным клеем.
Клей этот для Дуськи и Туза был уже убедительным вещественным доказательством, потому что цветом и крепостью он весьма напоминал тот, каким приклеены были листовки у завода и на станции.
Добыв такие доказательства, Туз доложил об аресте начальнику жандармского поста Шроппу. Тот с такими делами не тянул. Потратив ровно столько минут, сколько нужно было, чтобы коротко расспросить Туза, он тут же доложил обо всем Форсту. Оберштурмфюрер приказал немедленно привести арестованного.
Позже Форст так и не мог объяснить себе, отчего при взгляде на этого высокого, худощавого юношу с продолговатым лицом и красивыми, большими глазами он вдруг почувствовал какое-то странное, острое волнение.
Внимательно вглядываясь в спокойное Ленино лицо, Форст нарочито небрежным тоном спросил:
Ты чего по ночам шляешься?
Полные, еще по-детски пухлые губы юноши растянулись в улыбке.
А я не шляюсь.
Как это не шляешься?! Ты что, про комендантский час не знаешь?
Знаю, еще шире улыбнулся юноша. Но меня ведь после комендантского часа задержали.
А за что же тебя задержали?
А я и сам не знаю.
Как так не знаешь?!
А вот так. Не знаю и все.
Ты мне, парень, не крути! Я этих фокусов-покусов не люблю, начал неожиданно для себя сердиться (что с ним случалось очень и очень редко) Форст. Ты лучше честно признавайся.
Помолчав с минутку, сдержав внезапный гнев (потом он понял, что парень раздражал его своей улыбкой, спокойствием, твердыми, независимыми ответами), спросил:
Местный?
Да.
Как зовут?
Леонид.
Да Нет, подожди, я не про то. Name, то есть я хотел сказать фамилия?
Заброда.
Как? Как? словно ужаленный, подскочил Форст.
Заброда.
Ленья Запрода? переспросил жандарм, чувствуя, как в груди что-то оборвалось и он, охваченный мгновенным страхом, теряет в себе уверенность, потому что все, что он так старательно подготовил, гибнет, ускользает у него из-под рук. Пусть этот Леня только ниточка, пусть даже самая тоненькая, но если ее неосторожно оборвать, Форст навсегда потеряет след, который ведет в типографию «Молнии», к центру основного гнезда большевистских конспираторов.
Когда его задержали?! выпучив глаза, закричал Форст.
Оказалось, что уже больше трех часов назад.
Кто?! окончательно теряя выдержку, проревел Форст. Кто Кто его арестовал?!
На лисьем Дуськином лице отразилось замешательство. Он смущенно и все-таки браво вытянулся.