Дивное поле
Дивное поле
У артиста областной филармонии Алексея Жребенцева умерла мать. Схоронили ее в родной деревне, на сельском кладбищетак пожелала покойница. Вернувшись в город, он три дня не выходил из своей тесной, душной квартирки, лежал на потертой тахте и тупо глядел в потолок. А утром четвертого дня позвонил на работу и попросил, чтобы его немедленно послали куда-нибудь в поездку. На слове «немедленно» его голос истерически зазвенел, и Ева Григорьевна, администратор, поспешила сказать, что его желание вполне осуществимо: автобус с артистами отправляется в дальний район, и он может присоединиться к бригаде.
Пускаясь в путь, он хотел забыться, развеяться, избавиться от тихой, но упорной боли в сердце, от мыслей, раскалывающих голову, но, едва усевшись в автобусе, на заднем сиденье, подальше от коллег, уже пожалел, что напросился на эту поездку. Все его раздражало: и неприятно-знакомая старая, разбитая «Кубань» с грязными стеклами окон и густым слоем пыли на дерматиновых креслах, и устоявшаяся бензиновая вонь в салоне, и круглый рыжий затылок водителя Миши, похожий на подсолнух, выраставший из стебля тонкой мальчишеской шеи.
Всего же больше раздражали его коллеги, которые после недолгого, подчеркнутого красноречивыми вздохами молчания в знак сочувствия горю товарища как-то вдруг и сразу оживились, загалдели, заговорили и, конечно, не о предстоящем концерте и не об искусстве вообще, а о всякой мелкой житейской всячине. Сергей Лунный, артист так называемого оригинального жанра, и Марк Груздьев, баянист, обсуждали качество бритвенных лезвий «Восход», и, хотя сходились во мнении, что лезвия хорошие, оба почему-то неприлично горячились и размахивали руками. Клара Солодовникова, пожилая исполнительница эстрадных песен, во всеуслышание жаловалась на закройщицу из ателье, которая загубила ее бархатное вечернее платье. Шушукался тихо, не разобрать ни слова, прыскал в узкие ладошки дуэтвокалистки Ирочка и Зиночка. Жребенцев не сомневался, что девушки пересказывают друг другу свежие анекдоты. Ирочка и Зиночка, хотя и молоденькие, были тощенькие и некрасивые.
Жребенцев морщился, поглаживая ладонью челюсть, будто у него ныли зубы, и размышлял о несправедливости судьбы, которая его, выпускника столичной консерватории, обладателя чудесного голоса, повязала с провинциальной филармонией и этими вот людьми.
До захолустного колхозацели их путешествияони добрались в два часа пополудни. Наскоро пообедали в сельповской столовой и поехали на ток, где выступили перед десятком механизаторов, чистивших и сушивших зерно. В пять вечера давали часовой концерт в Доме культуры. В зрительном зале потолок и стены подтекли грязно-желтыми пятнами, а пол на сцене зиял щелями и упругими волнами колыхался под ногами.
Пренебрегаете культурой,сделал замечание сопровождавшему их колхозному председателю чтец Иван Бортников, мужчина степенный и рассудительный, примерный семьянин и общественник, никогда не проходивший мимо недостатков.
Дел, дел, не знаешь, за что хвататься, без преувеличения сказать,вздохнул в ответ председатель.
В клубе народу собралось больше, чем на току, однако публика была сплошь какая-то несолидная. Маленькие детишки чуть ли не детсадовского возраста уселись в первом ряду и, раскрыв рты, уставились на сцену. О чем-то мирно беседовали в дальнем углу два старика инвалида, один кривобокий, другой с костылем под мышкой. Школьники, устроившись компаниями, вразброс по всему залу, сразу же принялись грызть семечки, сплевывая лузгу под ноги. Жребенцев пел и чувствовал, что никогда еще он не пел так плохо. Возникало странное ощущение, будто вовсе нет его в этом зале, будто поет за него кто-то другойбескрылый, бездарный, безрадостный человек. В такие мгновения губы его шевелились с механической монотонностью, машинально выговаривались слова, не касавшиеся его сознания. И досадно было слышать аплодисменты, не по заслуге дружные, не выражавшие на этот раз ничего, как он думал, кроме обычного деревенского радушия, уважения к артистам из города.
Жребенцев вздыхал с облегчением, выходя из клуба на волю, в теплое тихое предвечерье, сулившее скорый покой и отдых. Но когда они уже садились в автобус, откуда-то прибежал запыхавшийся председатель (на концерте в клубе его не было) и остановился, ничего не говоря, лишь обегая их умоляющим взглядом. «Сейчас ужинать потащит», с раздражением подумал Жребенцев, хорошо знавший порядок пребывания артистов на селе. Но на этот раз он ошибся. Отдышавшись, мазнув по бурой потной шее комком носового платка, председатель заговорил отрывисто, очень тихо, почти шепотом, для пущей убедительности прижимая ладонь к сердцу:
Такое тут дело, без преувеличения сказать... Вы уж простите, я понимаю, конечно. Но женщины, старушки точнее...
Жребенцев с неприязнью разглядывал председателя, тщедушного, узкоплечего, маленького росточка. Одет будто пастух, собравшийся в поле: на ногахрезиновые сапоги, поверх мятого кургузого пиджачкабрезентовая куртка неопределенного серовато-зеленоватого цвета, на бокуне то планшетка, не то сумка. Только кнута в руке не хватало. Не было в нем ничего от начальника, громкоголосого и уверенного в себе, имеющего право и умеющего распоряжаться людьми. «Вот ставят таких... неподходящих, а потом удивляются, почему хромает сельское хозяйство, почему в магазинах ни мяса, ни колбасы»,желчно размышлял Жребенцев и устало закрывал глаза, чтобы не видеть невзрачной председателевой фигуры.
Так что же все-таки вы хотите от нас, милейший Андрей Иванович?спрашивал председателя конферансье Родион Загурский, выполнявший в этой поездке роль старшого.Ну женщины, ну старушки...
Да ведь это какие старушки? Золотые, без преувеличения сказать.Председатель поддернул вверх слишком длинный рукав куртки и посмотрел на часы.Сейчас вот почти семь, а они все еще работают и не уйдут с поля до темноты... А ведь совсем старенькие, некоторыеветхие, можно сказать.
Нашли чем хвалиться,мрачно прогудел в бороду чтец Иван Бортников.А где трудовые законы, где охрана труда?
Так это ж по собственному их желанию... В том-то и суть,заторопился объяснить председатель, и его красное, обожженное солнцем лицо покраснело еще больше.В том-то и суть, что хотят они посильно помочь колхозу в горячую пору уборки. Высокая сознательность. Но и они не обижены, на льне у нас установлена двойная оплата. А старушке тоже деньги требуются, без преувеличения сказать,платок там какой купить, кофту.
И все-таки, любезнейший...морщился конферансье, который, видимо, уже давно догадался, куда клонит председатель.
Прошу порадовать престарелых тружениц. Очень прошу!Взгляд у Андрея Ивановича был отчаянно-умоляющим, казалось, еще мгновениеи он бухнется Загурскому в ноги.
Однако же,строго сказал конферансье,однако же, дражайший... Мы должны были дать у вас два концерта и дали, третий же не предусмотрен... Потом, мы тоже люди, мы устали, мы домой хотим, мы голодны в конце концов...
Насчет ужина я распорядился. Вот сходим в Дивное поле, вернемся и сядем за стол.
Это что еще за Дивное поле?
Деревня так называется.
А почему «сходим»? У нас автобус...
Дороги туда нет, чтобы на автобусе... Разве что с другой стороны подъехать, так это крюк огромнейший, к тому ж мостик там через речку обвалился... А так мы напрямки, тропкой.
М-да,промычал старшой и крепко потер ладонью к вечеру заросший черной щетиной подбородок.Как будем решать, товарищи?
«Неужто останемся?»подумал Жребенцев, но как-то отстраненно, чувствуя странное безразличие к тому, что решат коллеги. Клара Солодовникова с полуоткрытым от усталости большим крашеным ртом тронула мизинцем морщинку на виске у глаза и печально улыбнулась. Сергей Лунный и Марк Груздьев в это время, как всегда, о чем-то спорили и вряд ли поняли вопрос старшого, однако на всякий случай бодро крикнули: «Конечно же, об чем речь!» Иван Бортников сказал, что дома его ждут не дождутся жена и дети, но из этого вовсе не следует, что он не желает выступать перед старушками. Ирочка и Зиночка, со свежими оживленными личиками, будто и не было утомительной дороги и двух выступлений, сказали, что они готовы идти когда угодно и куда угодно.
А вы, Алексей Ильич?обратился старшой к Жребенцеву.
Жребенцев только рукой махнул: делайте, мол, как знаете.
На всем пути он ощущал тревожный и чистый запах полыни. Ее бледные кустики, пригретые днем невысоким скупым солнцем, теперь, к вечеру, пахли по-предосеннему горьковато. И были тенистые кустарники, были светлые рощицы, были неяркие, с приглушенными красками, будто подернутые сизоватым пеплом усталости лужайки. Цветы на нихне сравнить с майскими да июньскими, поскромнее цветы, но и они были хороши. У Алексея Ильича, лишь вступили они на сухую уютную тропу, потеплело на сердце, оттаял взгляд, он узнавал цветы, знакомые еще с детства. Сбившись в плотные островки, дружно росли тут и там мелкие голубенькие незабудки, клонились долу венчиками вниз лиловые колокольчики, желтели кое-где кульбабы, уже закрывшие в этот предвечерний час свои корзинки, застенчиво прятали в траве беловатые, совсем уже крохотные лепестки невзрачные ясколки и зубчатки. И только бесстрашный, напористый кипрей, поселившийся на вырубках и пустырях, видно, не боялся осени, буйно разливался вокруг, пенился скопищами розовато-сиреневых, пропитанных летним жаром цветков...
«А вот это калужница, а это ярутка, а это татарник...»подсказывал кто-то Жребенцеву мягко акающим певучим голосом мамы. Она шла по лугу босая, в белом платочке, узелки которого крылышками пластались к ее тонкой шее. Тогда он впервые приехал в деревню. Мама была счастливая и молодая, а ему, Алеше, шел восьмой годок, по осени собирался в школу.
Нет, вы смотрите, смотрите, какая прелесть!кричали и хлопали в ладоши Ирочка и Зиночка. В мелком частом березняке они нашли белый гриб. Крепкий, бокастый, с коричневой шапкой чуть набекрень, он был словно нарочно поставлен кем-то на моховой подушке. Все кинулись с тропы к грибу, постояли в умилении, созерцая чудо-чудное, будто никогда в жизни не видели в лесу грибов. Председатель с тропы не сошел, он снисходительно улыбнулся и кивнул на солнцеоно все ниже, мол, и надо поторапливаться.
Минут через десять они спустились в низину, тропа запетляла среди густого высокого ольшаника, вершины его образовывали почти сплошной полог и приглушали солнечный свет. Под ногами зачавкало, заблестелилужицы, их обходили стороной или перепрыгивали, а Ирочка с Зиночкой сняли босоножки и зашлепали по тропе розовыми ступнями, мало заботясь о том, чтобы выбирать путь посуше. Очнувшийся от воспоминаний и неприятно удивленный, что председатель осмелился вести их по таким гиблым местам, Жребенцев с сожалением посматривал на свои модные, недавно купленные в Москве туфлиноски их темнели, наливаясь низинной сыростью. Ольшаник кончился, и тропа выскочила к настоящему болотус жесткой осокой, черными окнами воды, выпускавшей на поверхность таинственно булькавшие пузырьки, русалочьими чарусами, предательски заросшими невинными с виду розовыми цветочками. Шедший впереди председатель остановился и виновато посмотрел на вереницу приунывших артистов. Тропы дальше не было, было подобие мостков, узенькая дорожка из тонких, жидких, плохо пригнанных друг к дружке ольховых стволов:
Ого-го-о...озадаченно прогудел старшой Загурский.Это как в той песне: кабы знала я, кабы ведала...
Извините великодушно,засуетился председатель, однако без должного смущения, похоже, не прочувствовав своей вины до конца.Кладивсего метров сто, можно и жердочкой подпереться... Берите, пожалуйста!
И он стал совать им длинные ореховые палки, с полтора десятка которых лежало, видимо специально приготовленных для общего пользования, у начала мостков. Жердями вооружились конферансье Загурский, солистка Солодовникова и чтец Бортников, остальные понадеялись на свою ловкость. Правда, этим, в их числе и Жребенцеву, пришлось пережить несколько неприятных секунд, когда ненадежность кладей под ногами вынуждала останавливаться и по-цирковому балансировать, вихляясь всем телом и чувствуя себя на волоске от некрасивого, шумного, со всплеском грязной воды падения в болото. Но все обошлось благополучно, никто не шлепнулся в хлябь; а Лунный и Груздьев ухитрились даже, продвигаясь по кладям, провести короткую и жаркую дискуссию о болотах, причем Груздьев был за их повсеместное тотальное осушение, а Лунный спорил со строго научных позиций, болото болоту, мол, рознь и некоторые трясины нельзя трогать вовсе.
Как бы там ни было, успешное преодоление естественного препятствия подняло настроение артистов. Ступив на твердую землю, они заулыбались, заговорили, бросая на председателя взгляды бывалых людей, которых не испугаешь каким-то паршивым болотцем. Андрей Иванович, тоже повеселевший, довольно поквохтывал, словно наседка, уберегшая цыплят от опасности.
Вот и хорошо... Вот и замечательно... Вот и страхи все...
Прошли еще с полкилометра. Внезапно кусты раздвинулись перед ними, как занавес, в обе стороны, и в свете предзакатного солнца увидели они обширный косогор, некруто взбегавший к горизонту.
Дивное поле!
Голос Андрея Ивановича прозвучал на высокой торжественной ноте и дрогнул взволнованно. Он широким жестом повел перед собой, будто экскурсовод, показывающий полотно прославленного художника. Артисты переглянулись: им непонятен был пафос председателя.
А где же деревня?спросил Загурский.
При чем тут деревня?по лицу Андрея Ивановича пробежала тень обиды.
Ведь ехали мы в деревню.
Ее отсюда не видно, лес загораживает. И название свое она получила от этого поля...
Видимо, в старину здесь прополз ледник, оставив после себя россыпи валунов. Люди очистили поленизкие, заросшие бурьяном гряды камней темнели по обеим сторонам его. А между грядами желтело обширное льнянище, среди снопов, заметил Жребенцев, сиротливо копошилось с десяток женских фигурок.
Это и есть наше Дивное поле,повторил председатель.Место историческое, без преувеличения сказать, уголок древней русской земли, где испокон веков селились и жили наши далекие предки... Почему«дивное», спросите вы. Конечно, многое тут лежит в области догадок, но все же можно кое-что предположить с большой долей вероятности...
Послушайте,прервал председателя Бортников.Вы прежде не работали в музее?
А что?смущенно обернулся Андрей Иванович к чтецу, который, поглаживая бороду, сверлил его темными, глубоко запавшими глазами.Это вы по тому судите, как я говорю?.. Нет, в музее я никогда не работал, а вот учительствовать довелось, десять лет, до председательства, историю детишкам преподавал.
Ясно,сказал Бортников.Тогда ясно. В здешних местах учительствовали?
Да помолчите вы, Иван Иванович!вскричали Ирочка и Зиночка.Человек так интересно рассказывает, а вы перебиваете... Просим, Андрей Иванович, просим!И они захлопали в ладоши, чем еще больше смутили председателя.
Я совсем коротко,заторопился он, нервно одергивая полы своей брезентовой куртки.Ей-богу же, все это любопытно. Видите плоский, низкий холм, замыкающий косогор по горизонту?Теперь он обращался только к Ирочке с Зиночкой.Похож на сундук, не правда ли? Такую правильную форму холм приобрел не без помощи человеческих рук. Примерно тысячу лет назад, а может, и больше, здесь было городище. Маленькие холмики вдалеке справаэто курганы, могилы, где жители городища погребали своих покойников. Ну, а поле было святилищем, сюда приходили молиться языческим богам, оно все было уставлено идоламикаменными и деревянными, без преувеличения сказать...
Андрей Иванович помолчал, улыбаясь каким-то своим мыслям.
А вы, собственно, откуда знаете, что именно здесь стояли идолы?не удержался и снова задал вопрос Бортников.
Да ведь тут раскопки велись!воскликнул председатель, словно бы удивляясь непонятливости бородатого артиста.Из самой Москвы археологи приезжали. Откопали много любопытного. Правда, нам ничего не оставили, все с собой увезли, однако ж руководитель их, профессор, обещал книжку написать про наше Дивное поле. Оно так изначально называлось, дедами еще и прадедами... Вот какая у нас древняя земля!
«Земля-то у вас древняя, а порядка на ней маловато,подумал Жребенцев.Лучше б распорядились тот же самый мостик рухнувший исправить, чем торчать на раскопках и глазеть на поднятых из праха идолов». Впрочем, впервые за это время подумал без неприязни к председателю, в круглом простоватом лице которого сейчас явственно проглядывали и ум, и деликатность, и доброта.