Вы не скажете, как пройти на Никольскую?
Беспризорник высокомерно осмотрел Юру сверху вниз, задержал взгляд на ботинках и так же высокомерно бросил:
Давай махнем!
Что? не понял Юра.
Поменяемся, говорю. Штиблеты на штиблеты. И он выразительно покрутил носком башмака, из которого вылезали пальцы.
Юра улыбнулся такой шутке и хотел направиться дальше, но беспризорник снова преградил ему путь.
Пропустите, пожалуйста! тихо, но твердо сказал Юра, безбоязненно глядя в глаза обидчика.
Ого! хохотнул беспризорник и фасонно, в знак своей неодолимости, выставил ногу. Ну а ежели не пущу?
Ударю!
Чего-о? угрожающе протянул мальчишка и для еще большего устрашения замысловато сплюнул через зубы.
Ударю, говорю! твердо повторил Юра, пристально следя за каждым движением противника. Я изучал бокс и джиу-джитсу
Беспризорник подбросил и поймал на лету увесистый камень, зажал его в руке. И замахнулся
Если бы Юрины гимназические наставники могли увидеть своего питомца, они бы несомненно остались довольны. Заученным движением Юра перехватил руку обидчика, но не удержался на ногах, и они вместе упали в пыль и покатились по земле, осыпая друг друга крепкими тумаками. Но вскоре оба запыхались, устали.
Ну, может, хватит? тяжело дыша, наконец запросил пощады беспризорник.
А приставать больше не будете? сидя верхом на противнике, великодушно осведомился Юра.
Не-е. И с тенью уважения в голосе мальчишка добавил: Здорово дерешься!
То-то же! вставая, сказал Юра. Я же вас честно предупреждал!..
Вот только губу, жандарм такой, разбил! Беспризорник стер с подбородка кровь.
Юра, не оборачиваясь, двинулся дальше, однако прислушивался, нет ли погони. Но его никто не преследовал.
Оборванный, с кровоподтеками и царапинами, подошел он в сумерках к двухэтажному особняку, обнесенному глухим забором. Несколько раз потянул ручку звонка, не замечая, что через «глазок» в калитке за ним наблюдают. Наконец недовольный женский голос неприязненно спросил:
Вы к кому?
К Сперанским.
Калитка нехотя растворилась. Пышнотелая женщина в толстом домотканом фартуке провела Юру в дом, оставила в передней.
Через минуту в переднюю быстро вошла, шурша платьем, невысокая молодая женщина. Чертами лица она напоминала Юриного папу; у Юры дрогнуло и громко-громко забилось сердце.
Тебе что нужно, мальчик? спросила она.
Ксения Аристарховна, тетя Ксеня! Не узнали меня?
Женщина серыми блестящими глазами долго удивленно всматривалась в лицо мальчика и вдруг вскрикнула:
Юра! Бож-же мой, Юра? Как ты очутился здесь? Где мама?.. Ой, господи, что у тебя за вид?
Она нервно схватила Юру за руку, ввела в просторную, обставленную старинной мебелью комнату и, нежно и заботливо оглядывая его со всех сторон, позвала:
Викентий!.. Викентий, иди скорей сюда!
В гостиную вошел высокий полный мужчина с капризным, холеным лицом, на котором лежала печать уверенного спокойствия. Он торопливо взбросил на переносье пенсне.
Юра? изумленно вскинув тяжелые брови, воскликнул онЧто случилось, Юра? Где мама?
Юра в бессилии потупил голову, и слезы потекли по его щекам
Потом, вымытый и одетый во все чистое, успокоенный той заботой, с которой его встретили, Юра сидел на широком диване рядом с Ксенией Аристарховной. Он все время старался быть ближе к ней, к ее надежному, уютному, почти материнскому теплу, к рукам, таким же ласковым, как у мамы.
Сидя здесь, в теплой и чистой квартире, Юра испытывал странное чувство раздвоенности. Оно возникло у него еще в дороге, когда он добирался до Киева, когда ехал в тамбурах, на подножках и даже в «собачьем ящике» классного вагона. В «собачий ящик» он забрался в Екатеринославе и, измученный всем пережитым, проспал почти до Киева. Проснувшись, стал взбалмошно вспоминатьи не мог поверить, что все происшедшее случилось именно с ним. Тот, прежний Юра Львов, книжник и неуемный фантазер, беспомощный в обычной жизни, словно бы остался навсегда там, в пустынной степи, у маленького земляного холмика. С ним просто не могло произойти ничего такого, что произошло с другим Юрой Львовым, который бесстрашно шел через ночную степь, блуждал по безлюдному лесу, сумел убежать из Чека, научился на ходу цепляться за поручни уходящих вагонов, прятаться от железнодорожной охраны Но ведь все это было. Было!
Первый Юра со слезами рассказывал Ксении Аристарховне и Викентию Павловичу об их жизни под Таганрогом, о поезде, о болезни и смерти мамы. Другой же не удержался, стал громко и даже немного хвастливо рассказывать о своих приключениях после того, как он остался один.
Выслушав рассказ Юры о драке на Собачьей тропе, Викентий Павлович обернулся к жене:
Я так понимаю, Юрий принял сегодня боевое крещение! Все правильно, надо бить!.. Надеюсь, ты не посрамил фамилию?! патетически воскликнул он.
Я ему сильно надавал! засветился от похвалы Юра и добавил: Приемом джиу-джитсу вот этим знаете
Молодец! Хвалю! Начинай с малого, с малых большевиков! заулыбался собственной остроте Викентий Павлович.
А я и в Чека был. У красных. Юра хотел преподнести это особенно эффектно, как самое сенсационное в пережитом, но вдруг вспомнилось буднично-усталое лицо Фролова, красные от бессонницы глазаи голос его помимо воли упал чуть ли не до шепота: Правда, был в Чека
Ксения Аристарховна всплеснула руками, брови страдальчески надломились, а Сперанский близко заглянул Юре в лицо и укоризненно покачал головой:
Ну, это уж ты, братец, сочиняешь! А сам горестно подумал: «Такое ныне время, должно быть, когда и мальчишки гордятся тем, что в меру сил своих принимают участие в борьбе. Слишком быстро взрослеют сердца».
Юра же, задетый тем, что ему не верят, стал запальчиво рассказывать:
Схватили они меня ик самому главному. А тот и говорит: ты шпион!
А ты? скептически спросил Викентий Павлович.
А я?.. А я ка-ак прыгну! Ина улицу! Ичерез забор! Теперь Юра опять рассказывал громко, даже залихватски и, чувствуя себя необыкновенно смелым и ловким, суматошно размахивал руками. А потом по улице по огородам Стрельба подняла-ась!
И тут Юра запнулся, вспомнив, что ниоткуда он не прыгал, что из Чека его выпустили и никто за ним не гнался. А еще он вспомнил Семена Алексеевича и то, как внимательно моряк отнесся к нему и на батарее, и позже, когда они ехали в Очеретино. Ему стало немного стыдно за свое хвастовство, и он смущенно поправился:
Нет, стрельбы, кажется, не было потому что никто за мной не гнался.
Это уже детали. Сперанский по-отечески взъерошил Юре волосы. Главное, что ты достойно выдержал экзамен на мужество. И затем торжественно добавил: Отменнейший молодец! Гвардия! Весь в отца!
Несколько мгновений они сидели молча, постепенно привыкая друг к другу. Потом Юра поднял глаза на дядю:
А вы, Викентий Павлович?
Чтоя?
Вы ведь тоже, как и папа, офицер. Почему вы не воюете?
Сперанский как-то со значением рассмеялся, потрепав Юру по щекам.
Резонно резонный вопрос! Он поколебался, словно советуясь сам с собою о чем-то таинственном и важном, и наконец произнес. Потом узнаешь Позже!.. Да-да, несколько позже! Викентий Павлович прошелся раз-другой по комнате, снова присел возле Юры, положил ему руку на плечо и наигранно-виноватым голосом продолжил: Время трудное и сложное в данный момент время, Юрий. И ты должен нам с тетей Ксеней помогать. Договорились? Мне сейчас ходить по городу, так сказать, небезопасно. Ну знаешь, облавы там, проверки документов, да мало ли что Поэтому за продуктами и по разным хозяйственным делам будешь ходить ты!
Я? Я с удовольствием, Викентий Павлович! с готовностью согласился Юра.
Ну, зачем же попыталась было вмешаться в этот разговор Ксения Аристарховна, но не договорилаСперанский пресек ее попытку взглядом, многозначительным и строгим.
Глава седьмая
В обитом желтым шелком салон-вагоне командующего Добровольческой армией находились трое: сам хозяин, полковник Щукин и полковник Львов, тщательно выбритый, в хорошо подогнанной армейской форме.
Я про себя уже крестное знамение сотворил, думал, как достойно смерть принять, рассказывал Львов о недавно пережитом. И право же, о таких избавлениях от смерти я в юности читал в плохих романах
Судьба, улыбнулся Ковалевский.
Случай, Владимир Зенонович. А может, и судьба, которая явилась на этот раз в облике капитана Кольцова. Если бы не он, не его хладнокровие и отчаянная храбрость все было бы совсем иначе!
Н-да, не перевелись еще на Руси отважные офицеры, задумчиво сказал Ковалевский и поднял на Львова глаза. Вам нe доводилось знать его раньше?
Несколько раз встречался с его отцом. В Сызрани был уездным предводителем дворянства. Очень славный человек! обстоятельно объяснял полковник Львов.
О! Значит, капитан из порядочной семьи! Ковалевский медленно, чуть сгорбившись и заложив руки за спину, несколько раз прошелся по вагону, затем остановился напротив полковника Львова. В минуты горечи и отчаяния я думаю о том, что армия, которая имеет таких воинов, не может быть побеждена. По крайней мере, пока они живы Ну что ж, представьте мне капитана. Хочу взглянуть на него, поблагодарить.
Щукин предупредительно встал, пошел к двери. Походка у него была легкая и беззвучная, как будто он был обут в мягкие чувяки.
Кольцов вошел в салон-вагон следом за Щукиным. Он, как и Львов, был уже в новой форме. Прямая фигура, гордо вскинутая голова, решительная походка, четкость и некоторая подчеркнутая лихость движенийвсе говорило о том, что это кадровый офицер.
Щелкнув каблуками, Кольцов доложил:
Ваше превосходительство! Честь имею представитьсякапитан Кольцов.
Командующий с интересом посмотрел на капитана, лицо его смягчилось еще больше, и он двинулся навстречу офицеру, невольно любуясь его выправкой.
Здравствуйте, капитан! Здравствуйте! Командующий совсем не по-уставному, как-то по-домашнему пожал Кольцову руку. Где служили?
В первой пластунской бригаде, командиргенерал Казанцев, четко отрапортовал Павел, прямым, открытым взглядом встречая благожелательный взгляд командующего.
Знаю генерала Казанцева, весьма уважаемый командир. Садитесь, капитан! Наслышан о вашем достойном очень достойном поведении в плену. Хочу поблагодарить!
Кольцов склонил голову:
К этому меня обязывал долг офицера, ваше превосходительство!
К сожалению, в наше время далеко не все помнят о долге! Командующий присел к столу, снял пенсне, отчего усталые глаза его с припухшими веками словно погасли. А кто и помнит, не проявляет должного дерзновения в его исполнении. Немного подумав, командующий спросил: Если не ошибаюсь, в дни Брусиловского прорыва ваша бригада сражалась на Юго-Западном фронте? Имеете награды?
Так точно! Награжден орденами Анны и Владимира с мечами! не очень громко, чтобы не выглядело похвальбой, отрапортовал Кольцов.
Командующий бросил многозначительный взгляд на Щукина: значит, смелость капитана не случайна. Чтобы получить в окопах столь высокие награды, надо обладать воистину настоящей храбростьюэто Ковалевский хорошо знал.
Складывал свое мнение о командующем и Кольцов. Он был немного наслышан о военном умении и высоком авторитете Ковалевского. Сейчас же видел перед собой человека умного и доброгосочетание этих качеств он так ценил в людях! Ковалевский был ему определенно симпатичен, и Кольцов ощутил сожаление, что такие люди, несмотря на ум, волю, проницательность, не сумели сделать правильный выбор и оказались в стане врагов
Эти мысли, проскальзывая как бы вторым планом, не нарушали внутренней настороженности Кольцова, его предельной мобилизованности. После побега от ангеловцев все для него складывалось очень удачно, и это обязывало Кольцова к еще большей собранности: он знал, что в момент удачи человеку свойственно расслабляться, а он не имел на это права.
Вызов к командующему не был для Павла неожиданным, в сложившейся ситуации все должно было идти именно так, как шло. Вполне естественной была и приглядка Ковалевского к отличившемуся офицеру, хотя Кольцов и чувствовал в ней какую-то пока непонятную ему пристальность.
Скажите, капитан, где бы вы хотели служить? доверительно спросил командующий.
Я слышал, ваше превосходительство, генерал Казанцев в Ростове формирует бригаду. Хотел бы выехать туда.
Так-так Что-то неуловимое в лице Ковалевского, какое-то продолжительное раздумье насторожило Кольцова. По логике, в их разговоре можно было поставить точку. Интуиция же подсказывала, что командующий делать этого не собирается.
А если я предложу вам остаться у меня при штабе? вдруг спросил он.
Первая обжигающая сердце радостью мысль: «Удача, какая необыкновенная удача! И тотчас же, вслед: Но и удесятеренный риск». Здесь, в штабе, он будет все время на виду, под прожекторами. Будет постоянно подвергаться контролям и проверкам Выдержит ли легенда?.. Однако риск того стоит. Такой второй возможности, может, никогда не представится Эти противоречивые мысли промелькнули одна за одной, как волны. Если в разговоре и возникла пауза, то очень незначительная и вполне оправданная, когда человеку неожиданно предлагают изменить уже сложившееся решение. Лицо Ковалевского сохраняло прежнее доброжелательство, Кольцов отметил это. Теперь нужно было согласиться, но сделать это осторожно, сдержанно.
Яофицер-окопник, ваше превосходительство, с сомнением в голосе сказал Кольцов, и совсем не знаком со штабной работой!
Полноте, капитан! едва заметно нахмурился генерал, не любящий ни резкости, ни торопливости в людях. Все мы тоже не на паркете Генерального штаба постигали войну. Но поверьте старому солдату, храбрость, самообладание и выдержка нужны не только на поле брани. В штабах тоже стреляют, капитан, правда перьями и бумагой. Но голову, смею уверить вас, сохранить ненамного легче, нежели в окопах
Кольцов с покорным достоинством склонил голову:
Благодарю за доверие, ваше превосходительство! Почту за честь служить под вашим командованием!
Вы меня знаете? Ковалевский внимательно посмотрел на Кольцова.
Кольцов снова сдержанно поклонился. Теперь его полупоклон должен был означать уважение и почтительность:
Кто не знает имени генерала, который первым на германском фронте получил за храбрость золотое оружие! Имени генерала, который под Тарнополем вышел под пули и увлек за собой солдат в штыковую атаку!
На войне как на войне, капитан! Ковалевский задумчиво оперся щекою о ладонь, глаза у него стали отстраненными, словно мысленно он вернулся в те дни, когда, честолюбивый, полный сил, он ждал от жизни только удач, когда неуспехи и жестокие поражения, отступления перед противником были у других, а не у него, Ковалевского. Ему было трудно сейчас вернуться из того далека в салон-вагон, где были его товарищи по войнеЛьвов, Щукин и этот храбрый и тоже, как когда-то он сам, удачливый капитан. Но он пересилил себя. И тихо сказал в прежней доброжелательной тональности: Вы свободны, капитан.
Когда Кольцов вышел, Львов спросил:
Предполагаетеадъютантом, Владимир Зенонович? В голосе полковника явственно звучало одобрение.
Возможно, кратко отозвался Ковалевский тем тоном, который обычно исключает необходимость продолжать начатый разговор.
Поднялся Щукин, который до сих пор молча сидел в углу салон-вагона, внимательно следя за разговором командующего и Кольцова.
Владимир Зенонович, ротмистр Волин прежде служил в жандармском корпусе. С вашего разрешения, я хотел бы взять его к себе.
Ковалевский готовно кивнул, соглашаясь со Щукиным и отпуская его одновременно.
Оставшись наедине со Львовым, командующий пригласил его сесть поближе.
Я понимаю, Михаил Аристархович! После всего пережитого вы, конечно, хотели бы получить кратковременный отпуск?
Полковник Львов недоуменно посмотрел на командующего и, почти не задумываясь, тотчас же решительно ответил:
Напротив, Владимир Зенонович! Я сегодня же намерен выехать в вверенный мне полк.
Нет. В полк вы не вернетесь Вам известна фронтовая обстановка?
Да, Владимир Зенонович, со скорбью в голосе ответил полковник Львов. Падение Луганска крайне огорчило меня