Вяльцева раскатисто пела о тройке, о пушистом снеге
Бинский принес и поставил на стол стакан чаю, коробку с ландрином и опять озабоченно вышел.
Из вежливости Юра отхлебнул глоток. Чай был холодный и какой-то липкий. Мальчик отодвинул стакан.
Вскоре вернулся Бинский с небольшой корзинкой.
Этоперловая крупа для вас, он показал на кулек, который лежал рядом с двумя бутылками мутноватой жидкости. А это это э-э
Самогон? попытался угадать Юра.
Да-да. Этосамогон! обрадованно и торопливо согласился Бинский. Жуткая гадость. Но люди пьют Я вас прошу, дружок, сделайте мне одолжение. Занесите этот э-э самогон одному моему знакомому. Вам, правда, придется сделать крюк! Но в виде одолжения Ноги у вас молодые Бинский смотрел на Юру просительными глазами, и, чтобы не выдать своей неприязни, Юра отвернулся и пробормотал полусердито:
Пожалуйста!
Поедете на Подол Деньги на трамвай у вас есть? услужливо засуетился снова Бинский.
Конечно, ответил Юра, зная, что Бинский все равно не даст и спрашивает о них единственно для проформы.
Сразу возле Контрактовой площади увидите Ломакинские склады, спросите весовщика Загладина Запомнили? напутствовал мальчика Бинский.
Да.
Скажете ему: «С добрым утром, Алексей Маркович». И вручите.
Юра кивнул.
Бинский снова на секунду-другую выскочил из комнаты, вернулся с курточкой, помог Юре надеть ее. Хлопнул его по плечу, зачем-то подмигнул. Он был весь словно на шарнирах
Счастливого пути, кадет! прокричал он и, подталкивая Юру впереди себя, проводил его на улицу.
Пересаживаясь с трамвая на трамвай, Юра доехал до Подола. Потом пешком пошел по булыжной Контрактовой площади, пыльной и грязной, со множеством замызганных харчевен и маленьких лавочек. Звонили к службе в Братском монастыре, итолпа нищих в ожидании богомольцев плотно обступила монастырскую паперть.
Юра, не глядя ни на кого, быстро пересек площадь и вышел на улицу, которая вела к Днепру. Всю правую сторону улицы занимали приземистые складские помещения. На фасаде чернели огромные буквы: «Торговые склады бр. Ломакиных». Склады были обнесены забором с колючей проволокой. У ворот прохаживался часовоймолоденький красноармеец с беспечным лицом.
Когда подошел Юра, был уже обеденный перерыв. Грузчики, стоя у ворот, курили самокрутки, балагурили. Кто-то показал Юре Загладина. Это был высокий, широкоплечий, в запорошенной мучной пылью брезентовой робе мужчина.
С добрым утром, Алексей Маркович, подойдя вплотную, сказал Юра.
Долго почивать изволили, юноша, с неожиданной суровостью ответил Загладив и с опаской бросил взгляд по сторонам. День уже.
Он взял Юру за руку, и они пошли за угол. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Загладин требовательно протянул руки:
Давай!
Обе бутылки он засунул в карманы брюк под широченный брезентовый пиджак.
Ты к Бинскому или домой? спросил Загладин.
Юра удивился: оказывается, Загладин уже знал о нем!
Домой.
Передашь дяде строгим голосом сказал Загладин, Викентию Павловичу что тетя Агафья приедет сегодня вечером. Если, конечно, придет пароход. Посмотрел мальчику в глаза и добавил: Время-то сам знаешь какоепароходы ходят нерегулярно.
Дотронувшись рукой до козырька кепки, он небрежно повернулся и деловито зашагал к складам мимо скучающего часового, бросив ему на ходу что-то, по-видимому, веселое, потому что часовой отставил в сторону винтовку и засмеялся. А Загладин уже шел мимо открытых настежь огромных лабазов, в глубине которых высились бурты пшеницы, мимо высоких пирамид из бочек, потом скрылся за горами обсыпанных мукою мешков, пыльных тюков, лохматых кулей и ящиков, что возвышались на всей площади складов.
Юра торопился, потому что опаздывал к обеду. Своим ключом он отомкнул калитку, вбежал в густую, вялую от зноя зелень палисадника и только хотел подняться на крыльцо, как услышал через открытое настежь окно столовой взволнованный голос Ксении Аристарховны:
Не впутывай, слышишь, не впутывай Юру в свои дела. Он слишком мал!
Перестань! раздраженно отозвался Сперанский. Ты думаешь, мне самому легко? Но так надо.
«О чем это они?» бегло подумал Юра, и неясная тревога коснулась его сердца. Он, нарочито громко стуча каблуками по крыльцу, вошел в прихожую.
Уже за столом под смущенными взглядами Сперанской он рассказал, что принес крупу и что по просьбе Бинского ездил на Подол и поэтому задержался. Слово в слово передал Викентию Павловичу то, что велел сказать Загладин.
Ну и слава Богу! вздохнула Ксения Аристарховна. Слава Богу, что все обошлось
Сперанский строго взглянул в ее сторону и тоже облегченно вздохнул, обращаясь к Юре:
А твоя тетя разволновалась и отругала меня. Он притянул Юру к себе, прижал его голову к своему жилету и непонятно почему сказал: Ничего, Юра, все образуется
«Какие хорошие все-таки люди, подумал о них у себя в комнате Юра, как они обо мне заботятся! Как переживают!» И все же в глубине души шевелилось какое-то смутное предчувствие разочарования «Что они скрывают от меня? Что не договаривают?»
А вечером над городом раскололись, как поздние громы, тревожные звуки набататакие громкие, что казалось, вот-вот с куполов посыплется позолота. Им тотчас ответили гудки пароходов. По Никольской побежали встревоженные люди, на ходу растерянно перебрасывались между собой:
Горит!
Где горит-то?
Кто-то сказална вокзале.
Нет, на пристани.
Что там?..
А кто-то также запальчиво утверждал:
Белые идут!
Откуда тут возьмутся белые? Петлюра возвертается! возражал ему кто-то. Ясно одно! Красные сдают Киев. И видать, все сжигают.
Викентий Павлович стоял у окна, напряженно вслушивался во всполошность колоколов и гул людских голосов.
Что-нибудь случилось? испуганно спросила его жена.
Сейчас каждый день что-нибудь случается, ответил Викентий Павлович и, наспех накинув пиджак на плечи, вышел к калитке. Следом за ним выбежал и Юра.
В конце улицы над домами медленно расползалось по небу огромное багровое зарево.
А может, это тот самый пароход горит? высказал робкое предположение Юра.
Какой еще пароход? с удивленной бессмысленностью посмотрел на Юру Викентий Павлович.
Ну на котором тетя Агафья
Эта фраза почему-то не понравилась Викентию Павловичу. Он раздраженно сказал: