Альбов от слабости закрыл глаза. Гулькин торопливо поправил сползшее на землю одеяло, перекрестил поручика и потихоньку вышел из палатки.
Но сна не было. На душенеизбывная тоска и гнетущее чувство одиночества. Так захотелось, чтобы около было живое существо, чтобы можно было, молча, без слов, только чувствовать его близость и не оставаться наедине со своими страшными мыслями. Пожалел, что не задержал Гулькина.
Тишина Весь лагерь спит. Альбов сорвался с постели, зажег свечу. Овладело тупое, безнадежное отчаяние. Нет уж больше веры ни во что. Впереди беспросветная тьма. Уйти из жизни? Нет! Это была бы сдача Нужно идти дальше, стиснув зубы и скрепя сердце, пока пока какая-нибудь шальная пулясвоих или чужаяне прервет нити опостылевших дней.
Занималась заря. Начинался новый день, новые армейские будни, до ужаса похожие на прожитые
ВРАГИ
Ночьтемная, беззвездная. Дорога идет по снятому, неубранному еще полю. Веет сыростью и холодком от земли; сырость висит в воздухе, ложится на лицо и застит глаза, и без того не видящие. Только когда порозовеет чуть одно рваное облачко от безнадежно пробивающейся сквозь него луны, тогда тьма расползается на короткое время, и мгновенно кругом вырастают из земли силуэты копенчерные и лохматые; они плывут медленно навстречу, обгоняя друг друга, обтекая дорогу и вливаясь опять в кромешную тьму.
По дороге вьется лента повозок, набитых добровольцамипо шесть, по восемь, почти бесшумно и невидно. Местами только, таясь и крадучись, проглянет тусклый огонекто близко, то где-то очень далеко, отмечая извилистый путь колонны. И тотчас же с передней повозки загудит тихий, хриплый окрик:
Не сметь курить!..
Повторяется, как эхо, десятки раз, прокатывается по всей колонне и глохнет в черной дали.
Проехал рысью верховой, поднял шум; на него цыкнули.
С приказаньем я Это, что ли, отряд генерала Боровского?
Нет.
Ах ты, так-растак, куда ж это я заехал?! Тьма проклятущая. Где же мне теперь найтить его?
Вправо сверни, за железную дорогу
Ах ты, так-растак!..
Верховой повернул коня, пошумел еще, пробиваясь между повозками, и пропал в ночи.
Справа где-то послышался гулкий треск пулемета. Все насторожились; повернули головы в ту сторону, где пробегал невидимый железный путь и где, должно быть, боковой отряд столкнулся уже с заставой красных. И тотчас впереди взвилась огненная змейка с пушистым хвостом. Одна, другая, много Целые снопы ракет на несколько верст осветили незримую и пока еще неощутимую живую линию, опоясывавшую селение Белую Глину и таящую в потенции, в жутком напряжении молчаниясмертоносные жала
Какую иллюминацию устроили, дураки!..
Дрейфят
Справа бухнуло несколько раз и затрещало опять. Голова колонны неожиданно остановилась. Лошади задних повозок наезжали вплотную, ударяли дышлами в кузов передних и теплыми мордами тыкались в спины сонных людей.
Легче!.. Ах, черт!.. Так-растак!..
И все смолкло, притаилось. Дремота сходила быстро: сейчас начнется У многих привычных, даже и не робких, становилось на душе тревожно: от ночихранящей мистические тайны, преувеличивающей все зримое и слышимое, все контуры, масштабы, обостряющей впечатлительность и от полной неизвестности. Вносила, впрочем, успокоение уверенность, что кто-то знает, кто-то окутал чуткой завесой путь следования и невидимыми щупальцамидозорами бороздит тьму. И еще одно невольно, подсознательно пряталось в душе эгоистическое чувство: «скоро, быть может, брызнут и в нашу колонну Пусть!.. Но но пока эта дробь пулеметов не по нас». Не хотелось думать, что кому-то другому она несла ведь тоже увечье или смерть
На войне вообще такие мысли не приходят в голову.
* * *
И такой случай, доносится тихо с одной повозки, как раз это подхожу я к усадьбе Захаренки, а тамкомендант со штабной ротой. Окружили дом. Керосином воняет за версту: несколько человек поливают из жестянок стены. Зажгли. И сразу как вспыхнет, как завоет пламя!.. Стены деревянные, давно дождя не было. Комендант покрикивает, распоряжается. В чем дело? Оказывается, Захаренко-то их и выдал
Какой Захаренко? отозвался сонный голос со дна повозки.
Да этот самый, товарищ мой.
Поручик Ковтун, не ругаться!
Ну, приятель мой, если хотите, однокашник по школе.
Где ж это было?
Да в Песчанке, на последнем ночлеге.
Так ты песчановский?..
Вот тебе, здравствуйте, я уж полчаса рассказываю, а он Ты спал, что ли? Так вот, пришел Захаренко в волостноеу них эти собачьи исполкомы не успели еще ввести Пришел и заявил, что работники у него оказались корниловскими офицерами. Как уж он дозналсясами проговорились или подслушал кто-нибудь разговор, коменданту точно неизвестно. Собрался сход, выяснили, что действительно эти двоераненые и отставшие от Добровольческой армии в Первом Кубанском походе. Еще других нескольких отыскали и постановили всех их казнить. Ну и расстреляли.
Ах, сволочи, за что же? Ведь Песчанку добровольцы не трогали?..
Да за то же, за что расстреляли моего батьку. Тесами «кадеты», а у батькисын «кадет», да еще офицер Правда, отца убили не свои, а захожий Воронцовский отряд каких-то «анархо-коммунистов» А добро, что еще в нашем доме оставалось, растащили свои, это верно. Свои же, соседи, лошадей свели и урожай собрали.
Много земли у вас?
У отца десятин 30 было.
Со дна повозки послышался голос:
Ах ты, кулак недорезанный!..
Да это чтопустяки. Песчановские все богатеи. Вот у того же Захаренки60 своих, да сотню, должно быть, исполу снимал Я сам не хозяйничал. Меня отец в Ставропольскую семинарию отдал учиться. Думалпо духовной части пустить. А я, окончив семинарию, на войну ушел На хозяйстве оставался с отцом старший брат; но в прошлом году его призвали, как ополченца; на Румынском фронте заболел тифом и помер.
Да, на чем же я остановился?.. Так вотперед самым нашим приходом Захаренки исчезли: самого мобилизовал отряд Жлобы, а жена с его сестрой где-то, говорят, прячутся по подвалам Комендант, узнав, что яместный уроженец, попросил поискать их, но я не стал. Ну их к лешему!
Ну, и слюнтяй! Надо было вздернуть баб.
Ковтун не ответил. Мысли убежали далеко Под напускным небрежным тоном рассказа таилось еще что-тосвое, волнующее, о котором не стал бы говорить никому
* * *
Два года Ковтун не был дома. Вырвавшись из Москвы, после долгих мытарств попал в Ростов и записался в Добровольческую армию. С ней выступил в поход. И ведь этакий случай: пришлось атаковать Песчанку Три дня тому назад перед закатом Ковтун лежал в стрелковой цепи против села, испытывая странное, неизведанное чувство Добровольческий бронепоезд и невидимые батареи с трех сторон вели сильнейший огонь по окраине села и особенно по вокзалу. Привычная картина: сколько раз на войне приходилось ему вести наступление на укрепленные окраины городов и деревень И когда своя артиллерия громила дома, валила стены и жгла гранатами постройки, в пехотных цепях подымалось настроение, и сам он радовался каждому «удачному» выстрелу. Так же было и на днях при атаке Торговой
Сегоднядругое Ковтун постреливал изредка, машинально, по команде, почти не целясь, в темные точки, густо вкрапленные в неприятельские окопы. Мысли были о другом Каждый снаряд, проносившийся над головой, вызывал смутное чувство Бездушные, безымянные «цели» облекались в плоть и кровь.
Вспыхнул дымок над белым домом с зеленой жестяной крышей и с закрытыми зелеными ставнямитакими знакомыми «К Фадеевым это Весь дом, должно быть, полон баб и детворы Мужики все на войне, а, может быть, кто-либо из них вернулся и сидит тут в окопах»
Ударило в другую хатунизкую, покривившуюсяи разворотило стену, подняв столб не то пыли, не то дыма. «Да, кажется, загорелось У деда Силантия» Пастух сельский, бобыль. Сколько ни запомнит его Ковтунстарик седой. «Который год ему идет?..» Друзьями были. Мальчишкой еще, бывало, бегал он часто к деду в поле, в зеленый лог, что подле речки Рассыпнойразвеселый детский клуб! Умел дед сказывать про страшное и дудки из молодой коры выделывать. Особенныелучше, звончее, чем те, что продавались в Ставрополе на ярмарке. «Жив ли?»
Ковтун воспринимал все боевые ощущения в этот вечер как-то по-новому, в чудном обратном преломлении. Было странно и несколько неловко от этого, но ничего поделать с собой не мог Пролетавшие снарядыбудто не наши, а чужие; рвутся не над чужими, а над своими Высоте разрывы шрапнели«журавли», как их звали солдаты, рассыпавшие по селу обессиленные уже пули, вызывали чувство облегчения, а удачно попавшая, разворотившая крышу граната будила тревогу, как будто она разворотила свой окоп
Редко, тремя патронами!.. послышалась команда.
Ковтун прицелился по черным точкам «Кто они?.. Наверно, немало наших ребят Сами пошли, или пришлые большевики заставили?.. Как, однако, все это безумно глупо и тяжело. Брат на брата Ну, что поделаешь» Случайно взглянул на свой прицел: «постоянный». Так, оказывается, и стрелял все время, забыв поставить по расстоянию. Притянул ружье, поднял прицельную рамку и навел опять
Несколько очередей пронеслось вновь над вокзалом и ближайшей рощей. Защемило больнее Ковтун не видел еще, но представлял себе отчетливо тут же невдалеке спрятанный за деревьями отцовский дом. «Догадался ли старик укрыться в подвал или бежать за село?..» А несколько поодаль, наискосьдом Захаренки. Ведь сестра его, Юля Ну, да что уж там: первое и единственное чувство, озарившее юность
Цепи продвигались медленно. Снаряды один за другим целыми очередями рвались над рощей за вокзалом до самого заката.
Ночь и утро, после взятия Песчанки, рота Ковтуна стояла в сторожевом охранении и только пополудни вошла в село. Ковтун бросился домой и узнал печальную новость: отца убили большевики уже месяц тому назад Дом стоял пустой и разграбленный. Пошел Ковтун к Захарен-камтам новый удар По сведениям коменданта, в выдаче добровольческих офицеров сыграла какую-то провокаторскую роль и сестра Захаренки
Рассказывая сегодня на подводе однополчанам про этот тяжкий день, Ковтун сказал неправду, что не искал Захаренок. Искал и нашел: его приятельсосед указал ему на избу на окраине, где скрывалась Юля. Ковтун переживал мучительный разлад в душе, терзался сомнениями. Два раза ночью, крадучись, подходил к калитке той избы
И не зашел.
* * *
По колонне прокатилось глухо:
Слезай!..
С повозок соскакивали люди и по командам, отдаваемым вполголоса, строились по сторонам дороги, между копен. Возчики торопливо и шумно поворачивали подводы, стараясь отъехать поскорее и подальше от этих гиблых мест, где вот-вот закипит бой. Не один облегченно вздыхал; многие крестились.
Полк будет атаковать хутор вдоль дороги. Нашему взводу приказано идти вправо в боковую заставу. Поручик Ковтун, ступайте вперед с головным дозором.
Какое направление, господин капитан?
Какое тут к черту направление, когда ни зги не видно!.. Прислушивайтесь к движению колонны, чтобы не очень отрываться, а эти дураки вам ракетами посветят
Пошли трое.
Под ногами хрустело жнивье, и этот шум неприятно действовал на нервы. Держались близко друг другатак покойнее. Напрягали слух, ловя тревожные звуки ночи. Впивались широко открытыми глазами остро, до боли, во тьму и вдруг настораживались перед лохматой копной, в нервном сумраке похожей на человека в папахах и с ружьем. Справа опять затрещало
Прошли так с версту. Сзади от заставы послышался тихий свистусловный сигнал«стой!». Присели у копен, держа винтовки наготове.
Слева от дороги, где должна была двигаться колонна полка, донесся громкий криккоманда Ковтун подумал: «Значит, полк близко» И тотчас же разорвало тишину оглушительным и долгим треском. Стреляли, очевидно, большевики от хутора; пули сыпались вокруг дозорных, глухо ударяли по земле, шелестели в соломе и с коротким свистом прилетали мимо ушей. Потом огонь стал замиратьвидимо, атака не удалась
Так продолжалось около часу. Занималось утро. И впереди, среди поля, начали вырастать какие-то неясные очертания. «Должно быть, хутор». Полевсе еще пустое, мертвое Вдруг поднялся от земли человекнедалеко; раздался опять трескучий голоскак будто командираи резко оборвался. Видно было, как поднявшийся упал навзничь. Мгновенно ожили, загорелись вновь, разразились сплошным гулом теперь уже ясно видимые линии неприятельских окопов. И по полю замелькали фигуры людей, бежавших прямо на них, к ощерившемуся, задымившемуся хутору.
«Надо послать донесение» Ковтун хотел подозвать дозорного, но сзади зашуршалонадвигалась, видимо, застава. Повернулся, вскинул ружье, направился к заставе и обмер: подходила вплотную какая-то незнакомая часть. Не успел разглядеть, но по едва уловимым приметам почувствовал инстинктивно, что чужие. Мелькнула мысль: «Большевики!»
Стой, сволочь! Брось ружье!
Поручик успел выстрелить прямо перед собою и бросился в сторону хутора; но не успел пробежать и нескольких шагов, как почувствовал удар в бок. Упал.
Постепенно теряя сознание от жестокой боли, он видел смутно над собою злые лица и испытывал такое ощущение, будто большими гвоздями прибивают тело его к земле, и оно все распластано, недвижимо, немеет
* * *
Ковтун очнулся, когда солнце поднялось уже высоко. Возле него стояли лужи крови, и тонкие, прерывчатые струйки ее текли еще из многих, ран исколотого штыками тела. От потери крови чувствовал слабость, истому и какой-то благостный покой. Лежал навзничь; солнце слепило глаза; хотел повернуть голову и не мог: голова, руки, ногивсе тело было как будто прибито к земле.
Страшно клонило ко сну. Закрыл опять глаза. Но свет почему-то не померк Сквозь закрытые веки он видел ясно знакомые места, каких-то людей, много людей. Хотел остановить их, спроситьгде он, почему тело его прибито, но все они страшно торопились и бежали дальше. Проносились быстро мимо него станция, роща, знакомая площадь перед церковьюона, конечно, пестрит вся цветными бабьими плахтами, золотыми разводами хоругвей Идет нет, не идет, а почему-то пробегает быстро крестный ход; впередиотец Поликарп с Евангелием в руках, с развевающейся смешно так белой гривой. Может быть, он знает?.. Хотел догнать, спросить, но нельзяземля не пускает А площадь пронеслась, и ужесело. Быстро мелькают избы, пустырь, выселки Вот та самая хата, с облупившимся боком, с маленьким палисадником, на котором стоят высокие подсолнухи. «Стой!.. Ведь надо же зайти, спросить о страшно важном, без чего нельзя заснуть» Но и выселки пронеслись уже, пропали; пропала и земля, а дорога подымается от земли по крутой и яркой радуге прямо к облаку. И на складе егоБог Саваоф. Тот самый, что глядел всегда с иконостаса семинарской церквисурово, пронизывающе А пониже, на ступеньке Божьего престолаотец, с его редкой бородкой и слезящимися глазами.
Бросился, было, радостно к отцу, но кто-то страшный преградил путь, в ушах прозвенел полный ненависти окрик:
Подыхаешь, стерва!..
В голову, в левый висок ударило больнораз, другой. Ковтун с усилием открыл глаза. Прямо перед ним поледалеко, сколько можно окинуть взором. Вдалирезко и прямо бегущее полотно железной дороги, терявшееся дальше за пригорком; на невидимом его продолжениидва белых дымка подымались из-за гребня, таяли в прозрачном воздухе и вспыхивали вновь все дальше и дальше. Изредка раздавались орудийные выстрелыглухо, издалека. В сознании проносилось отчетливо:
«Ушли вперед, не заметили, не подобрали»
Но эта мысль уже не волновала: все было глубоко безразлично
Опять ударило в висок Ковтун скосил глаза до боли: возле него, наискось, лежал человек и судорожным движением ноги, обутой в большой грязный сапог, толкал его в голову, задевая по глазу.
Подыхаешь, стерва?!. Сил моих нету подняться; а то удавил бы!
Ковтун сделал большое усилие и повернул голову. Человек лежал, вытянувшисьдлинный, громоздкий, в расстегнутой солдатской шинели, без шапки. Все лицо его было покрыто страшной неподвижной маскойсплошным черным струпом запекшейся крови; и только глазатакие же страшныешевелили веками и пылали злобой.
Их взгляд показался Ковтуну до странности знакомым
За что?
* * *
Они лежали вдвоемдва врагасреди пустынного поля в такой жуткой и беспомощной близости. По замиравшим выстреламгде-то далеко, уже за Белой Глинойможно было судить, что бой кончается, и это сулило надежду на помощь одному и обрекало другого
Дремотный покой разливался по телу Ковтуна, и на душе его было покойнони боли, ни страха, ни желаний. Об одном только жалел: «Зачем не повидал ее, не узнал» Да еще смущал взгляд этих ненавидящих глаз из-под страшной маски.
Поручик повторил тихо:
За что?..
Еще спрашиваешь?.. Так-растак твою душу! Пришли!.. Кто вас звал, офицерье проклятое!.. Мало вам кровушки на войне было, так теперь народ добиваете! Повернуть все по-старому хотите! Землю нашу, которую кровью да потом, для дворянчиков и казаков отбираете!..
Голос говорившего был также до странности знаком, как и глаза. Ковтун напрягал памятьгде он их видел, и под пристальным взглядом его мало-помалу расходилась жуткая кровавая маска, и выступали знакомые черты «Да, без сомнения, Михаиле» Сосед, один из фалеевских сыновей Его ровесник. С ним да еще с Захаренкой он был наиболее дружен, вместе прошло все детство
Брось, Михаиле, неправду говоришь
Глаза из-под маски расширились, засветились, и грузное тело приподнялось было от земли, но тотчас же беспомощно упало.
Ковтун?..
Да.
От неожиданности и от волнения оба смолкли. Первый прервал молчание Михаиле.
Какое дело Значит, правду говорили люди, что ты кадетам продался. А ведь как разорялся-то прежде насчет народушка: «Кровопийцы, мол, захребетники крестьянские» То да се Башку морочил, сукин сын.
Он застонал от болисвело обожженную шею; задыхался от сгустка крови, остановившегося в горле. Падали острые, злые слова, как горячие капли, обжигали, будили в дремотном сознании Ковтуна отравленные воспоминания.
«Ведь было»
В предпоследнем классе семинарии вступил в кружок с безобидным названием «Самообразование», направлявшийся, очевидно, извне какой-то искусной рукою. Теперь это ясно Ушел с головою в новый мир понятий, перевернувший все его простое миропонимание, вскормленное ставропольским черноземом, здоровой и сытной жизнью. Будто прозрел. Возмутился социальной неправдой, загорался ненавистью к праздноживущим от мужицкого пота В увлекательных книгах, которые поглощали тогда жадно участники кружка, были и готовые ответы, как помочь мировому злу разрушить ненавистный государственный строй, смести лицемерную общественность, отобрать землюисконное мужичье наследиеи взять власть трудящимся. Что дальшеоб этом не особенно задумывались, главное«разрушить оковы». Сколько было тогда юношеской чистой веры и задора! Как легко рушилось, ломалось, сметалось все, какие светлые перспективы открывало будущее!..
Эту веру и пламенный гнев заносил с собою в тихую Песчанку, приезжая на каникулы.
«Да, было»
Его сверстников по кружку жизнь раскидала по светуни с кем не пришлось потом встретиться. Про двух слышал уже в Песчанке. Одногоотца Леонида, священника ближнего села, убили недавно красногвардейцы. Схватили во время вечерни, вывели в пустырь на то место, где зарывался чумной скот, велели выкопать самому могилу, зарубили и бросили его туда ДругойПромовендов занимает важный пост: красный комендант Ставрополя. Про его похотливость и кровожадность рассказывают ужасы!..
«Да, жизнь все перевернула вверх дном».
* * *
Фадеев со стоном и кашлем выплюнул на грудь сгусток крови.
Чего молчишь? Сказывай, дорого ли продался? Землицы тебе пообещали или деньгами отсыпали?
Ты не прав, Михайло. Землю я и свою-то отдал обществу, и заречный клин, что твои захватили, велел оставить за тобой А жалованья получаю столько, сколько ты батраку платил. Вот что
Какое дело Молчание
Так зачем же ты пошел к ним?
Не из-за выгоды, конечно Трудно мне теперь объяснить тебесилы нет Мы за народ идем. Большевики губят Россию, они обманывают народ А в прошломошибка вышла: намерения-то были хорошие, и правда-то была настоящая, да не той, видно, дорогой я за ней пошел, заблудился. Все мы заблудились Я еще хоть знаю, за что умираю, а ты вот
Собирал мыслихотел рассказать Михаиле попонятнее про большевизм, но мысли путались. «Да и к чему теперьпоздно Все равно умирать приходится»
Повторил вслух:
Умирать приходится Долго молчали.
Солнце садилось уже; в поле становилось тихо и прохладно. Вдалеке дымил и медленно двигался поезд. Целым роем оводы и мухи кружились возле раненых, однообразно и нудно гудя, прилипая и жадно всасывая кровяные пятна; больно жалили лицо и руки. Михаиле тихо стонал. Ковтун не чувствовал уже боли. Спадала волна нахлынувших чувств, и снова обоих начало клонить ко сну; веки, натруженные за день прямыми солнечными лучами, засоренные пылью, крепко слипались.
Михайло тихим, прерывающимся голосом заговорил:
Это правильно, что заблудились. Ваша ли правда, их лине понять. А ты меня прости, Христа для Озлобился
Ну, что тамвсе виноваты Хотел спросить тебя, Михайло Правда, что Юля выдала добровольцев?..
Брешут люди. Это брат ейный на них доказал. Когда Юлька узналачто там было!..
Ну, вот, спасибо Теперь легче стало
И через минуту, будто продолжая вслух свои мысли:
Как раз вчера ее именины. Какая жалость Помнишь, в позапрошлом
Михайло не слышал, тихо стонал.
* * *
Догорал день, когда от хутора, по жнивью подошла повозка.
Стой, черт, вотеще! Говорил, что надо было в этой стороне пошарить!
Сошли с повозки двое и наклонились над лежавшими.
Как будто поручик Ковтун Так и есть. Не дышит уже. Царствие небесное!..
И этот тоже готов.
Положили труп поручика на повозку.
А с этим что будем делать? Похоже, что большевикникаких отличий на нем нет.
Поищи шапку. Во второй дивизии у многих нет еще погон, только на шапкебелая полоска.
Да и шапки нет
Ну, подымай все равнов штабе разберут.
С трудом подняли грузное, уже застывшее тело Михаилы и взвалили на повозку.
Длинные, мертвые руки взметнулись и упалисловно обняли лежавшего на дне поручика.
Повозка в полной темноте, рысцой, потряхивая и путаясь между копен, покатилась к дороге.
ИСПОВЕДЬ
В штабе N-ой красной армии нависло тягучее тревожное настроение, которое обычно сопутствует неуспеху.
Еще недавно, не более недели тому назад, операция прорыва белого фронта началась так блестяще, и острый, точно режущий клин, прочерченный на большой стратегической карте, висевшей в оперативном отделении, впивался все глубже и глубже к югу, в расположение белых. Только полсотни верст отделяло победоносные красные полки от важного южного центра, когда командарм неожиданно для своего штаба свернул армию на запад.
Этот маневр обсуждался на вечернем заседании начотделов и хоть несколько удивил всех своим направлением, но не вызвал возражений со стороны военспецов Только товарищ Гулый, коммунист, начснабнедавно мастер Шостенского порохового заводапозволил себе, и довольно резко, критиковать директиву командарма.
Никак не понять, товарищ командарм: какого черта, с позволения сказать, сворачивать с прямой дороги, когда все идет гладко и наши вот-вот захватят этот самый город
Он поводил толстым жилистым пальцем по карте и, сбившись, ткнул им в Воронеж, находившийся в расположении красных. Генштабисты переглянулись. Один из них, подойдя к карте, поправил Гулого.
Комиссар Гройс насторожился. Он ничего не понимал в стратегии, но комиссар должен быть всегда начеку. Долгий опыт подпольной работы сделал его подозрительным, и Гройс испытующим взглядом обвел присутствующих.
Я солидарен с товарищем Гулым.
Воцарилось молчание. Никто больше не поддержал. Даже тот военспец, который до заседания, с глазу на глаз, так убедительно доказывал Гулому ошибочность нового направления армии
Командарм поднял усталое лицо и с некоторым раздражением взглянул на Гройса.
Тогда, быть может, товарищ комиссар возьмет на себя руководство операцией?.. Удивляюсь я вам, господа. Ведь я не вмешиваюсь в вашу компетенцию и не учу вас политграмоте, а вы беретесь судить обо всем, чего не понимаете. Захват территории и пунктов не имеет ровно никакого значения. Надо разбить живую силу противника, и это я делаю ударом во фланг и тыл.
Товарищи Гройс и Гулый в течение ближайших трех дней чувствовали себя несколько смущенными: уверенность командарма оправдывалась. Телефон приносил известия о паническом метании по всем направлениям обозов белых, о «разбитии наголову» целой бригады Марков-цев И хотя почему-то пленные прибывали не в очень большом количестве, но в штабе находили этому простое объяснение:
Полки выводят пленных белогвардейцев в расход Гройс в дни успехов принимал дружелюбный, иногда даже искательный тон в отношении командарма. И однажды за общим столом, когда штабные распивали добытые где-то Гулым несколько бутылок настоящей казенной водки, комиссар поднял рюмку и провозгласил тост:
Быль молодцу не в указ. Хотя наш командарм и принадлежит к бывшему кадровому офицерству, которое в общем и целом было несознательным орудием в руках царских эксплуататоров, но теперь он уже вышел на путь полного подчинения рабоче-крестьянской власти. И дай Бог
Тут Гройс поперхнулся и на секунду замялся. Повторил громче и резче:
И дай Бог, как говорят несознательные элементы, чтобы всякий коммунист наступал так искусственно, как наш командарм. Ура!..
В штабе царило бодрое настроение; сам же командарм был сосредоточен и угрюм.
Но прошло еще дня два-три, и в ходе операции наступил неожиданный перелом: армия, производя перемену направления, сама открыла белым свои сообщения и тыл, по которому ударили «белые» бронепоезда и кубанская конница. Роли переменились, будто по сигналу: N-ая красная армия повернула на север и в паническом бегстве искала спасения. Несколько дней штарм не имел даже сведений о своих войсках. И только два последних дня, в течение которых шел проливной дождь, растворивший дороги, размывший железнодорожное полотно, замедлилось несколько отступление красных, и штарм мог, хоть в общих чертах, установить состояние частей.
Штаб остановился на ночлег в вагонах на небольшой станции. Почти каждый день приходилось передвигать стоянку. Среди чистого поля, в полуверсте от большого села уныло торчали станционные здания, с зияющими дырамибезмолвными свидетелями недавних боев. На путях, на перроне, кругом вокзалакучи гниющей соломы, конский и людской помет, всякие отбросы, осколки снарядов и целые груды рваной, мятой бумаги. Местами валялись полусгнившие, полуобглоданные собаками трупы лошадей, и ветер доносил тошнотворный едкий запах падали; нелепо и уродливо торчали вверх оглоблями застрявшие в грязи повозки и зарядные ящики И все тонуло в потоках воды, в мутной, зловонной грязи. Казалось, что и дождик, льющий дробно и нудно, тоже мутный, липкий и вонючий. Несколько неожиданно среди этой большой свалки бросались в глаза свежие плакаты, расклеенные на стенах вокзальных зданий санитарным начальством:
«Товарищи! Не пейте сырой воды ввиду бывших холерных заболеваний».
На рельсах, кроме поезда штарма, стоял бронепоезд, на стенке пушечного вагона которого по белому фону написано было «Лев Троцкий»; а из-под свежей белой краски просвечивала совсем явственно прежняя надпись«Доброволец». Бронепоезд весь украшен был красными флагами, не убранными еще после торжества переименования: недавно оно состоялось в присутствии самого военмора, прибывшего на фронт. Флаги были мокры и грязны, уныло обвисли, и ветер трепал их и обвивал вокруг древок. А над фронтоном вокзала висело, забытое белыми и не замеченное еще красными, тяжело и шумно бившееся большое трехцветное знамя
Здание вокзала, загаженное до последней степени, было забито людьми штабных команд и конвоя. Висел туман от табачного дыма, нестерпимо пахло прелой шерстью и онучами, и в ушах стоял сплошной гул от людского говора, от ругательств и ядреного мата.
В отдельной «зале для пассажиров I и II классов», у двери которой стоял на страже скуластый малый с большим парабеллумом и офицерской шашкой, происходило заседание реввоенсовета армии. Длилось уже часа три без перерыва и, очевидно, имело бурный характер, так как отдельные возгласы оттуда прорывались сквозь стены и гул толпы.
Командарм не был приглашен на заседание, хотя числился по должности членом реввоенсовета
Наконец дверь распахнулась, и скуластый малый бросился расталкивать толпу.
Через несколько минут клавиши Юза стали выстукивать по прямому проводу в адрес реввоенсовета фронта секретную телеграмму:
«Части совершенно небоеспособны паника на каждом шагу Армия находится в состоянии полного разложения Все происшедшее наводит на мысль, что мы имеем дело не просто с неудачным управлением, а с чем-то гораздо более серьезным»
* * *
Командарм сидел в салоне своего вагона, задумчиво глядя на разложенную карту. Толстая цветная линия общего советского фронтана участке его армииобращалась в пунктир неопределенного очертания: нельзя было установить точно расположение дивизии; а синие стрелки, изображавшие направления колонн белых, прямые, острыесловно разрывали паутину фронта, выпрямляли опустившийся было к югу клин и вонзались глубоко в расположение красных. Одна стрелка, прочерченная сбоку, с востока, на перерез железнодорожной линии, все время опережала движение штабного эшелона. Вот-вот захватят