И вдруг она услышала его голос. Она не знала ни слова по-румынски, но пленный явно за что-то ее благодарил. Голос у него низкий, спокойный и чем-то приятный. Она даже не смогла понять, что произошло, просто, наверно, ее нервы не выдержали долгого молчания и неопределенности. А теперь, когда он заговорил, она облегченно вздохнула.
Шпрехен зи дойч? спросила она.
Я! ответил пленный и перешел на немецкий язык.
Он говорил довольно сносно, но делал много ошибок.
Стулмужского рода! наставительно сказала Тоня, когда он, предложив ей сесть на стул, сказал«ди штуль».
О боже! воскликнул Леон и засмеялся. Вы поможете мне изучить немецкий язык. Для этого мне надо было попасть в плен. Превосходно!..
Она продолжала стоять у стола, сжимая в руках бинт и забыв, что ей следует перебинтовать ему голову. Ей казалось, что она только что перепрыгнула через глубокое ущелье, она чувствовала страшную физическую усталость. Надо хоть немного выиграть времени, чтобы собраться с мыслями.
Леон сидел на табуретке в расстегнутом кителе. Белая повязка, немного ослабнув, сползала на глаза, и он время от времени поправлял ее. Наконец, заметив это, Тоня вспомнила о своих обязанностях.
Я должна переменить вам повязку!
Он внимательно взглянул на нее, и в его взгляде появилось ироническое выражение.
Вас послали для этого?
Да!..
Леон усмехнулся:
У вас всегда так заботливы перед расстрелом?
А вы уже попрощались с жизнью? Да? насмешливо сказала Тоня, разрывая пакет.
Да, я уже прочитал последние молитвы!..
Он старался говорить весело, но Тоня понимала, что его томит неизвестность, что он жаждет услышать от нее слова, которые приоткроют будущее. И то, что о нем позаботились, вселяет надежду, но только надеждуне больше. Да, именно этого хотел Леон! Будет ли он жить?! И эта девушка, на вид такая юная, сама непосредственность, конечно, многое знает. Во всяком случае, может знатьведь ей что-то говорили, когда посылали к нему.
Надеюсь, что бог услышал васи вы окажетесь в раю! сказала Тоня.
Вы очень жестоки. Леон поморщился. Тоня осторожно отдирала старую повязку от раны, но марля присохла, и малейшее движение вызывало страшную боль.
Вам больно?..
А как вы думаете, человек чувствует боль, когда в его голову попадает пуля? Вы все о том же?.. Вы очень боитесь смерти?..
Он не ответил, только сильно прикусил губу.
Я сейчас!.. Сейчас!.. проговорила Тоня, продолжая медленно отдирать марлю. Сейчас вам будет легче
Она видела, как на его лбу выступила испарина. Его руки вцепились в края табуретки, и он весь напрягся.
Еще секундочку! Она физически чувствовала, как ему больно.
Ох! воскликнул Леон и дернул головой.
Все!.. Все!.. быстро сказала Тоня, отбрасывая в сторону окровавленный тампон. Теперь вам будет легче.
Она бинтовала второй раз в жизни. В первый ей пришлось бинтовать ногу Лени, которую тот подвернул недели две назад, во время приземления после учебного прыжка с парашютом. Леня тоже не стонал, но дико ругался от боли
Странно, но в эту минуту, когда пленный терпеливо переносил страдания, Тоня невольно с уважением отнеслась к его стойкости, а Леон, ощущая, как новый бинт мягко стягивает его голову, как быстро и ловко движутся руки девушки, впервые поймал себя на том, что не прислушивается к шагам за окном.
Наконец с перевязкой покончено. Тоня осторожно стянула узелок и ножницами остригла концы марли. Славно получилось: голова сахарно-белая, бинтвиток к витку, уложен, как надо.
Леон закрыл глаза и молча откинулся на подушку. Казалось, он потерял сознание. Тоня долго искала пульс на его большой руке и наконец нашла, когда уже совсем отчаялась. Пульс был ровный и сильный, как ей показалось.
В хате уже совсем сгустились сумерки, плетень за окном уже растворился во мгле, и только тонкие ветви тополя, казавшиеся еще более черными, чем днем, зловеще покачивались на фоне неба, похожие на сцепленные в мучительном изломе руки.
В небе гудели самолеты. Тоня уже давно привыкла различать их по шуму мотора. Особенно точно она научилась узнавать «юнкерсы»; если слышался как бы двойной надрывный звук: «у-у-у-у, у-у»значит приближаются «юнкерсы». Но сейчас ей было не до самолетов. Как будто бы все в порядке, но уж слишком долго он молчит.
Вы меня слышите? спросила она, нагибаясь над ним.
Да! тихо ответил он. Ничего, теперь уже легче Если можно, пожалуйста, зажгите свет Фонарь на полке.
Тоня нащупала «летучую мышь» в углу на полке грубо срубленного шкафа, из глубины которого пахло мышами, вытащила и, потратив несколько спичек, зажгла. Яркое, чадное пламя взметнулось поверх стекла, и по потолку заплясали тени.
Ну, вот! сказала Тоня и поставила лампу поближе к его изголовью.
В ту же секунду кто-то сильно забарабанил в дребезжащее стекло.
Что? Чего надо! закричала Тоня, прижав лицо к стеклу.
Совсем близко, с другой стороны, к стеклу прижалось озлобленное лицо Круглова.
Окно занавесь, тетя!.. Слышь, «юнкерса» летят!..
Сейчас, дядя!..
Тоня обернулась. Что это?.. Рука Леона медленно поворачивает колесико, убавляя пламя. Значит, он все понял?! Понял или догадался?! Она замерла, глядя, как короткие, сильные пальцы довернули колесико почти до конца, оставив едва тлеющую желтую корону вокруг фитиля, и все предметы в хате стали погружаться во тьму. Как хотелось ясно видеть сейчас его лицо, что оно выражает, но белела лишь повязка, и черты уже смазал полумрак. Она не могла оторвать взгляда от этой руки. В одно мгновение ее чувства до крайности обострились.
Почему он стучал? вдруг спросил Леон. Мы зажгли свет?
Тоня молчала. Вопрос Леона как будто уничтожал ее сомнения, но теперь она уже ничего не могла с собой сделать.
Да, проговорила она.
Он уловил в ее ответе сухость.
Я вас чем-то обидел?
Нет, сказала Тоня.
Я вчера закрывал окно ковром, сказал Леон, он лежит у дверей
Тоня улыбнулась. Назвать ковром ветхую дерюгу, в которой она только что выносила мусор! Она нагнулась, подняла ее и стала цеплять к двум прибитым над окном гвоздям. Когда, наконец, это ей удалось, Леон вновь прибавил света.
Вы очень торопитесь? спросил он.
Тоня взглянула на часыбез четверти восемь; она вспомнила о приказе Савицкого.
Да, у меня есть дела!
Он приподнялся на локтях и, стараясь не поворачивать головы, стал поправлять подушку.
Я помогу вам, сказала она, подходя поближе.
Нет, спасибо! Я сам!.. Он положил подушку повыше и осторожно опустил на нее голову. Вы не могли бы достать мне какую-нибудь книгу?
У нас книги только на русском языке, сказала Тоня, невольно вкладывая в свои слова другое значение.
В желтом, сумрачном свете его лицо казалось спокойным. Он не выдал себя ни одним движением. Взгляд его темных, чуть выпуклых глаз был устремлен куда-то поверх ее головы и не выражал ничего, кроме усталости. Неужели она ошиблась?
Жалко, проговорил он. А скажите, как вас зовут? Или это секрет?..
Тоня!
Тоня?! Это хорошее русское имя!.. Когда-нибудь я так назову свою дочку!.. Он улыбнулся. Теперь вы видите, я не думаю больше о смерти!.. При вас я могу о ней не думать! Вы были так добры!
Ну, я должна идти! сказала она.
Вы еще придете?
Приду.
Приходите сегодня, попросил он как-то по-мальчишески, словно перед ним стояла знакомая девушка и он договаривается с ней о свидании. Вы можете прийти?..
Не знаю, сказала Тоня. Если не будет других делприду. У меня еще пятеро раненых.
И все такие, как я?
Нет, это наши!
Понимаю, сказал он и с улыбкой махнул рукой, постараюсь заснуть! Как вы думаете, остановил он ее, когда, взвалив на плечо сумку, она направилась к дверям, меня сегодня уже не будут допрашивать?
Она только пожала плечами и вышла, прикрыв за собой дверь.
Какой темный, промозглый вечер! Резкий ветер ударил ей в лицо, и она ощутила на щеках колючие холодные капли дождя. Во мраке маячила фигура часового.
Круглов! окликнула она.
Круглов сменился, ответил из темноты густой, приглушенный бас. Уже полчаса будет А вы не знаете, сколько времени?..
Так если ты полчаса как заступил, значит на полчаса больше!
А может, и больше, проговорил часовой, подходя, на посту-то время, как резина, тянется!..
Ему, очевидно, хотелось поговорить, но Тоня торопилась. Она быстро сбежала с крыльца и увязла по щиколотку в чавкающей грязипошла к калитке. Что может за какие-нибудь два часа наделать дождь! Только что было сухо, а теперь ноги приклеиваются к земле.
И Тоня подумала, что это ведь первый весенний дождь. В Москве он пройдет, может быть, в конце апреля, а возможно и в середине мая, а здесь весна ранняя
Впрочем, она торопилась. Она уже минут на сорок опаздывала к Савицкому. Что она скажет ему? Как будто ничего ценного нет. А история с лампой?..
Тоня!
Она перепрыгнула через лужу и остановилась. Егоров выдвинулся из-за дерева, мимо которого она только что пробежала.
Ты что тут делаешь? спросила она, хотя сразу поняла, что вопрос этот могла и не задавать.
На плечи Егорова была надета плащ-палатка, он тут же скинул ее с себя и набросил на плечи Топи. Она затылком ощутила грубую влажную ткань.
Ну, поговорила? хмуро спросил он. С этим
Поговорила!
Он шел рядом, широкими шагами переступая через те лужи, которые она перепрыгивала.
Ну и что? Он словно не слышал ноток вызова в ее ответе.
Вот иду к Савицкому! И все ему доложу!..
Он ни о чем ее больше не спросил, просто шел рядом и молчал. Она вдруг взяла его ладонь в свою:
Замерз совсем, дурень!..
Егоров только шумно перевел дыхание. Они уже подходили к хатке разведотдела, Тоня выпустила его руку.
Иди домой! Как освобожусь, загляну! и быстро свернула на дорожку.
Однако Савицкого не было. Ординарец, худощавый, шустрый паренек, сказал ей, что полковник у командующего, а ей приказано, как явится, обождать.
Тоня присела на скамейку перед печкой. Яркий электрический свет от стучавшего за стеной движка заливал хату, на стенках которой еще сохранились выцветшие фотографии хозяев; их было до десятка в каждой из двух рамок, висевших рядом с окном, очевидно, все родня: от деда, участника русско-японской войны, и до того солдата, который мерзнет где-нибудь на севере в карельских лесах вот он совсем мальчишкой снят местным фотографом с гармошкой в руках. Руки держат гармонь скованно, а светлые глаза таращатся в объектив. Очень старался парень помочь фотографу, чтобы у того лучше получилось.
Впрочем, кроме печи, темных стен и вот этих фотографий, чудом уцелевших, в хате ничто не напоминает о прошлой жизни.
Посреди комнаты стоит походный стол на тонких ножках, на нем грудой лежат документы, а на самом краю телефоны в желтых кожухах; в углу, покрытый зеленой краской, примостился немецкий несгораемый ящик. Ну и кряхтят солдаты, когда грузят его на машину при переездах!
Только сейчас, глядя в синеватые огоньки пламени, Тоня почувствовала облегчение. Она словно вернулась из мира тоски и безнадежности в мир света и больших дел, где она очень нужна.
Она быстро скинула плащ-палатку, на мгновение задержав ее в руках. Пожалела, что не вернула ее Лене, он так и пошел под дождем. Потом стала кочергой шуровать в печке, разбивая пылающие головни, от которых при каждом ударе летели снопы искр. И не заметила, как за ее спиной появился Савицкий.
Люблю тепло, сказал он, скинув шинель, присел на скамейку рядом с Тоней. Сиди!.. Сиди!.. удержал он ее, так как она тут же вскочила. Погрейся Ну, как там?.. Какие разведданные?.. Он улыбнулся.
Тоня смотрела на его длинные пальцы, которые тянулись к огню, они были очень красивы, и вдруг спросила:
А вы играете на рояле?..
Савицкий удивленно посмотрел на нее и засмеялся:
Это все меня спрашивают. Нет, с музыкой у меня нелады! Бездарен!.. А вот рисовать умею!.. Правда, для себя И карикатуры для стенгазеты! Когда в институте учился, меня из-за этого всегда в редколлегию выбирали.
Он неторопливо закурил, а Тоня стала подробно рассказывать о разговоре с пленным, стараясь не упустить ни одной детали.
Так, значит, переспросил Савицкий, как только Круглов закричал «занавесь окна», он тут же схватился за лампу?!
Да, сказала Тоня. Когда я обернулась, он уже опускал фитиль Но потом он, правда, переспросил, что кричал часовой
Савицкий подкинул в печь дров и, морща лоб, просидел с минуту, не задавая больше вопросов. Ординарец принес чайник и долго прилаживал его к огню так, чтобы поменьше закоптить. Савицкий заметил и усмехнулся:
У каждого свои заботы!.. Ну что ж, проговорил он, если это так, то возникает любопытная ситуация Ситуэйшен!.. Он провел растопыренными пальцами по воздуху. Из нее мы можем выжать для себя довольно много полезного Вот что, Тоня, ты к нему сегодня больше не ходи А завтра мы кое-что в твоем задании уточним Одну минуточку! Савицкий повернул к ней лицо, на котором лежал багряный отсвет пламени. Зайди по дороге в караульное помещение и передай мое распоряжение начальнику караула не давать ужин Петреску и завтра попридержать ему завтрак Так часиков до двенадцати Пусть немного проголодается
Глава шестая
На другое утро ровно в девять Тоня получила у Савицкого совершенно точные инструкции.
Теперь, когда она знала Леона Петреску и первая встреча с ним несомненно заложила основы для доверия, она не металась больше от чувства собственной беспомощности. За ночь она многое продумала, и Савицкий невольно отметил ее большое внутреннее спокойствие.
Ну как? с улыбкой спросил он, когда она вошла к нему с санитарной сумкой на плече. Я вижу, что работа по медицинской части тебе понравилась
Топя улыбнулась. Стоявший у окна Корнев тоже улыбнулся.
Я же говорил, товарищ полковник, что Тоня у нас девушка способная!.. Глаз у нее острый! Как всегда, ему не терпелось взять инициативу разговора в свои руки.
Однако на этот раз Савицкий не дал ему этой возможности.
Подожди, Корнев! прервал он его. Тоня, присядь! И слушай внимательно!
Тоня опустилась на табуретку, положив у ног сумку, и вновь, как послушная ученица, сложила руки на коленях.
Так вот, сказал Савицкий, мы решили устроить Петреску еще одну проверку. Незаметную для него, но совершенно точную по возможной реакции. Ты что-нибудь о рефлексах Павлова знаешь? Об условных и безусловных?..
Товарищ полковник, вдруг не выдержал Корнев, у нас остались считанные часы, а вы лекции ей читаете
Савицкий бросил в сторону Корнева ледяной взгляд.
Слушайте, Корнев! Вы мне мешаете! Помолчав, сгреб своими длинными пальцами пачку бумаг и в сердцах перебросил их с одной стороны стола на другую. Так вот, Тоня!.. Мы не случайно задержали Петреску завтрак! Он сейчас голоден. Ты пойдешь к нему. И сядешь так, чтобы хорошо видеть его лицо. Начни разговор. Потом в хату войдет Витя и спросит тебя по-русски, кормили ли пленного. Ты скажешьнет, и попросишь принести еду, да повкуснее А сама наблюдай!.. Если Петреску при этих словах сделает глотательное движениезначит, он понял.
Тоня кивнула. Ее не устраивало только, что войдет Виктор, лучше, если бы вошел Леня.
Теперь можно, товарищ полковник? сказал Корнев, обидчиво поджимая тонкие губы.
Говори, разрешил Савицкий; он не хотел усугублять конфликт, особенно при Тоне, и обращением на «ты» давал понять Корневу, что считает спор исчерпанным.
Так вот, сказал Корнев, передай Егорову, чтобы он и близко не подходил к хате, где сидит Петреску. Румын не должен его видеть! Понятно?
Понятно! Тоня потупила взгляд. Ей было неприятно, что об ее отношениях с Егоровым Корнев говорит так обнаженно, но в то же время его слова прозвучали, как официальное их признание.
Савицкий пришел ей на помощь. Он поднял руку.
Ну, Корнев!.. Это уж мы сами ему скажем!
Корнев пошевелил своими светлыми, рыжими бровями:
Да я ему вчера говорил! Предупреждал! Так все равно вечером он кружил вокруг хаты, как ястреб
Савицкий невольно улыбнулся. Ох, уж этот Корнев, дотошен и придирчив, влезает в каждую мелочь! Кто знает, может быть, таким и надо быть разведчику, судьба которого часто зависит от десятков, подчас, казалось бы, мелких обстоятельств, но каждое из них, если его не учитывать, может привести к провалу и гибели.