Военврач Никитина была из тех смелых женщин, которые не уехали в эвакуацию, а остались верными своему врачебному делу именно на фронте. Возможно, еще и потому, что хотела в трудную минуту быть рядом с сыном. Ее Славик числился курсантом артиллерийского училища, готовился стать офицером. Помимо врачебного долга Раиса Игоревна испытывала материнский долг и сейчас должна быть там, где ее сын, чтобы хотя бы взглядом поддержать его. А заодно и самой иметь возможность видеть, что он жив и здоров. И уверенность эта питала силой и саму Никитину, потому что была она обычной женщиной, в одиночку вырастившей сына.
Думая об этом, Маша невольно задержалась возле ее кабинета и попыталась представить себя на месте военврача третьего ранга. У девушки забилось сердце: сколько же приходится выдерживать на своих плечах этой строгой, но только с виду, женщине, как тяжело ей совмещать заботы матери, готовящей сына к войне, с обязанностями начальника медицинской части. Нет, Маша, наверное, так бы не смогла.
Девушка поспешила вернуться на свое место, отложила книгу и незаметно для себя положила голову на руки. Она не видела, как мелькнула вдоль стены чья-то юркая тень, как качнулся, слегка звякнув медицинской посудой, громоздкий стеклянный шкаф. Зато она ясно уловила стук закрываемой двери и гулкие шаги, приближающиеся к ее посту.
Маша вскинулась, быстро протерла глаза, пытаясь разобрать, что происходит. Из дальнего конца коридора к ней приближалась белая тень, постепенно превращаясь в военврача Никитину. Заметила она, что Маша спала, или нет?
Девушка вскочила с места, и они с Никитиной стали одного роста. Строгие глаза начальницы внимательно смотрели на санинструктора. Маша почувствовала, что краснеет.
Извините, товарищ военврач третьего ранга, уснула
Вместо ожидаемого выговора гулкая тишина ответила ей спокойным голосом:
Ничего-ничего. Все в порядке? Мне показалось, кто-то здесь ходит.
Только тут Маша вдруг заметила на своем столе небольшой букет свежесорванных цветов. Она непонимающе посмотрела сначала в окно, потом на Раису Игоревну, и обе они улыбнулись.
Ты бы и впрямь, что ли, поспала. Нельзя же столько в книжках сидеть.
Да никак не успеваю все выучить. Одних только названийвон сколько.
Это да. Никитина присела с другой стороны стола, не спеша достала из кармана пачку папирос. Она чиркнула спичкой и заговорщицки кивнула на стол: От кого букетик-то?
Маша растерялась. Действительно, от кого? Всего несколько минут назад его здесь не было.
Да я не знаю, неуверенно произнесла она и посмотрела на Никитину: поверит ли?
Военврач выпустила струю сизого дыма и покачала головой:
Эх, девки, девки! Жалко мне вас, родненькие! Не успеете влюбиться, как их всех на фронт отправят!
Никитина вдруг встрепенулась. Теперь уже и Маша отчетливо услышала далекий гул самолетных моторов. Нет, это не ветер. Ветер был до этого, сейчас это точно самолеты. Наши или немецкие?
Опять на Москву полетели. В глазах Никитиной появилась тревога. Сколько же они ее, бедную, еще бомбить-то будут? И вдруг прямо без перехода, откровенно, по-бабьи, перевела разговор на другое: Я тебе так скажу: Митя Шемякинпарень видный и на хорошем счету. Я бы долго хвостом не вертела. Кто знает, что всех нас ждет завтра?
Маша никак не ожидала от этой, казавшейся холодной, как медицинский халат, женщины такого участия. Девушка вскинула на начальницу полные испуга глаза, словно та, словно скальпелем, резанула ее по живому. Она еще сама не решила окончательно. Но эти слова в полумраке ночного коридора показались не просто советом, а прямым указанием. Маша почувствовала, что Раиса Игоревна угадала ее тайные мысли. Митя
От радости еще сильнее забилось сердце. Да, но как же тогда Сашка? Он ей тоже нравится В этот момент стоящий у стены стеклянный шкаф неожиданно звякнул. Обе женщины машинально поглядели в его сторону. И если Маша так и не поняла, в чем дело, то Раиса Игоревна сумела различить в темноте едва заметные между ножками шкафа носки курсантских сапог.
Она улыбнулась, затушила в старой плошке папиросу и поднялась со стула:
Сквозняк. Ветер-то какой сегодня! Ты вот что: проверь окна и на самом деле ложись-ка поспи немного.
Маша посмотрела ей в спину. Потом, дождавшись, когда за военврачом закроется дверь кабинета, кинулась к странному шкафу. Заглянула за него и невольно отпрянула: на нее таращился беспомощный и будто кем-то обиженный Сашка. Он смотрел на Машу умоляющим взглядом, обеими руками прижимая к груди сразу несколько пузырьков с лекарствами.
Маша не удержалась и прыснула со смеха:
Лавров, ты соображаешь, что ты делаешь? Ты что себе вообще позволяешь, а?
Она осеклась на полуслове, неожиданно вспомнив только что услышанные от Никитиной слова. Действительно, кто знает, что их всех ждет завтраранение или смерть, победа или «пропал без вести». Надо житьсегодня, сейчас, с теми чувствами, с теми людьми, которые вокруг тебя, пока они еще живые, теплые
Сашка так и не понял, что произошло: Маша вдруг перестала смеяться, глаза ее сделались серьезными, по лицу пробежала непонятная скорбная тень, словно девушка собиралась заплакать, она быстро подалась к нему, взяла в ладони испуганное мальчишеское лицо и быстро-быстро начала целовать куда попало
Небо в эту ночь было особенно гулким. Бесконечные раскаты грома нагоняли на людей странную тревогу. Все так или иначе связывалось с неумолимо приближающейся опасностью. К грохоту природному то и дело примешивался ясно различимый гул немецких самолетов. Волна за волной они «накрывали» Подмосковье, но до поры не тратили здесь свой боезапас: сейчас им важнее была Москва. Армады бомбардировщиков уходили туда. Там сейчас решалось, удастся ли сломить дух защитников столицы, заставить запаниковать заранее, еще не видя противника в лицо. Там, в московском небе, не переставая, лаяли зенитки, выли сирены.
Алешкину не спалось. Уже несколько ночей подряд он пытался отдохнуть хоть немного, но назойливые мысли о дне завтрашнем не давали покоя.
Он посмотрел на лежащую рядом жену. Спящая Лиза была спокойна и тиха. Хотелось верить, что сейчас она просто видит сон и не думает ни о чем плохом. За те три года, что они женаты, Афанасий так сильно привязался к ней и сыну, что казалось, нет силы, которая смогла бы их разлучить. Лиза всюду следовала за мужем, удивляя его редкостной способностью с ходу привыкать к новому месту и незнакомым обстоятельствам, на какое способны только любящие жены. Начиная с его курсантского быта и по сей день онаего половинка и надежный друг.
Теперь и над этим счастьем нависла угроза. Всех сплачивала в эти дни тревога за Москву: военных и гражданских, детей и взрослых, стариков и подростков. А неясное будущее вызывало еще и тревогу за сына, только-только научившегося понимать, что есть на свете хорошее и плохое Неужели вот так в одночасье все может рухнуть? Хватит ли его сил и мужества не допустить этого? Достаточно ли его стойкости и решительности? И вообще, можно ли одним человеческимтеплым, осязаемым, из крови и плоти, противостоять напору железа и свинца? Мыслимо ли такое?
Нет, сна опять не будет. Алешкин тихонько встал, подошел к окну. Темная улица, тусклый свет фонаря напротив. Кажется, что все спит И небочерное, зловещее и уже чужое.
Афанасий, ты чего? Лиза глубоко вздохнула спросонья и приподнялась на локте.
Алешкин обернулся. Заметив на ее лице тревогу, постарался улыбнуться:
Не знаю. Не спится Он подошел к кровати, погладил Лизу по голове: Что-то душа не на месте.
Он натянул бриджи, стал застегивать ремень.
Ты куда? насторожилась Лиза.
Пойду схожу в роту, ребят проверю.
Не мешал бы ты им. Сегодня выходной. К ним родители приедут, а ты вон от своего уходишь. Она грустно посмотрела на кроватку, в которой спал их Вовка.
Ну, будет тебе. Он шагнул к сыну, поправил съехавшее одеяло, посмотрел нежно, как только мог, отозвался с улыбкой: Тут у меня один сын, а тамцелая батарея. Ну перестань. Он вернулся, сел на кровать, обнял расстроенную Лизу. К обеду вернусь, сходим вместе на Пахру. Договорились?
Она крепко обняла его за шею, жарко, с трепетом, зашептала прямо в ухо:
Сегодня опять на рынке были беженцы. Говорят, немцы фронт прорвали
Алешкин отстранил ее, крепко взял за плечи. На мгновение тоска в ее глазах показалась ему отражением его сиюминутных переживаний. Он стряхнул набежавшее наваждение и уверенно, уже как командир, сказал:
Слушай их больше. Бегут паникеры и трусы.
Лиза как будто не слышала его:
Может, мне Вовку к маме отвезти?
Алешкин тряхнул ее:
Лиза!
Она упала ему на грудь и тяжело вздохнула:
Ладно. Иди.
Он поцеловал ее в пахнущие чем-то родным волосы, решительно встал, посмотрел на спящего сына и тихо вышел из комнаты.
Окно казармы удалось закрыть бесшумно. Сашка на мгновение задержался на подоконнике, перехватил поудобнее сапоги, снятые еще на улице, и спрыгнул на пол. Вроде никто не заметил. Возле поста дневального негромко переговаривались дежурный по роте и лейтенант Шаповалов. В тусклом свете приглушенных ламп мерно качалась фигура дневальногокурсант намывал шваброй деревянный пол.
Сашка постоял несколько секунд, перевел взгляд в глубину казармы. Оттуда доносился ровный, едва различимый храп. Стараясь не шуметь, Сашка пробрался к своей койке, аккуратно поставил сапоги и нырнул под одеяло.
Что это было? Неужели она его любит? Значит, она выбрала его, а не Митю? Или, может, это всего лишь случай, как говорят, порыв души? А вдруг, целуя его, она представляла себе Шемякина? Никитина-то ведь говорила Маше про него
Сашке стало не по себе от такой мысли. Он повернулся на бок, качнулась спаренная двухэтажная койка. Сверху свесилась взъерошенная голова Мити:
Пришел?
Угу.
Мы же договорились вроде.
Договорились. Сашка хотел было объяснить, как так вышло, что он на ночь глядя пошел на свидание, да на какое там свидание! просто цветы девчонке подарить, но Митя перебил его:
И ты меня обманул.
Сашка искренне посочувствовал товарищу. Узнай он сейчас, что было там, возле шкафа, с ума ведь сойдет от ревности. Да и не поверит. Сашка и сам бы не поверил, если бы не этот еще пылающий на губах вкус девичьего поцелуя. Кто знает, может быть, и ее первого поцелуя?..
Прости, Митька, я не хотел.
Что значит, не хотел? Митя спустился вниз, сел на Сашкину койку. Теперь они смотрели друг на друга почти в упор, как будто стрелялись. Вот так просто: не хотел, а обманул. Так, что ли?
Я виноват, я знаю. Но я ничего не мог с собой сделать. Прости меня, как друг, и все, забудем, ладно? И без паузы выпалил: Представляешь, она меня поцеловала. Сама.
Митя чуть не задохнулся от злости. Что значит поцеловала? По-настоящему? И это Маша, которую он до сих пор считал правильной? Выходит, подвернулась первая же возможность ина тебевот она любовь! А как же он, Митя?
Шпана детдомовская!
Как это соскочило с языка, Митя и сам не понял. Только заметил, как в одно мгновение округлились Сашкины глаза, как искривился в приступе ярости рот, как сжались кулаки.
Что-о?!
Сашка вскочил с койки и прямо в проходе накинулся с кулаками на Митю Они сцепились, упали на пол, потащили за собой чье-то свесившееся одеяло, опрокинули табуретку, сапоги.
Испуганные курсанты вскочили со своих коек практически одновременносказалась привычка к ночным тревогам. Когда же кинулись разнимать дерущихся, то те, почувствовав к себе всеобщий интерес, только добавили прыти.
На шум в сопровождении суточного наряда прибежал лейтенант Шаповалов. Вспыхнул свет, и взору дежурных предстала картина настоящего побоища: разбросанная одежда, опрокинутые тумбочки и табуреты, сдвинутые койки. И среди этого безобразия в окружении раздетых курсантовдва мычащих, сцепившихся в безжалостном поединке парня.
А ну, прекратить! голос Шаповалова немного отрезвил дерущихся, они застыли, пытаясь освободиться из цепких объятий. Отставить!
Курсанты расступились. Между ними выросли две потрепанные фигуры: Митя с разбитой губой и Сашка с рассеченной бровью. Повисла тревожная тишина.
Вы что тут устроили? Лейтенант наливался злобой. Драка? Да я вас
Договорить не получилосьпо проходу быстрым шагом приближался командир Алешкин.
Смирно! Товарищ командир батареи
Вольно! перебил Шаповалова старший по должности. Что тут у вас?
Драка.
Алешкин подошел к виновникам, внимательно вгляделся в их раскрасневшиеся лица.
Так, красиво. Что произошло?
Молчание было зловещим. Все понимали, Алешкин, конечно, не Стрельбицкий, тот бы такого не спустил, лейтенант, хоть и строг в учении, но не слишком суров в жизни. Однако в этой ситуации тоже всыплет будь здоров. Смотрели уже не на Митю и Сашку, а ждали развязки. И она наступиласовсем неожиданная.
Молчите? Командир батареи продолжал изучать драчунов. Хорошо. Тогда скажу я. Курсант Шемякин во сне перевернулся и упал с койки. Задев губой тумбочку. Курсанты не сразу поняли, как относиться к словам лейтенанта. Похоже на шутку, но уместно ли сейчас шутить? Алешкин тем временем продолжал: А курсант Лавров, помогая другу подняться, задел бровью за спинку кровати. Так? Комбат посмотрел на Шаповалова, тот облегченно вздохнулподходящее объяснение. Только эта версия даст вам возможность завтра продолжить занятия. Это ясно?
Так точно, негромко отозвался Сашка.
А раз ясно, навести порядок иотбой! Алешкин развернулся, чтобы уйти, но в это время ожившую было мертвую тишину прорвал голос Мити:
Товарищ лейтенант, все было не так
Курсанты снова замерли. Затаил дыхание Сашка: опять эта прямолинейность! Ну и придурок же ты, Митя
Была драка между мной и курсантом Лавровым. По уставу мы должны быть наказаны в дисциплинарном порядке
Лейтенант Алешкин какое-то время стоял молча, потом повернулся к Мите, глянул ему в глаза и покачал головой. Затем сдвинул брови и громко, чтобы слышали все, произнес:
Что ж, раз так, топять суток гауптвахты. Каждому.
Есть! На лице Мити расплылось удовлетворение.
Но это не все. Алешкин повернулся к замершему в недоумении Сашке. Курсант Лавров, а вам с учетом всех ваших «подвигов», включая выходку на полигоне, по совокупности грозит отчисление из училища.
В полной тишине удаляющиеся шаги командира батареи показались Сашке метрономом его несчастной судьбы.
* * *
Обещая курсантам скорую встречу с врагом, полковник Иван Семенович Стрельбицкий вовсе не собирался сгущать краски. Полковник видел, как посуровели их лица, как выровнялся и еще больше сплотился строй. И это уже была не робость перед сердитым начальником, а понимание страшной действительности.
Все детали прошедшего разговора вспоминались Ивану Семеновичу по дороге в штаб, куда его вызвали по приказу заместителя командующего войсками Московского военного округа генерал-лейтенанта Елисеева. С чем был связан этот срочный вызов, Стрельбицкий точно не знал, но тревожное чувство, овладевшее им сразу же после телефонного звонка от генерала, не покидало его ни на минуту, порождая самые противоречивые догадки.
Генерал-лейтенант Елисеев выслушал доклад полковника, сухо поздоровался и пригласил пройти к большому столу с расстеленной на нем оперативной картой. Стрельбицкий сразу же отметил, как много на карте синего цвета: тщательно вычерченные стрелки густой паутиной опоясывали знакомые контуры местности, зловеще целились в самую середину, обозначенную крупной красной звездой.
Вот, Иван Семенович, сегодняшнее положение дел. Елисеев взял остро отточенный карандаш и обвел им один из участков. Два дня назад в результате ожесточенных боев была прорвана оборона двух фронтовЗападного и Брянского. В штабах армий пытались справиться своими силами и своевременно не доложили о прорыве. В образовавшуюся брешь хлынули крупные механизированные соединения противника. Сегодня они заняли Юхнов. Генерал оторвался от карты и взглянул на Стрельбицкого. Дорога на Москву, по сути, открыта.
Полковник молчал. Страшное предположение, зарождавшееся у него еще по дороге, но которое он старательно гнал от себя, теперь вырисовывалось в понятную картину Ситуация с прорывом, и как раз там, где указал генерал, казалась полковнику реальностью еще вчера. Это был трезвый расчет, рожденный в раздумьях над оперативной картой, над которой он, начальник военного училища, подолгу просчитывал все возможные комбинации. В какой-то момент он понял, что дело пойдет именно таким образом, и, к сожалению, оказался прав.