Читаешь эти письма и понимаешь вдруг: а ведь они не о войнеони о мире. Все рассказанное в них как бы спорит с известным изречением: «На войне как на войне». Все в нихна войне не как на войне! Люди как будто сговорились не делать скидок на обстоятельства, ни в чем не уступать лихолетью. Что бы там ни происходило, они знали: детей надо лечить, учить, верить в их будущее. Несмотря ни на что.
«Отец мой погиб в начале войны, от ранений умерла мама. С тех пор моим домом стал детский дом «Адамполь» недалеко от города Новогрудка, куда нас, военных сирот, свозили со всей Белоруссиис базаров, вокзалов, из воинских частей, из лагерей смерти, из детских приемников, из партизанских отрядов, из-под Минска, Витебска, Брянска и Орши. Многие из нас видели, как умирали родные, как горели города и села, свои дома и хаты, как гитлеровцы расстреливали и сжигали целые деревни; прямо в детское лицо заглядывал зрачок фашистского автомата В школе нас не учили писать по слогам «мама» и «папа»учителя и воспитатели при нас таких слов старались не произносить. И пели мы не детские песни, а «Темная ночь», «До тебя мне дойти не легко, а до смертичетыре шага».
Такие были дети. А педагоги?
«Вчерашние партизаны и солдаты в выцветших гимнастерках, опаленных шинелях, в истоптанных сапогах, они пришли к нам в детский дом, спеша заменить нам родителей, дать нам знания. Михаил Артемович Дойнеконедавний политработник партизанского отряда, Таисия Михайловна Вержбицкаяпартизанка, Петр Яковлевич Балматенковфронтовик, Валентина Павловна Цуканова, Валентина Федоровна Балкашинова, Леонид Анисимович Толкачевтоже фронтовики. Помню еще Ольгу Яковлевну Полоник, Степана Романовича Спичукова, Аркадия Исаевича Альтшуллера.
«Он был летчик, и, конечно, ему нашлась бы хорошая работа в любом месте. До сих пор удивляемся, что заставило его приехать в Дараганово и взять на себя такую обузу? пишут «две Жени», подруги по Дарагановскому детскому дому послевоенных лет, москвичка Е, Кузнецова и жительница Кокчетава Е. Мазур о директоре детдома, ныне заслуженном учителе БССР Юрии Михайловиче Ящаке. Нам хотелось бы побольше узнать о бывших наших воспитателях»
Где вы, первые учителя партизанских сирот, где вы, начальник пионерлагеря «Ратомка», где ты, солдат, закрывший ребят шинелью? Вряд ли вы забыли своих питомцев тех лет. Ищет же бывший солдат Спандияр Косанов из поселка Джусалы Кзыл-Ординской области некоего Алексея Матвеева, мальчика Алешу, найденного им среди руин и пепла сожженной деревни под Ржевом и усыновленного 101-й отдельной Казахской стрелковой бригадой. Позже бригаду расформировали, Косанов и его маленький товарищ попали в разные части и потеряли друг Друга.
«После войны, пишет С. Косанов, я вернулся на родину. Работал в партийно-советском аппарате, сейчасдиректор Кармакчинской межрайконторы Плодоовощторга. Имею семерых детей, восьмерых внуков. Старший сынкоммунист, работает главным инженером рельсосварочного поезда, старшая дочь окончила мединститут и трудится в Алма-Ате, один сын служит в рядах Советской Армии, остальные учатся Но я не могу забыть еще одного моего сынаАлешу. Очень хочется знать, нашел ли он родственников, как сложилась дальнейшая его жизнь».
Как видите, в письмах-воспоминаниях не только прошлое, но и настоящее. И, если хотите, будущее.
«Итак, нам в этом году исполняется сорок пять, пишет из Литвы Альберт Филиппов. Намэто ровесникам и ровесницам, братьям и сестрам моим по Ядринскому детскому дому, что был создан в Чувашии для военных сирот. Сейчас нас разбросало по всей стране, мы стали педагогами, врачами, военными, рабочими, инженерами»
И еще одно письмо:
«Мне сейчас пятьдесят. В 1941 году я пошла в школу, в первый класс. Это было в Ленинграде.
Наступили холода. Мы стали замерзать в нетопленых классах. Приближалась блокадная зима, а с ней голод, сильные обстрелы, бомбежки. В школу стало ходить все меньше и меньше ребят. В начале декабря не пошли и мы с братом. Школу отдали под госпиталь. А директор нашей школы ушел на фронт и стал летчиком. Так, во всяком случае, говорил мой старший брат, третьеклассник.
Но вот накануне нового, 1942 года нам с братом пришла открытка. В дни зимних каникул нас приглашали в школу на елку! Оказалось, директор прибыл с фронта на побывку и привез подарки. Нас собралось, наверное, человек двадцать. Все уместились у директора, в его комнате при школе. Елка, настоящая елка стояла на столе! Мы пили чай, пели песни. А когда расходились по домам, нам дали по маленькой шоколадке.
Став взрослой, по комсомольской путевке я уехала из Ленинграда на Север. И вот уже восемнадцать лет живу в городе Заполярном Мурманской области. У меня три сына. Старший Юра уже служит в Советской Армии. Как и каждая мать, я хочу, чтобы мои дети всегда видели над головой чистое небо, чтобы никогда не пережили того, что довелось нам испытать в войну в осажденном городе.
Однако помнится об этих днях не только плохое. Мне было тогда всего восемь лет, я не помню фамилии нашего директора школы. Но если он жив, я хотела бы низко, до земли поклониться этому человеку. Помнит ли он ту елку? Знает ли, сколько радости доставила она нам в тот новогодний вечер, какую память он оставил по себе на всю жизнь? Кажется, не было у меня другой такой елки и слаще того шоколада никогда потом не ела»
Этописьмо Гавриловой из Заполярного.
В результате сложных поисков, в которых приняло участие множество людей, нашелся тот летчикИ. Нанес. Он жив, войну закончил под Веной, вернулся в школу.
Пока искала его, нашли многих похожих. И такое сложилось впечатление, что едва ли не каждый ленинградский школьный директор 22 июня сменил свою мирную профессию на военную.
Да и елкаона ведь могла произойти в любой ленинградской школе, куда мы звонили! Хочется поклониться всем директорам и учителям ленинградских школ, в те суровые дни оставшимся верными своему взрослому долгу, своему прекрасному делу.
Разные судьбы, разные адреса, разные профессии у людей, но письма их об одном: застигнутое врасплох войной детство не оборвалось. Так об этом и сказано в стихотворении представительницы того же спасенного из огня поколения Р. Анастасьевой:
В тот грозный для Отчизны час
Нас чьи-то руки подхватили
И в детство возвратили нас!
Не иссякает военная тема. Сквозь годы все величавее видится наша Победа и все четче проступают в ней черты тех, кого сама страна, как тот солдат шинелью, укрыла от беды.
Ал. ЛевинаМамкин и его дети
В апреле 1944 года на белорусской земле произошло событие, казалось бы не имевшее отношения к боевым действиям и никак не повлиявшее на ход сражений. Но позже военные исследователи напишут, что это единственный случай в истории Великой Отечественной войны. Из фашистского тыла, прямо из-под носа у оккупантов, были выведены в партизанский отряд, а затем переправлены на Большую землю около двухсот воспитанников Полоцкого детского дома. Детей спасли белорусские партизаны и летчики 105-го авиационного полка.
Из школьного сочинения наших дней:
«Это было так: во время войны не всегда успевали эвакуировать детей в тыл. И в немецком окружении остался целый детский дом. Партизаны узнали, что детей там плохо кормят, берут у них кровь, и решили их спасти. Они украли детей у фашистов и перенесли их в партизанский отряд. Командир 105-го гвардейского полка узнал об этом и сказал пилоту Саше Мамкину: «Полетишь, возьмешь детей и перелетишь через границу к нам». Мамкин был ночным летчиком. Он летал на старом самолете, который фашисты называли «Рус-фанера», потому что он почти весь был деревянный. На нем Мамкин сделал много вылетов, а точнее, 73. Восемь вылетов прошли успешно. Оставался последний. Мамкин поместил детей в кабину. И в брезентовые капсулы под крыльями буквально запихнул по три человека. Взял десять детей, двух раненых и воспитательницу. И вот его самолет взвился в небо и полетел к нашим. Но над линией фронта его атаковали хорошо вооруженные вражеские истребители. И подожгли. Самолет Мамкина летел в небе, как факел. Летчик вел самолет, а сам горел, и комбинезон, и унтывсе было в огне.
У него был парашют, он мог бы спрыгнуть и спастись. Но парашют был один, а в самолететринадцать жизней. Он думал, что везет маленьких граждан счастливого будущего, и не посмел отнять у них светлое завтра. Саша погасил страх перед смертью. Сам весь в огне, он вел самолет через фашистские территории и перетянул на русскую сторону. Обгоревший и раненный, он посадил самолет, а сам потерял сознание. Старший из детей понял, в чем дело, выскочил и помог выйти другим. Только они отбежали, как самолет взорвался. Дети все остались живы, а Мамкин умер».
Все, что написано в сочинении, верно. Из воспоминаний Владимира Форинко:
«Мне было всего четыре года, и в моей памяти сохранилось мало, но кое-что помню. В самолете было очень тесно, и каждого из нас лично усаживал дядя-летчик. В памяти всплывает какой-то треск, догорающий самолет, заплаканное лицо воспитательницы Помню, как в землянке меня посадили на нары, на которых лежал летчик. Лицо у него было все в ожогах, он бредил, тянулся куда-то руками. Позже я узнал, что у него сгорели даже лямки парашюта, а очки вплавились в лицо»
Это было 10 апреля. А на следующий день фашисты начали массированное наступление на белорусских партизан.
Но дети, вывезенные на Большую землю, уже были в безопасности.
В 227-й московской школе вот уже много лет 10 апреля отмечают день памяти Мамкина.
Показывают кадры из фильма «Великая Отечественная». Мамкин в них такой же, как на фотографии в актовом зале, подтянутый, ироничный, красивый. Под портретом написаноАлександр Петрович Мамкин. Но все, даже малыши, зовут его Саша. Наверное, потому, что в рассказах его боевых друзей он навсегдаСаша, молодой, отчаянный, веселый.
Мамкин никогда не учился в этой школе. Но в школьном музее его имени каждый год собираются в этот день его боевые друзья по авиаполку.
В этот день его вспоминают не только в 227-й московской школе. И в Репьевской школе в Воронежской области, на его родине, и в 73-й школе Минска, где создан музей партизанской бригады Шмырева, и в городе Велиже, где Мамкин похоронен. И в семьях тех, кому он вторично подарил жизнь.
Его имя носят пионерские дружины. Пионер одной из них пятиклассник Максим Шведко пишет:
«Я считаю, что нашей дружине правильно присвоили имя летчика Мамкина. Потому что, хотя он и не нас спас, и не наших родителей, а чужих, незнакомых нам людей, мы все гордимся его подвигом. Страшно подумать, что было бы, если бы люди не были способны на такие подвиги и каждый спасал бы только сам себя. Мы не могли бы тогда победить, и, может быть, никого из нас сейчас вовсе не было бы».
Ты все правильно сказал, Максим Шведко из пятого «А»: Александр Петрович Мамкин отдал жизнь и за тех тринадцать пассажиров своего самолета, и за всех нас, живущих.
Л. ОчаковскаяАзбука на бересте
Старая, выцветшая фотография. На ней с трудом можно рассмотреть пионерский строй, знамя, взрослых полувоенных людей, женщинне то учительниц, не то вожатых. И надпись на обороте: «Партизанская школа отряда им. Макаревича, 1944 г.» Да, такая школа была создана и действовала в партизанской бригаде имени Свердлова, в белорусском лесу. Но сначала о ее создателяхВере Георгиевне Ивановой и Ядвиге Антоновне Чернявской
Вы были в Брестской крепости? Видели эти поросшие травой красные кирпичные стены? Читали нацарапанные кем-то на кирпиче слова: «Умираем, не срамя»? Помните желтое пламя в закопченной чаше у обелиска? Вечный огоньне только знак вечной памяти о погибших. Это и вечный набат военных пожаров, напоминание о них.
Вечером 21 июня Вера Георгиевна была с мужем в театре. В конце спектакля в зале вдруг погас свет, не было его и на улицах. Но это их не насторожило. Они были молоды и счастливы, они бежали домой к своему малышу. А утром в их дом ворвались фашисты. Мужа Веры Георгиевны, коммуниста, директора техникума, в тот же день расстреляли. Так же вошла война и в дом Ядвиги Антоновны Чернявской, подруги Веры. Они вместе работали в школе, учили детей. Теперь не стало школы. Ничего не стало. Они решили жить вместе, так все-таки легче. Друзья помогли им связаться с подпольем. Устроившись на работу грузчицами вещевого склада, добывая для партизан вещи и лекарства, они начали бороться с врагом, побеждая свой страх, тоже, как и герои крепости, готовые «умереть, не срамя».
Как-то утром, было еще очень рано, Ядвига Антоновна и Вера Георгиевна торопились на работу. Молча, хмуро шли они по улице. А навстречу фашисты гнали колонну женщин и детей из гетто. Неторопливо, в оцепенении обреченности шли люди навстречу своей судьбе, о которой к тому времени догадывались уже все жители Бреста. Вера Георгиевна и Ядвига Антоновна и сейчас помнят, как стояли на тротуаре среди немногих прохожих, сжимали в руках «аусвайсы» и думали, кричали молча об одном: только не так, только не в колонне отторгнутых от всего мира людей. Пусть смерть, но в борьбе.
В то утро они первый раз читали грузчицам записанную ночью сводку Совинформбюро. А после работы уносили с собой бинты, медикаменты, теплые вещи для партизан.
Они жили так около трех лет, не зная, кто рядом, благословляя каждый день, если он прошел без облавы, и ночь, если удавалось встретить утро в своих постелях.
Когда спустя много лет после войны в Бресте состоялось собрание бывших подпольщиков, было много удивительных неожиданностей: здесь оказались соседи по дому, сотрудники одного учреждения, люди, помнившие друг друга по случайным встречам при обмене одежды на продукты. Это было не только неожиданно, но и прекрасно: не будь такой конспирации, не было бы и этого собрания. И не было бы того чуда, о котором я хочу рассказать.
Зимой 1944 года гестапо в предчувствии конца стало все чаще проводить облавы. Участились аресты и казни. Командование партизан приняло решение отозвать подпольщиков из города в лес. Из Бреста с помощью связного Вера Георгиевна и Ядвига Антоновна выбрались, спрятавшись в вагоне товарного поезда. В указанном месте скатились под откос в мокрый снег и грязь. Провожатый сказал им, что вон там, в лесу, начинается партизанская зона. И они поползли, а потом побежали к лесу и к болотам.
Зонаогромные топкие болота, покрытые по островкам деревьями, а по топяммелкими кустиками. Вслед за проводником они вошли в болото и так, по плечи в снежной жиже, добрались через несколько часов до своих. В первой же избе они услышали, как кто-то крикнул: «Мама, да это же Вера Георгиевна, моя учительница!»
Через несколько дней в так называемом семейном лагере партизанской бригады имени Свердлова начали создавать школу.
Семейные лагеря возникли в конце 1942 года, когда гитлеровцы, охотясь за партизанами, стали уничтожать их семьи. Когда уже пылали непокоренные белорусские села, женщины, старики и дети целыми деревнями, собирая все, что можно взять с собой, уходили на болота под охрану партизан. Продукты сдавали в общий котел, рыли землянки и начинали лесную жизнь. А она была суровой: костров не жечь, чтобы враг дыма не видел, детишкам по лужайкам и прогалинам не бегать. Отходить на далекое расстояние тоже нельзяболота оплошностей не прощают, засасывают быстро. И вот в таких условиях, когда три раза в день раздавался крик «Обе-е-ед!» и все тянулись с котелками за коллективной похлебкой и много раз в день крик «Во-оз-ду-ух!» и все бежали маскироваться и прятаться, детей не только спасали, но и учили. Девятнадцать школ насчитывалось в семейных лагерях брестских партизанских бригад весной 1944 года!
Школа, в которой работали Вера Георгиевна и Ядвига Антоновна, называлась школой 2 «У дуба». На островке среди болот они вместе со старшими ребятами расчистили площадку между двумя большими дубами. Огородили ее березами и замаскировали навесом, соорудили даже парты, скамейки и учительский стол. Классной доской служил добытый кем-то из партизан лист фанеры, над ним прикрепили лозунг: «Смерть немецким оккупантам!», проложили к школьному острову гать по болотам. Но раньше всего, в самый первый день, они сделали то, что по закону о всеобщем обязательном образовании обязана делать и делает по сей день наша школа: переписали всех детей школьного возраста. Оказалось 92 человека, из них 61 первоклассник.
Через неделю торжественным маршем ребята пошли на свой первый урок. В течение пяти месяцев школьный день под дубами продолжался по двенадцать часов. Наверное, поэтому с 1 сентября 1944 года, сразу после освобождения Брестской области, ребята смогли продолжать учение в следующем классе.