На ночь Купер остановился в каком-то захудалом трактире за городом. В харчевне он избегал разговоров, но сам внимательно прислушивался к тому, что говорили доведенные до нищеты фермеры, потягивающие пиво вокруг него. Из их реплик можно было решить, что Юг выиграл войну или, по крайней мере, уж точно мог продолжать борьбу за свое дело.
Утром он поехал дальше; в воздухе висела жаркая дымка, обещавшая очередное беспощадное лето в их краю. Купер ехал по размытым дорогам, которые никто не ремонтировал после того, как их разбили союзные обозы. Любому фермеру понадобилась бы крепкая новая повозка, чтобы преодолеть восьмидюймовые рытвины в песчаной почве и довезти до рынка свой урожай, если бы урожай был, конечно. Вот только едва ли этот фермер сможет найти сейчас новую повозку или денег на ее покупку, со злостью подумал Купер.
Направляясь к Чарльстону и побережью, он пересек железнодорожную насыпь. Все рельсы исчезли, да и шпал почти не осталось. Белых он по дороге не встречал, зато дважды видел группы негров, шедших через поля. Сразу за деревушкой племени чикора, по дороге к реке Купер, Мэйн наткнулся на десяток чернокожих мужчин и женщин, собиравших на обочине дикие травы. Он сунул руку в карман старого сюртука и сжал рукоятку маленького пистолета, который купил специально для этой поездки.
Негры молча наблюдали за ним. На одной из женщин было красное бархатное платье с приколотой к груди овальной камеей. Купер подумал, что все это она, вероятно, украла у какой-нибудь белой госпожи. Остальные были в лохмотьях. Купер взмок и еще крепче сжал пистолет в кармане, однако никто из них не шевелился.
Когда он проехал мимо, здоровенный негр в повязанном на голову красном платке вдруг выступил на дорогу за его спиной.
Вы тут больше не главный, ясно вам? громко сказал он.
Купер обернулся и уставился на негра:
А с чего ты взял, что я им был? Почему бы вам всем не найти работу и не сделать что-нибудь полезное?
Не надо нам работы, ответила женщина в красном платье. Вы нас не заставите и бить больше не сможете. Так-то вот. Мы теперь свободны!
Свободны растратить свою жизнь в праздности. Свободны забывать своих друзей.
Друзей? Это вроде вас, что ли? Тех, что в цепях нас держали? ухмыльнулся негр с банданой на голове. Езжайте-ка вы дальше, мистер, пока мы вас не стащили с вашей лошаденки и не наградили тем, что раньше сами получали от таких, как вы.
Стиснув зубы, Купер выхватил пистолет и направил его на негра. Женщина в бархатном платье взвизгнула и прыгнула в канаву. Остальные бросились врассыпную, кроме здоровяка в красном платке, который решительно шагнул к лошади Купера. И тут наконец Купер опомнился, ударил пятками несчастную клячу и поехал вперед.
Еще минут десять его била нервная дрожь. Да, Трезевант был прав. Законодатели должны что-то сделать, чтобы упорядочить поведение освобожденных рабов. Свобода превращалась в анархию. К тому же без рабочих рук Южная Каролина, с ее жарким и влажным климатом, может скоро перейти от тяжкой болезни к смерти.
Позже, уже успокоившись, он начал думать о том, что нужно сделать для возрождения пароходной компании. К счастью, дополнительное бремя забот о Монт-Роял на его плечах не висело. Врожденная порядочность и благородство привели его к решению заключить договор с вдовой Орри, и теперь она полностью отвечала за плантацию, которой он владел на правах собственности согласно отцовскому завещанию. В Мадлен текла смешанная кровь, о чем все уже знали благодаря стараниям Эштон. Однако никто не заговаривал о ее происхождении и не заговорит впредь, если она будет вести себя как достойная белая женщина.
Грустные воспоминания о младших сестрах отвлекли Купера от мыслей о работе. Словно наяву он увидел перед собой их лица. Бретт вышла замуж за янки Билли Хазарда, и теперь, как она написала ему в своем последнем письме, они с мужем уехали в Калифорнию. Эштон связалась с какими-то заговорщиками, которые вынашивали нелепый план по смещению правительства Дэвиса, намереваясь поставить вместо него кучку каких-то хулиганов. Сестра пропала где-то на западе, и Купер точно не знал, жива ли она. Он не мог заставить себя сильно горевать о ней и не чувствовал себя виноватым. Эштон, с ее сложным характером, свойственным, вероятно, всем женщинам, обладающим большой красотой и большим самомнением, всегда вызывала в нем досаду и раздражение. А ее безнравственность была просто отвратительна.
Солнце опустилось к песчаным холмам за его спиной; дорога шла уже вдоль поблескивающих солончаков, до дому оставалось совсем немного. Как же он любил Южную Каролину, особенно побережье! Трагическая гибель сына превратила Купера в настоящего патриота, хотя он по-прежнему считал себя человеком умеренных взглядов во всех вопросах, кроме одногонаследственного превосходства белой расы и ее предназначения для управления обществом. Уже минут через десять ему предстояло встретиться с человеком, который ставил преданность Югу превыше всего, что только можно вообразить.
Звали его Дезмонд Ламотт. Выглядел он довольно нелепо. Когда он ехал на своем муле через солончаки вдоль берега реки Купер, его ноги свисали почти до самой земли. Руки тоже были непомерно длинными. В курчавых волосах цвета моркови блестела неожиданная белая прядьотметина прошедшей войны. Еще он носил аккуратно подстриженную эспаньолку такого же цвета, как волосы.
Происходил он из старого гугенотского рода, имеющего большое влияние среди местной аристократии. Девичья фамилия его покойной матери была Хугерэта гугенотская фамилия произносилась как «Юги». Почти всех молодых мужчин в обеих семьях унесла война.
Родился Дез в Чарльстоне в 1834 году. К пятнадцати годам он уже вытянулся до шести футов четырех дюймов. Когда он растопыривал пальцы, расстояние от мизинца до большого пальца составляло десять дюймов, а ступня выросла до тринадцати. Так что было вполне естественно, что он, как любой упрямый и своевольный молодой человек с подобными физическими данными, решил стать учителем танцев.
Люди подняли его на смех. Но он был полон решимости и в конце концов преуспел. Это была старая и уважаемая профессия, особенно на Юге. Лицемерам Новой Англии священники всегда старались внушить отвращение к танцам, все равно к какимбудь то веселые пляски в корчмах, вокруг майского дерева, что вообще преподносилось как языческий ритуал, или любые другие танцы рядом с едой и выпивкой. Южане имели более просвещенные взгляды благодаря своей высокой культуре, духовному родству с английскими джентри, а также экономической системерабовладение давало им достаточно свободного времени, чтобы учиться танцевать. Вашингтон и Джефферсонвеликие люди, великие южане, на взгляд Дезмонда, были весьма неравнодушны к танцам.
С самых ранних лет что бы он ни делалскакал верхом, фехтовал на рапире или лениво метал с детьми свободных негров Чарльстона подковы, Дез Ламотт проявлял гибкость, необычную для любого мальчика и удивительную для того, кто рос так же стремительно, как он. Заметив эту его особенность, а также считая, что любой джентльмен обязан уметь танцевать, родители начали его учить уже с одиннадцати лет. Дез на всю жизнь запомнил суровые слова своего первого учителя танцев и позже повторял их уже собственным ученикам:
Школа танцевэто место не для развлечения, а для обучения. После хорошего обучения вы не просто станете прекрасными танцорами, но и прекрасными сыновьями и дочерьми, замечательными мужьями и женами, порядочными гражданами и добрыми христианами.
За пять лет до войны Дезмонд удачно и счастливо женился на мисс Салли Сью Минс из Чарльстона, открыл школу на Кинг-стрит, а также по три раза в год давал выездные уроки в семьях плантаторов побережья, всегда заранее сообщая в местных газетах о своем приезде. Недостатка в учениках он никогда не испытывал. Еще он немного учил мальчиков фехтованию, но в основном это были танцытрадиционная кадриль и шотландский рил, в котором пары выстраиваются в линию, не компрометируя себя слишком близким физическим контактом. Обучал он и более современным танцам из Европывальсу и польке, когда партнеры стоят лицом друг к другу, что многими рассматривалось уже как опасная близость. Один из епископальных священников Чарльстона в своих проповедях яростно повторял, что это мерзко, когда женщина позволяет мужчине, который ей не муж и даже не жених, обнимать себя за талию. Дез только смеялся. Он считал все танцы нравственными, потому что таковыми были и он сам, и его ученики.
Те пять лет, пока он преподавал, пользуясь стандартным руководством Рамбо «Учитель танцев», истрепанный экземпляр которого сейчас лежал в его седельной сумке, были просто волшебными. Несмотря на аболиционистов и угрозу войны, Ламотт проводил роскошные балы и приемы на плантациях, с наслаждением глядя на то, как красивые белые мужчины и женщины танцуют в свете свечей с семи вечера до трех-четырех утра, уже едва дыша от усталости. Венцом всего стал блистательный зимний сезон в Чарльстоне и большой бал в престижном Обществе святой Сесилии.
Знания Дезмонда о танцах были широки и разнообразны. Он видел, как двое мужчин танцевали на доске, поставленной между двумя бочками, пока один из них не падал. Наблюдал уходящие корнями в Африку танцы рабов, когда негры выделывали замысловатые коленца под аккомпанемент трещоток, сделанных из костей какого-нибудь животного, или скрежещущих железок, скрепленных вместе. Плантаторы обычно запрещали рабам пользоваться барабанами, так как опасались, что с их помощью негры смогут передать друг другу тайные сигналы с призывами к бунтам или поджогам.
Дезмонд давно мечтал приобрести портрет Томаса Д. Райса, великого белого актера, который в начале века восхищал публику выступлениями в образе своего чернокожего персонажа Джима Кроу. От каролинцев, побывавших на Севере, он слышал рассказы о скандально известных «трясущихся квакерах» и об экстатических танцах негритянских любовников, ставших танцами целого религиозного направления. Во время богослужения квакеры сначала вставали рядами друг против друга и, ставя одну ногу перед другой, совершали медленные вздрагивающие движения, призывая таким образом трепетать перед Господом и получить путь к спасению; а потом, образовывая три или более концентрических круга один в другом, поворачивались в противоположных направлениях, что должно было в их представлении изображать мироздание. Дез знал всю вселенную американского танца, хотя своим ученикам говорил, что любит только те, которым их учит.
Его вселенная разбилась с первым пушечным выстрелом по форту Самтер. Дез сразу записался в «Стрелки Пальметто», отряд, созданный его лучшим другом капитаном Феррисом Бриксхэмом. Из восьмидесяти человек, вступивших туда в самом начале, в апреле этого года в живых осталось лишь трое, после того как генерал Джо Джонстон окружил остатки армии конфедератов возле Дарем-Стейшн в Северной Каролине. В ночь перед капитуляцией какой-то сержант-янки с четырьмя своими солдатами схватили Деза и Ферриса, когда те искали пропитание, и жестоко избили их до потери сознания. Дез выжил, Феррис умер у него на руках через час после того, как офицеры сообщили о капитуляции. У Ферриса остались жена и пятеро маленьких детей.
Озлобленный, Дез Ламотт вернулся в Чарльстон, где его восьмидесятипятилетний дядя сообщил, что Салли Сью умерла в январе от пневмонии и постоянного недоедания. И как будто всего этого было недостаточно, весь род Ламоттов еще и опозорили члены другой семьи, жившей на берегах Эшли. Этого Дез уже не смог вынести и очень серьезно заболел. Почти целый месяц он провел как в бреду и ничего не мог вспомнить из того времени. Ухаживали за ним пожилые родственники.
И вот теперь он ехал на муле через солончаки, надеясь найти своих старых клиентов из прошлого или людей, кто мог в это тяжелое время позволить себе оплатить уроки для своих детей. Но никого не нашел. За ним ковылял его босой пятидесятилетний слуга, страдающий от артрита негр Джуба; у рабов это имя означало «музыкант». После войны Дез подписал с Джубой пожизненный контракт о персональной службе. Джуба был до смерти напуган новообретенной свободой, обрушенной на него легендарным Линкумом, и с готовностью поставил крестик на бумаге, которую не мог прочитать.
Джуба шагал в лучах солнца, положив одну руку на круп мула, на котором ехал человек, одержимый только двумя стремлениями: снова вернуться к любимой профессии, отнятой у него янки, и отомстить любому из тех, кто был виноват в его бедах, бедах его семьи и его родины.
С этим человеком и предстояло встретиться Куперу Мэйну.
Через впадину в солончаке лежал настил из желтых сосновых досок шириной тридцать дюймов, иначе здесь было ни пройти, ни проехать. Когда Купер заехал на него и продвинулся немного вперед, на другой стороне показался какой-то несуразный тип верхом на муле, в сопровождении угрюмого чернокожего раба.
На сухом холмике, футах в двадцати от переправы, лежал аллигатор, греясь на солнышке. Аллигаторов в прибрежных солончаках хватало. Этот был взрослымдвенадцать футов в длину и весом фунтов пятьсот. Потревоженный людьми, он скользнул в воду и затаился, только глаза без век торчали над водой, выдавая его медленное продвижение в сторону настила. Иногда аллигаторы могли быть опасными, если чувствовали сильный голод или угрозу от другого животного или от человека.
Купер его заметил. Он боялся аллигаторов, хотя видел их с самого детства. Иногда в ночных кошмарах ему снились их челюсти с длинными рядами зубов. Глаза подплыли ближе, Купер вздрогнул, но они вдруг погрузились под воду, и аллигатор уплыл прочь.
Молодой мужчина с рыжей эспаньолкой показался Куперу смутно знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел. Вдруг он услышал с другого конца настила громкий голос:
Уступите дорогу!
Раздраженный жарой, Купер начал было:
Не вижу причины
Повторяю, сэр, уступите дорогу.
Нет, сэр. Вы дерзки и самоуверенны, и я вас не знаю.
Зато я вас знаю, сэр. В глазах мужчины горел сдерживаемый гнев, но голос звучал спокойно, даже любезно, и это несоответствие заставило Купера занервничать. Вы мистер Купер Мэйн, из Чарльстона. «Каролинская морская компания», плантация Монт-Роял. Мое имя Дезмонд Ламотт, сэр.
Ах да Учитель танцев. С этими словами Купер решительно пустил клячу дальше по настилу.
Это вызвало эффект спички, брошенной в сухую траву. Дез тут же погнал своего мула вперед. Копыта гулко застучали по дереву. Мул испугал лошадь Купера, она шарахнулась в сторону и упала. Купер извернулся в воздухе, чтобы его не раздавило ее весом, и плюхнулся в мелководье рядом с ней, потом кое-как поднялся, целый, но весь измазанный в скользком иле.
Да что с вами такое, Ламотт?
Бесчестье, сэр. Бесчестье, вот что такое. Или в вашей семье уже забыли, что такое честь? Это понятие нематериальное, как солнечный свет, но от того не менее важное для жизни.
Мокрый с головы до ног и уже начинавший дрожать, несмотря на жару, Купер подумал: а все ли в порядке с головой у этого человека, может, он из один из тех, кого искалечила война?
Клянусь Богом, я не понимаю, о чем вы говорите!
Я говорю, сэр, о бедах, которые члены вашей семьи принесли моим родным.
Я не сделал ничего плохого никому из Ламоттов.
Зато другие, носящие вашу фамилию, сотворили греховные вещи. Вы все запятнали честь рода Ламоттов, позволив полковнику Мэйну наставить рога моему кузену Джастину. А перед тем как я вернулся домой, ваш беглый раб Каффи убил другого моего кузена, Фрэнсиса.
Говорю же вам, лично я не имею к этому отношения
Мы держали семейный советте из нас, кто остался в живых, перебил его Дез, и я рад, что встретил вас здесь. Это избавляет меня от необходимости разыскивать вас в Чарльстоне.
Зачем?
Сообщить, что Ламотты решили вернуть долг чести.
Не говорите ерунды. Дуэли запрещены законом.
Я говорю не о дуэли. Мы воспользуемся другими средствами, в то время и в том месте, какое выберем сами. Но мы отдадим этот долг.
Купер потянулся к уздечке мокрой лошади. Ему хотелось поднять на смех этого безумца, но его остановило выражение глаз Ламотта.
Мы поквитаемся с вами, мистер Мэйн, или с черномазой вдовой вашего братца, а то и с вами обоими. Будьте уверены.
Он поехал дальше, копыта мула грохотали по дощатому настилу, как выстрелы. Добравшись до твердой земли, он двинулся вперед, ни разу не оглянувшись. Сутулый слуга тащился следом.
Купер снова содрогнулся и повел свою лошадь из воды.
Позже тем же вечером, в своем доме на Традд-стрит, рядом с набережной Бэттери, он рассказал об этом происшествии жене. Юдифь только рассмеялась.