Профессор Моргенштерн!
Она посылает профессору воздушный поцелуй, и он оборачивается, чтобы отблагодарить ее церемонным поклоном, который очень веселит ребятишек. Он кланяется и им. Онактер, который после окончания представления покидает сцену и прощается с публикой.
Ей бы так хотелось обнять его и сказать, что теперь-то она знает, что она всегда это знала: у него с головой все в полном порядке. Если тебя закрывают на замок в сумасшедшем доме, самое страшное, что с тобой может случиться,что ты останешься в своем уме. Его притворная выходка умалишенного, разыгранная в нужный момент во время инспекции, спасла ее от Пастора и Менгеле. Скорее всего, спасла ей жизнь. Ей и всем остальным. Теперь она это знает. О чем говорил и Фреди: здесь ничто не есть то, чем оно кажется. Ей бы так хотелось горячо расцеловать его на прощание, но это невозможно. Профессор уходит все дальше и дальше, продолжая разыгрывать свои трюки, растворяясь в толпе уходящих людей.
Удачи вам, профессор...
Проходит мимо группа женщин. Одна из них, одна из немногих, чья голова не покрыта платком, нарушает четкие правила движения в колонне и, выйдя из строя решительным шагом, подходит к Дите. Сначала Дита ее не узнает, но... это же ее громадная соседка по нарам. Нечесаные распущенные волосы прикрывают шрам, рассекающий ее лицо. Она встает прямо перед Дитой, уставившись на нее своими жабьими глазами, и мгновение они смотрят друг на друга.
Меня зовут Лида!произносит она своим громовым голосом.
К ним галопом подбегает капо, начинает орать, чтобы та немедленно вернулась в колонну, и угрожающе размахивает своей дубинкой. И женщина бегом возвращается в строй, но на ходу оборачивается, и Дита успевает махнуть рукой на прощанье.
Удачи тебе, Лида! Мне очень нравится твое имя!кричит она.
И ей кажется, что ее соседка по нарам гордо улыбается в ответ.
Одним из последних в этом прощальном дефиле появляется Фреди Хирш. Он в своей лучшей, совершенно чистой рубашке, на фоне которой у него на груди поблескивает, мерно покачиваясь, серебряный свисток. Он идет, глядя прямо перед собой, голова поднята ровно так, как положено военному, взгляд никуда не отклоняется. Он полностью погружен в свои мысли и не обращает никакого внимания ни на приветствия, ни на жесты прощания, несмотря на то что имя его звучит не один раз.
Не важно, что там у него на душе, не важны терзающие его внутри сомнения. Начинается новый исход евреев, и на этот раз их изгоняют из их же тюрьмы, и это событие они должны встретить с максимально возможным достоинством. Недопустимы ни слабость, ни сентиментальность. Вот почему не отвечает он ни на одно приветствие, ни на одно прощание, избрав такую линию поведения, которая некоторыми воспринимается как проявление высокомерия.
Верно и то, что он гордится своим достижением: на протяжении всего существования блока 31 не умер ни один из их учеников. Поддерживать жизнь 521 ребенка в течение нескольких месяцевэто абсолютный рекорд, такого результата в Аушвице не достигал никто и никогда. Взгляд его устремлен вдаль, не в затылок идущего перед ним в строю, а гораздо дальше, к той линии тополей на краю лагеря, и еще дальше, к самому горизонту.
Нужно смотреть далеко, нужно быть амбициозным в своих целях.
Пока движется колонна узников Аушвица, прибывших в лагерь в сентябре, по ее рядам проходит слух о том, что их перемещают в конпдагерь Хайдебрек. Большинство думает о том, что селекция будет жестокой и что многие из них туда не попадут. Другие же думают, что туда вообще никто не попадет.
18
7 марта 1944 года
Руди Розенберг наблюдает прибытие в карантинную зону ВIIb трех тысяч восьмисот заключенных семейного лагеря из сентябрьского транспорта. Новости, дошедшие до него от Шмулевского, неутешительны. Любой на его месте чувствовал бы себя в полном отчаянии, но Руди среди сотен и сотен рядов колонны жадно высматривает тоненькую фигурку Алисы. Наконец их взгляды встречаются, и поверх всеобщей тоски расцветают две радостные улыбки. Распределив прибывших по баракам, эсэсовцы разрешают узникам свободное передвижение по лагерю. Теперь Руди может принять невесту в своей комнате, куда она приходит вместе с двумя подругами по движению СопротивленияВерой и Еленой.
Елена говорит, что в официальную версиюо том, что их перемещают в другой лагерь, дальше на север, под Варшаву,как кажется, верит большинство. Тонкий голосок Веры вместе с ее исхудавшим лицом придает ей еще большее сходство с птицей:
Некоторые видные представители еврейского сообщества в лагере полагают, что немцы не решатся на уничтожение детейиз опасений, что подобного рода известия сразу широко распространятся.
Розенбергу больше ничего не остается, как передать им соображения на эту тему Шмулевского, высказанные ему этим утром еще более недвусмысленно и прямолинейно, чем никогда.
Он сказал мне, что времени практически нет, что у него сложилось впечатление, что завтра утром все эти люди могут погибнуть.
Слова падают в гробовое молчание. Женщины понимают, что руководитель Сопротивления лучше, чем кто бы то ни было, знает правду, потому что его знание основано на данных, получаемых от информаторов густой, разбросанной по всему Аушвицу сети. Охватившая всех нервозность заставляет их начать перебирать разного рода слухи, обрывки слухов, идей, желаний, преобразованных в идеи, фантастических предположений...
А что, если как раз этой ночью кончится война?
К Елене на мгновение возвращается бодрость.
Если бы этой ночью кончилась война и я вернулась бы в Прагу, то первое, что я бы сделала, это пошла к своей маме и навернула бы горшочек гуляша размером с бочку.
И я бы присоединиласьс целой буханкой хлеба! Вымакала бы хлебцем горшок изнутри, да так чисто, что стенки бы зеркалом засверкали, да так, что, глядя в него, можно было бы брови выщипать.
И вот им уже чудится запах тушенного со специями мяса, и девушки вздыхают от счастья. И тут же возвращаются в реальностьк запаху страха, запаху, который похож на запах холодной еды. Они вновь принимаются перебирать разные идеи и предположения, надеясь обнаружить в них хоть какой-нибудь намек на благополучный исход в открывающейся перед ними перспективе цвета густой черноты; хоть мало-мальскую деталь, ускользавшую, возможно, до сих пор от их внимания, но такую, которая все сможет расставить по местам удовлетворительным для них образом. Отыскать тот самый гвоздик, который сможет задержать их в мире живых.
Единственное, что может добавить Руди, имевший в качестве регистратора доступ к спискам перемещаемых лиц, это то, что в семейный лагерь смогут вернуться девять человек. Четверо из нихдве пары близнецов, о которых ходатайствовал доктор Менгеле для продолжения своих экспериментов. Кроме близнецов в их число входят три врача и фармацевт госпиталя. Они тоже прибыли с сентябрьским транспортом, но относительно них тоже имеется ходатайство Менгеле. Девятыйлюбовница господина Вилли, лагерного капо. Остальные подпадают под то «особое обращение», которое было предусмотрено при доставке сентябрьского транспорта в концлагерь.
Информация Руди на самом деле неполна. В списке «неперемещаемых» имеются и другие имена, но в данный момент ситуация не полностью прозрачна. Все выяснится в свое время. По истечении часа, проведенного в изнурительных разговорах, которые так ничего и не прояснили, все чувствуют такой упадок сил, что умолкают.
Вера и Елена уходят, и Руди с Алисой остаются вдвоем. В первый раз между ними нет колючей проволоки, в первый раз они не находятся под наблюдением охранников с винтовками, дежурящих на вышках, в первый раз не видны им трубы крематория, напоминающие об окружающем их распаде. Несколько секунд они смотрят друг на другасначала со смущением и неловкостью. Но постепенно нарастает взаимное притяжение. Они молоды и красивы, полны жизни, планов, желаний, необходимости жить прямо сейчас, выпить до дна настоящее. И, снова посмотрев друг другу в глаза, на этот разс искоркой желания во взгляде, они чувствуют, что счастье обособляет их, переносит куда-то далеко и что ничто не может лишить их этого мига.
И во время того краткого промежутка времени, что длился этот сон, Руди, держащий в объятиях Алису, успел уверовать в то, что счастье их так огромно, что ничто на всем свете не сможет его разрушить. Он засыпал с мыслью, что, проснувшись утром, обнаружит, что все зло исчезло и жизнь течет вновь по тем законам, по которым текла до войны, что на рассвете запоют петухи, запахнет свежеиспеченным хлебом и весело затрезвонит звонок на велосипеде молочника. Но вот светает, а ничто не исчезлоугрожающий пейзаж Биркенау никуда не делся. Он еще слишком молод, чтобы знать, что счастье не способно ничего одолеть, что счастьеслишком хрупкое, что это оно всегда терпит поражение.
Он просыпается от вдруг зазвучавшего взволнованного голоса, рассыпающегося в его мозгу звоном бьющегося стекла. Это Елена, и она буквально вне себя. Она говорит, что его срочно хочет видеть Шмулевский, что вся зона буквально кишит эсэсовцами, что вот-вот начнется что-то очень серьезное. Руди пытается обуться, а Елена на грани истерики тянет его за руку, почти вытаскивает из постели, где лежит Алиса, которая все еще упорно цепляется за сон.
Бога ради, Руди, поторопись! Времени нет, у нас почти не осталось времени!
Как только Руди оказывается под открытым небом, у него тоже создается впечатление, что творится что-то скверное. Очень много эсэсовцев, и большинство из них Руди никогда не видел: такое впечатление, что было запрошено подкрепление из других подразделений. Не похоже это на рутинную процедуру, которая реализуется при обычной погрузке людского контингента в состав для простого перемещения. Ему нужно срочно повидаться со Шмулевским. Верно и то, что он предпочел бы его не видеть, не говорить с ним, не слышать то, что тот может ему сказать. Но он должен пойти к нему в лагерь BIId. Благодаря занимаемой должности Руди без труда проходит в тот лагерь, якобы чтобы получить несколько порций хлеба.
Лицо лидера Сопротивленияуже не лицо, а штормовая поверхность моря, изрезанная морщинами, с черными ямами под глазами. Его слова не ищут обходных путей, не выбирают направление или сдержанность, онилезвие ножа.
Люди, переведенные из семейного лагеря, сегодня умрут.Он произносит эти слова абсолютно не колеблясь, без тени сомнения.
Ты хочешь сказать, что будет отбор? Хочешь сказать, что они хотят избавиться от стариков, больных и детей?
Нет, Руди. Умрут все! Зондеркоманда получила приказ подготовить к ночи печи для четырех тысяч тел.И практически без паузы добавляет:Нет у нас времени на слезы, Руди. Наступил момент поднимать восстание.
Шмулевский переживает сильнейший стресс, но слова его, возможно, оттого что были отшлифованы десятками повторений за долгую бессонную ночь, абсолютно четки:
Если чехи восстанут, если окажут сопротивление и будут драться, в одиночестве они не останутся. Сотни, может, тысячи наших людей встанут рядом с ними, и при хотя бы крупице удачи дело может выгореть. Пойди и скажи им об этом. Скажи, что терять им нечего: сражаться либо умереть, третьего не дано. Но без того, кто возглавит восстание, шанса на успехни малейшего.
Видя замешательство на лице регистратора, Шмулевский разъясняет, что в лагере действует по меньшей мере полдюжины различных политических организаций: коммунисты, социалисты, сионисты, антисионисты, социал-демократы, чешские националисты... Если одна из этих групп проявит инициативу, сразу же возникнут дискуссии, несогласие и столкновение с другими группировками, что сделает невозможным всеобщее восстание. Поэтому нужен кто-то, кто пользуется уважением большинства. Кто-то очень храбрый, кто не станет колебаться, чей призыв услышат и за кем пойдут люди.
Но есть ли такой человек?недоверчиво вопрошает Розенберг.
Хирш.
Регистратор, медленно осознавая весь масштаб грядущих событий, согласно кивает.
Ты должен поговорить с ним, рассказать о сложившейся ситуации и убедить возглавить восстание. Время выходит, Руди. На кон поставлено многое. Хирш должен подняться и сделать так, чтобы поднялись все.
Восстание... Само словозовущее, величественное, достойное страницы в истории. Слово, которое, однако, меркнет, как только Руди поднимает глаза и оглядывается вокруг: мужчины, женщины, детив лохмотьях, безоружные, истощенные, против установленных на смотровых вышках пулеметов, против солдат-профессионалов с оружием в руках, против выдрессированных собак, против бронированных машин. Шмулевский все это знает; знает, что погибнут многие, возможно, что и все... но это сможет пробить брешь и дать шанс кому-тоединицам, может, десяткам или даже сотнямвыбраться из лагеря в лес и бежать.
Быть может, беспорядки распространятся, и восставшим удастся вывести из строя жизненно необходимые для существования концлагеря сооружения. Тогда они смогли бы остановить, хотя бы на короткое время, машину смерти и спасти жизнь многим узникам. Но может случиться и так, что восставшие не добьются ничего, кроме пулеметной очереди в грудь. Слишком много неизвестных перед твердой уверенностью в сокрушительной силе СС, но Шмулевский несколько раз повторяет одно и то же:
Скажи ему об этом, Руди. Скажи, что терять ему нечего.
Когда Руди Розенберг возвращается в карантинную зону, у него уже нет сомнений: смертный приговор этих людей подписан, но они еще могут побороться за свою жизнь и судьбу. Ключ от нее Фреди Хирш носит на своей грудитот самый маленький серебристый свисток. Звук свистка станет сигналом к едингласному яростному восстанию трех тысяч человеческих душ.
По дороге назад Руди думает об Алисе. До сих пор он действовал так, как будто бы Алиса не была частью сентябрьского контингента, приговоренного к смерти, как будто бы это не имело к ней никакого отношения. Девушкаодна из приговоренных, но Руди еще и еще раз повторяет себе, что нет, что не может такого быть, чтобы красота и юность Алисы, ее чудное тело и этот взгляд газели через несколько часов стали неподвижной мертвой плотью. Этого не может быть, твердит он сам себе, это против всех законов природы. Как только кто-то может захотеть, чтобы умерло такое божье творение, как Алиса? У него это в голове не укладывается. Руди ускоряет шаг и одновременно сжимает кулаки от гнева, который превращает его отчаяние в ярость. Он снова и снова говорит себе: нет и еще раз нет, не совладают они с ее юностью.
В карантинный лагерь он возвращается с горящими от ярости щеками. Растревоженная Елена ждет его возле входа.
Сходи к Фреди Хиршу,говорит он девушке.Пусть придет ко мне в комнату, это срочно. Скажи, что речь идет о деле чрезвычайной важности.
Этот моментмомент истины: все или ничего.
Вскоре Елена возвращается вместе с Хиршематлетом, идолом молодежи, апостолом сионизма, человеком, который может на равных говорить с Йозефом Менгеле. Руди окидывает его взглядом: жилистый, с еще влажными, зачесанными назад и безупречно лежащими волосами и с серьезным, даже суровым взглядом, слегка раздраженным от того, что ему помешали, выдернули из его раздумий.
Когда Руди Розенберг закончил говорить о том, что лидер Сопротивления в лагере Аушвиц-Биркенау собрал сведения, которые неопровержимо доказывают, что людской контингент, доставленный в сентябре из Терезина, обречен на стопроцентное уничтожение в газовых камерах ближайшей ночью, в лице Хирша не дрогнул ни один мускул: на нем не отразилось ни удивления, ни возражения. Он продолжает молчать, не двигается, практически стоя по стойке смирно, как хороший солдат. Взгляд Руди останавливается на свистке, висящем на груди Хирша как некий амулет.
Тынаш единственный шанс, Фреди. Только ты сможешь поговорить с руководителями различных групп семейного лагеря и сделать так, чтобы они подняли людей. Чтобы все как один бросились на охранников и началось восстание. Ты должен поговорить со всеми лидерами, а твой свисток должен дать сигнал к началу восстания.
И сновамолчание немца. Непроницаемое выражение лица. Взгляд, не сводимый с регистратора-словака. Руди сказал уже все, что имел сказать, и теперь тоже молчит и ждет реакции на это отчаянное предложение в совершенно отчаянных обстоятельствах.
Наконец Хирш начинает говорить.
Но его словаэто не слова лидера общественного движения, убежденного сиониста, гордого победами спортсмена. Тот, кто заговорил,воспитатель детей. И свои слова он произносит шепотом.
А как же дети, Руди?
Этот вопрос Розенберг предпочел бы оставить под самый конец. Детиих самое слабое звено. В жестокой заварухе меньше всего шансов выжить как раз у них. Но у Руди есть ответ и на этот вопрос.
Фреди, дети при любом раскладе погибнут. Можешь не сомневаться. У нас есть всего один шанс, и то небольшой, но все же шанс, что вслед за нами поднимутся тысячи заключенных, есть шанс разрушить лагерь и тем самым спасти жизнь многим людям, которых сюда никогда уже не привезут.
Фреди по-прежнему не размыкает плотно сжатые губы, но его взгляд весьма красноречив. В рукопашной схваткегрудью на грудьпервые, кто становится жертвой, это дети. Если в ограждении лагеря удается проделать дыру и возле нее образуется людской водоворот из желающих вырваться на свободу, детипоследние, кто сможет к ней пробиться. Если, прежде чем скрыться в лесу, придется бежать под пулями сотни метров по чистому полю, то они будут последними, кто добежит до леса и первыми, кто упадет на землю. Но даже если кто-то из них и добежит до лесачто там будет делать оказавшийся в одиночестве, потерянный ребенок?