Дита молчит. Лысый поводит головой из стороны в сторону.
Не думай ты об этом больше, выброси из головы. Твой друг Хирш просто испугался. Страх присущ человеку.
Страх...
Вдруг она начинает думать о страхе как о ржавчине, которой подвержено все, даже самые железные убеждения. Он разъедает все, все ниспровергает.
Лысый мужчина уходит, нервно посматривая то вправо, то влево.
Дита продолжает стоять в этом проулке. Услышанные слова колокольным звоном отзываются у нее в голове, заглушая все вокруг.
Декорация? Актеры, играющие комедию? Подтанцовка нацистов? Все их усилия, все достигнутое в блоке 31все это на благо немцев?
Она вынуждена опереться рукой о стену барака, потому что ей чудится, что земля уходит из-под ног. Весь семейный лагерьсплошной обман? Что же это: правды на свете совсем не осталось?
И Дита начинает думать, что, должно быть, все именно так и есть. Правдаоружие судьбы, фатума, не более чем игрушка слепого случая. Обман же, наоборот, более чело вечен: его творит человек, лепя его под себя, он сделан по человеческим меркам.
Она отправляется на поиски Мириам Эделынтейн. Находит ее в бараке, Мириам сидит у себя на нарах. Ее сынок Арий как раз прощается с мамой, собираясь пойти прогуляться с другими мальчиками по лагерштрассе, пока не начали раздавать положенные узникам на ужин корки хлеба.
Я не очень вас побеспокою, тетя Мириам?
Конечно нет.
Видите ли...голос ее колеблется, она самавоплощение колебаний. Ноги у нее опять ходят ходуном, как шатуны.Я поговорила с одним человеком из Сопротивления. И он рассказал мне совершенно невероятную историю: что семейный лагерьэто для нацистов такая ширма на тот случай, если приедут международные наблюдатели...
Мириам молча кивает.
Так значит, это правда! Вы об этом знали! В таком случае,шепчет Дита,единственное, чем мы занимались все это время,были прислужниками у нацистов.
Ничего подобного! У них был свой план, а мы осуществляли свой собственный. Они хотели склад для детей, чтобы те сидели там по углам, как ненужные вещи, а мы создали школу. Они хотели, чтобы это были телушки в стойле, а мы добились того, что дети чувствуют себя личностями.
Ну и для чего все это было? Ведь все дети из сентябрьского транспорта погибли.
Оно того стоило. Ничто не было напрасным. Ты помнишь, как они смеялись? Помнишь, как широко раскрывались их глаза, когда они пели «Жаворонка» или слушали наши живые книги? Помнишь, как они прыгали, когда мы клали в их мисочки по половинке печенья?
А как они репетировали спектакли!
Они были счастливы, Эдита.
Но так недолго...
Жизнь, любая жизнь, длится недолго. Но если человеку удалось побыть счастливым хотя бы одно мгновение, такую жизнь прожить стоило.
Мгновение! Так мало?
Так мало. Достаточно быть счастливым ровно то время, в течение которого загорается и гаснет спичка.
Дита умолкает и прикидывает, сколько спичек загорелись и погасли за ее жизньих было много, даже не сосчитать. Много кратких моментов, когда сверкал огонек, в том числе в кромешной тьме. Некоторые из них как раз совпадали с теми мгновениями, когда она, в периоды самых невообразимых бедствий, открывала книгу и с головой погружалась в чтение. Ее маленькая библиотекацелый коробок спичек. Обдумав все это, она грустно улыбается.
И что будет теперь с этими детьми? Что будет со всеми нами? Мне страшно, тетя Мириам.
Нацисты могут выгнать нас из нашего дома, отобрать наши вещи, нашу одежду и даже лишить нас наших волос, но, что бы они у нас ни забрали, единственное, что им не под силу, это отнять у нас надежду. Онанаша. Потерять ее мы не можем. С каждым днем все слышнее бомбардировки союзников. Вечно война не продлится, и мы должны готовиться к миру. Детям нужно учиться, потому что они увидят страну и мир в руинах, и именно им и вам, молодым, придется все это восстанавливать.
Но ведь то, что семейный лагерь не более чем нацистский трюк,это ужасно. Приедут международные наблюдатели, им покажут все это, они увидят, что в Аушвице живут дети, газовые камеры спрячут, и эти визитеры уедут обманутыми.
Или нет.
Что вы имеете в виду?
Это будет наш выход. Мы не позволим им уехать, не узнав правды.
И тут Дита начинает припоминать тот последний вечер перед уходом из лагеря сентябрьского транспорта, когда она случайно встретилась с Фреди на лагерштрассе.
Мне сейчас пришли в голову слова, которые сказал мне Фреди в тот последний раз, когда мы с ним говорили. Он говорил мне что-то о какой-то минуте, когда возникнет зазор, и тут-то и наступит момент истины. И необходимо его правильно разыграть. Сказал, что нужно забросить мяч в корзину в последнюю секунду, когда противник менее всего этого ожидает, и выиграть партию.
Мириам утвердительно кивает.
Таким и был план. Перед тем как уйти, он оставил мне кое-какие бумаги. Он писал не только доклады администрации лагеря. Он аккумулировал факты, даты, имена... Целое досье о том, что происходит в Аушвице, готовое для передачи независимому наблюдателю.
Фреди уже не сможет никому его передать.
Да, его уже нет. Но ведь мы не собираемся сдаваться, верно?
Сдаться? Пусть и не мечтают! Можете на меня рассчитывать в любом случаечто бы ни произошло. Чего бы мне это ни стоило.
Замдиректора блока 31 улыбается.
Но в таком случае,настаивает Дита,почему же тогда в последний момент сдался он, покончив с собой? Люди из Сопротивления говорят, что он струсил.
Улыбка Мириам мгновенно вянет на губах.
Этот человек из Сопротивления сказал мне, что ему поручили возглавить восстание, а он отступил. А я сказала ему, что он ничего об этом не знает, но он выглядел таким уверенным...
То, что ему предложили возглавить восстание, когда уже стало совершенно ясно, что весь сентябрьский транспорт в полном составе отправится в газовые камеры, это верно. Мне об этом сказала одна женщина, мой источник, которой я доверяю.
И он отказался?
Восстание руками такого контингентасемей в полном составе, со стариками и детьмипротив вооруженных эсэсовцев было не самой блестящей идеей. Он попросил, чтобы ему дали возможность немного подумать.
И после этого он отравился.
Да.
Почему?
Тяжелый вздох Мириам как будто опустошил ее.
У нас далеко не всегда есть ответы на все вопросы.
Женщина взяла ее за плечо и притянула к себе. Прижавшись друг к другу, они долго молчат, и это молчание объединяет их больше, чем какие бы то ни было слова. Потом тепло прощаются, и Дита выходит из барака. По дороге она думает, что, возможно, нет ответов на все вопросы, но Фреди сказал ей: «Никогда не сдавайся». И она не отступит, не откажется от своего стремления найти ответ на этот вопрос.
Многоголосый шум уроков выводит ее из задумчивости. В нескольких метрах от нее расположилась группа Ота Келлера. Дети внимательно слушают его рассказ, и Дита тоже начинает прислушиваться, чтобы не утратить ту нить, что обрезали нацисты. Она скучает по школе. Ей бы очень хотелось учиться дальше и, быть может, стать летчицей, как та женщина, что была на фотографии в иллюстрированном журнале ее мамы, Амелия Эрхарт. Она была снята как раз в тот момент, когда вылезала из самолета, одетая в кожаную куртку, со сдвинутыми на лоб очками пилота и мечтательным взглядом. Дита думает, что для того, чтобы стать летчицей, нужно очень много учиться. До того места, где она расположилась с книгами, доносятся голоса нескольких учителей, но они смешиваются, и ей не удается разобрать слова ни одного из них.
Дита смотрит на преподавателя Келлера. Говорят, что онкоммунист. Коммунизмэто пока что мечта, не ставшая кошмаром. Ота Келлер рассказывает о скорости света и говорит, что во всей вселенной нет ничего, что двигалось бы быстрее света, что те звезды, которые мы видим на небе, это результат того факта, что наших зрачков достигли фотоны света, что были выпущены очень давно и прошли миллионы километров на головокружительной скорости, пока не добрались до нас. Детей он притягивает к себе заразительным энтузиазмом, с которым говорит, движениями бровей и указательного пальца, похожего на стрелку компаса.
Вдруг в ее голову приходит мысль, что компасы очень трудно понять. Быть может, когда она вырастет, то станет вовсе не летчицей, а художницей. Кроме всего прочего, рисовать у нее получается. Это в своем роде тоже полет, но без всякой зависимости от многочисленных аппаратов и рычагов. Она нарисует мир, увиденный сверху, с высоты птичьего полета.
Сегодня вечером возле выхода из барака 31 ее ожидает Маргит. Она пришла сюда вместе со своей сестрой Хельгой, очень худенькой девушкой. Маргит шепчет Дите на ухо, что слегка за сестру беспокоится, что в последнее время она сильно осунулась. Хель- ге не повезло: при распределении по работам она попала в бригаду по рытью дренажных канав, а из-за непрерывных весенних дождей землекопы день-деньской вынуждены черпать жидкую грязь.
Среди узников довольно много таких, как Хельга: они отличаются чрезмерной худобой, большей, чем у других заключенных, как будто бы пайка хлеба и супа проходят через их тела, не оставляя по себе никаких следов. Возможно, они и не более худы, чем другие, но есть что-то такое в их удрученных жестах и потухших взглядах, что эти люди выглядят гораздо более хрупкими, чем остальные. Много говорится о тифе, холере, туберкулезе и пневмонии, но гораздо меньше слышно об эпидемии отчаяния, которая выкашивает лагерь. Это же случилось и с ее отцом. Есть люди, которые внезапно начинают угасать. Это те, кто сдался.
Они пытаются расшевелить Хельгу и специально заводят шутливо-игривые разговоры.
Ну-ка, Хельга, признавайсянашла ты там себе красивого парня?
Поскольку Хельга даже не шевельнулась, так и стоит столбом, не зная, что сказать, Дита адресует следующую подачу ее сестре.
Ну а ты, Маргит, что, тоже во всем лагере не заприметила никого стоящего? Придется, наверное, обращаться в администрацию с ходатайством о переводе!
Погоди-погоди... я тут видела одного мальчика, из 12-го барака. Такой милашка!
Милашка? Ты это слыхала, Хельга? Что за вульгарная манера выражаться!
Все трое смеются.
Так что, ты хоть слово этому милашке сказала?развивает Дита шутку.
Нет еще. Ему, наверное, лет двадцать пять.
Уф! Слишком взрослый. Он же старик. Если будешь с ним гулять, люди подумают, что ты его внучка.
Ну а ты, Дита?переходит в контратаку Маргит.Неужто в этом бараке нет ни одного стоящего ассистента?
Ассистента? Ну нет! Кого может интересовать парень с лицом, усеянным прыщами?
Да ладно, хоть один интересный молодой человек да найдется!
Не-е-е-ет.
Ни одного?
Ну, есть кое-кто... другой.
Что значит другой?
Ну, не с тремя ногами, конечно. Но,и тут Дита становится более формальной,он из тех молодых людей, которые внешне очень серьезные, но кто умеет рассказывать. Его зовут Ота Келлер.
Зануда, значит.
А вот и нет, совсем нет!
Уф! Ну что ты скажешь, Хельга? Ассортимент парнейпросто катастрофа, верно?
Хельга с улыбкой кивает на реплику сестры. Она смущается говорить о мальчиках с Маргит, которая обычно слишком серьезная. Но когда рядом Дита, все иначе, ей удается как-то сделать так, что все кажется существенно менее значительным.
Ночью, пока Хельга, Маргит, Дита и весь семейный лагерь спит, обер-ефрейтор СС входит на территорию этого лагеря, не привлекая к себе никакого внимания. На плече у него рюкзак.
Он направляется к торцу одного из бараков и поднимает засов, закрывающий заднюю дверь. Через секунду в открытой двери всплывает среди теней силуэт Зигфрида Ле- дерера и бесшумно переодевается. Оборванный бродяга исчезает, на его месте появляется блестящий офицер войск СС. Пестек предпочел достать форму и нашивки лейтенанта, потому что так будет меньше риска, что кто-нибудь дерзнет хоть слово им сказать.
Они проходят через контрольно-пропускной пункт, где охранники, несущие караул, учтиво приветствуют их вытянутой и поднятой вверх рукой. Дальше они направляются к выходу из концлагеря, проходя мимо караульной вышки, похожей на мрачный замок. Стоит ночь, и освещена только ее верхняя часть с застекленной будкой, из которой ведут наблюдение вооруженные охранники. Ледерер потеет в своей эсэсовской форме, а Пестек шагает весьма решительно; он вполне уверен в том, что они пройдут контроль без всяких затруднений.
Теперь они приближаются к посту, расположенному под огромной башней у ворот, и Пестек делает несколько шагов вперед. Заметив их приближение, охранники поворачиваются вместе с автоматами, заряженными боевыми патронами. Пестек шепчет Ледереру, чтобы тот немного укоротил шаг с тем, чтобы сам он смог оказаться чуть впереди, но при этом продолжать движение за ворота, что самое главноене обнаруживать никаких колебаний, не переставать двигать ногами, не останавливаться. Если не выкажет сомнений он, то и караульные ни в чем не усомнятся. Они не посмеют остановить лейтенанта.
Полностью раскованный, Пестек опережает своего спутника на несколько шагов. Подходит к караульным и, словно находясь среди своих друзей-приятелей, которым собирается сделать некое признание, понизив голос, сообщает, что имеет намерение проводить только что прибывшего по переводу в концлагерь офицера на экскурсию в публичный дом на территории Аушвица I.
Едва лишь караульные успевают сообщнически ухмыльнуться, как лейтенант, прямой, словно палку проглотил, уже проходит мимо, и они берут под козырек, в то время как фальшивый офицер лениво кивает в ответ на приветствие. Пестек догоняет своего старшего, и оба исчезают в ночной тьме. Караульные думают, как же им повезло. И им действительно везет.
Они направляются на железнодорожную станцию Освенцим. Там они сядут на прибывающий через несколько минут поезд до Кракова. Если все будет хорошо, в Кракове они сядут на другой поезд и поедут в Прагу. Шагают они молча, стараясь, чтобы их шаги не выглядели поспешными. Свобода колет спину Ледерера, хотя возможно, что это офицерская форма или просто страх. Пестек шагает более расслабленно, даже насвистывает. Он уверен в том, что все будет хорошо. Их никто не схватит, потому что он очень хорошо знает, как думают эсэсовцы. Менее четверти часа назад он был одним из них.
23
Утренняя поверка нескончаема, как никогда. Когда она все же подходит к концу, слышатся свистки и крики на немецком. Появляется эсэсовец, который отдает приказ начать перекличку с самого начала. Многие чешские евреи владеют немецким, так что по бараку проносится обреченный вздох. Еще один час на ногах... Что случилось, они не знают, но точно что-то случилосьохранники явно нервничают. Одно и то же слово передается сквозь зубы от ряда к ряду: побег.
Сегодня утром в бараке 31 как-то особенно громко, громоподобно звучит «Жаворонок». Ави Офир с обычной живостью дирижирует хором, и дети самых разных возрастов с удовольствием отдаются песне, которая уже успела стать гимном блока 31. Дита тоже начинает подпевать. Музыка создает вибрацию, которая охватывает все вокруг. Глотки практически 360 детей блока одновременно издают звуки, сливающиеся в единый голос с множеством оттенков.
Когда песня заканчивается, Лихтенштерн объявляет, что приближается Пасхальный Седер и что администрация детского блока работает над тем, чтобы праздничный ужин превратился в грандиозное событие. Дети хлопают в ладоши, кое-кто от избытка чувств свистит. Прошел слух, что старший по блоку вот уже несколько дней предпринимает всевозможные усилия, чтобы раздобыть на черном рынке необходимые для праздничного стола ингредиенты. Эти новости с каждым днем обрастают все большими подробностями и всех обволакивают, заключая в некий пузырь нормальности. Но есть и еще одна новость, которая проносится со скоростью, не меньшей чем скорость света, о которой рассказывал учитель Ота Келлер: новость о побеге из лагеря узника по фамилии Ледерер. Именно это событие послужило причиной двойной утренней поверки, а также приказа остричь всех узников без разбора. Капо визгливо выкрикивают слово «гигиена», но она тут ни при чем, все дело в ярости. Выстроились многочасовые очереди к грекам- цирюльникам с ржавыми ножницами в руках, которыми в довоенной жизни если что-то и резали, так шпик на ломтики. От пышной гривы Диты остаются жалкие четыре волосины.
Ну и ладно.
Немцы особенно раздражены этим побегом, поскольку, как говорят, Ледереру удалось бежать благодаря содействию одного из эсэсовских охранников, который тоже пустился в бега, то есть стал дезертиром. А ничто не может вызвать у них большую ярость. Они с ног сбилисьно найти в нужной степени колючую и шершавую веревку, чтобы повесить дезертира, не могут. Маргит сказала подруге, что это тот самый охранник, который встречался с Рене, но девушка ничего не рассказывает. Ни о нем, ни о чем другоммолчит как рыба.