В первое утро царила неразбериха. Крики, свистки, кавардак. Дита и ее мама не только были вынуждены занять вдвоем одну койку, но к ним подселили еще и третьего человекадо смерти перепуганную женщину из Голландии, которая за два дня даже приветствия выдавить из себя не смогла. Ночами она постоянно дрожит.
Поутру Дита убегает в 31-й блок, потому что Лихтенштерн со своей командой преподавателей с ног сбились, пытаясь реорганизовать барак-школу. Ситуация вышла из-под контроля еще и потому, что, помимо всего прочего, теперь они имеют дело с детьми, говорящими по-чешски, по-немецки и по-голландски, которые друг друга не понимают. Дита получила распоряжения Лихтенштерна и Мириам Эделыитейн приостановить на время библиотечное обслуживание, пока не будут сформированы новые группы и ситуация хоть немного не прояснится. С майским транспортом прибыло около трех сотен детей, так что теперь нужно создавать новые школьные классы.
Малыши нервничают, вспыхивают перебранки, толкотня, ссоры, драки, то там, то здесь раздается плач, и все это, кажется, идет только по нарастающей. Дети не могут усидеть на месте, их беспокоят укусы клопов, блох, вшей и всяких клещей, живущих во влажной соломе, которой набиты лагерные матрасы. С приходом теплой погоды в рост пошли не только цветы, но и расплодилась всяческая живность.
Мириам принимает кардинальное решение: использовать последние запасы угля, сберегаемые на некий непредвиденный случай, чтобы нагреть несколько ведер воды и постирать ребятишкам нижнее белье. В результате образуется настоящий бедлам, времени, чтобы полностью высушить выстиранное белье, не хватает, и дети вынуждены натягивать на себя влажное, но по крайней мере большинство насекомых удалось утопить, и в последующие часы все понемногу успокаиваются.
Когда взрослые, которых отправили на работу в блок 31, добрались до длинного ряда бараков, стоящих вдоль слякотной улицы, они решили, что попали в настоящую трясину. Но, обнаружив тот факт, что здесь работает подпольная школа, в немалой степени изумились. Изумились и обрели надежду.
Лихтенштерн собрал всех под конец рабочего дня, когда классы были уже практически созданы и школьная жизнь вошла в свое обычное русло. И представил собравшимся юную девушку с ногами, как у балерины, облаченными в шерстяные чулки и обутыми в деревянные сабо, на которых она нервно покачивается. На первый взгляд она маленькая, даже, пожалуй, хрупкая, но если приглядеться к ней повнимательнее, то можно заметить, что в ее глазах горит огонь. Кажется, что движется она робко, но в то же время глядит с вызовом. Им было сказано, что эта юная особабиблиотекарша блока.
Некоторые стали переспрашивать, не поверив собственным ушам: неужто здесь есть библиотека? Но ведь книги под запретом! Новички не могут понять, каким образом связанный с таким большим риском и деликатный вопрос может находиться в руках малолетки. Тогда Мириам обращается к ней с просьбой встать на табурет и сказать людям несколько слов.
Добрый день. Меня зовут Дита Адлерова. В нашей библиотеке имеется восемь бумажных книг и полдюжины живых.
Степень изумления на лицах вновь прибывших такова, что даже Дита, начавшая говорить очень серьезно, стараясь в полной мере соответствовать ответственному поручениювыступить с речью перед столькими взрослыми, не может удержаться от улыбки.
Не волнуйтесь. Мы не сошли с ума. Книги, конечно же, не могут быть живыми. Но вот люди, которые рассказывают ученикам истории, действительно живые. Вы можете заказать их услуги для послеобеденных занятий.
Дита говорит по-чешски и по-немецки, на обоих языкахсовершенно свободно и спокойно. На ее фоне только что назначенные для работы с детьми педагоги выглядят иначе, они все еще не могут прийти в себя от шокирующего противоречия: перед ними ведутся разговоры о нормальном функционировании школы в самом далеком от нормальности месте земного шара. Свою речь Дита заканчивает поклономнесколько преувеличенным, какие были свойственны профессору Моргенштерну, и едва сдерживается от смеха, думая о том, как она выглядит в сугубо формальной роли. Еще больше ее смешат выражения на некоторых лицах: люди, открыв рот, смотрят, как она пробирается сквозь толпу, чтобы занять свое скромное место в задних рядах.
Это библиотекарша 31-го,сопровождает ее шепот.
После обеда барак наводняют такие беготня и галдеж, что почитать в укромном месте не получается. Дита идет в свой закуток за поленницей, но обнаруживает там не менее полудюжины ребятишек, отлавливающих муравьев.
«Бедные муравьи»,думает она. Муравьям в Аушвице и так приходится несладкоподи найди здесь хоть крошку для пропитания.
Поэтому она прячет под одеждой «Очерки истории цивилизации» и идет в уборную, где садится за большие контейнеры, стоящие в дальнем углу. Верно, что здесь темновато, да и пахнет отвратно. Настолько, что охранники войск СС чрезвычайно редко просовывают в дверной проем этого помещения свои фуражки. А вот что Дите пока не известно, так это то, что именно по этой причине уборная является излюбленным местом для всех менял и торговцев лагерного черного рынка.
Почти настал час полуденного супа, а с ним время торговых операций. Один поляк, который работает ремонтником на территории всего концлагеря, нагибается и лезет под раковину, как бы намереваясь починить водопроводную трубу. Этот человекодин из самых активных торговцев на черном рынке, у которого можно раздобыть табак, расческу, зеркальце, пару кожаных ботинок... Санта-Клаус с внешностью рецидивиста, у которого можно попросить любую вещьполучить при одном условии,если у тебя есть что предложить ему взамен. До Диты доносятся эхом разносящиеся в огромном помещении голоса, и она старается переворачивать страницы еще тише. Она слышит чужой разговор и ничего не может с этим поделать. Один из голосов принадлежит женщине.
Дита не может ее видеть, но Богумила Влтава отличается острым и вздернутым вверх носом, придающим ее облику горделивый и высокомерный вид. Веки еенабухшие, белые, даже немного лиловатыеделают ее взгляд грязным.
У меня есть клиент. Понадобится однана послезавтра, на вечер, перед поверкой.
Тетушка Богумила сможет все устроить, но капо в нашем бараке слишком тревожная, и нам придется отстегнуть ей еще немного.
Не жадничай, Богумила.
Тут тон серьезно повышается:
Да я ж не для себя прошу, дурень! Я тебе о капо толкую. Если она не закроет на всё глаза и не пустит в свою комнату, то останетесь вы без десерта, как пить дать.
Аркадиуш говорит несколько тише, но и его голос звучит с напрягом и как-то угрожающе.
Цена была оговорена раньшедневная пайка хлеба и десять сигарет. И ты не получишь ни крошки больше. А как вы этот хлеб делить будетедело ваше.
Даже до Диты доносится глухое ворчанье женщины.
Пятнадцать сигарет, и по рукам.
Я же сказал, что так не пойдет.
Треклятый польский сквалыга! Хорошо, я добавлю от себя еще две сигареты капо. Но если я лишусь доходов и не смогу больше покупать еду на черном рынке, то заболею. И кто тогда будет добывать для вас прекрасных еврейских девиц? Вот тогда вы еще наплачетесь без тетушки Богумилы, точно, и еще пожалеете, что были с ней такими прижимистыми.
Больше не слышно ни слова. В процессе обмена товаром обычно наступает момент тишины, как будто обеим сторонам торговой операции нужно особым образом сосредоточиться. Аркадиуш достает пять сигарет: Богумила всегда требует половину оговоренной платы вперед. Вторая часть оплатыпайка хлебаэто то, что получит девушка при встрече с клиентом.
Я должен видеть товар.
Погоди.
Вновь на несколько минут воцаряется тишина, а потом опять слышится тот же гнусавый женский голос.
Вот она.
Дита не может удержаться от соблазнавытягивает шею и немного высовывается из своего укрытия, пользуясь потемками. Ей удается разглядеть долговязую фигуру поляка, а рядом с нимгрузную Богумилу, по виду совершенно не страдающую от недоедания. Есть и еще одна женщина: тоненькая, со скромно сложенными на груди руками и опущенной головой.
Поляк поднимает ей юбку и ощупывает промежность. Потом отводит руки и ощупывает грудиметодично, не торопясь, а она стоит не шелохнувшись.
Не слишком-то она юная...
Тем лучше, зато она знает, что нужно делать.
Многие из тех женщин, которых вовлекает в свой бизнес Богумила,матери. Им нужна лишняя пайка хлеба, ведь они не могут видеть, как страдают от голода их дети.
Поляк кивает и уходит.
Богумила,боязливо шепчет молодая женщина,ведь это грех.
Та смотрит на нее с выражением комичной серьезности на лице.
Тебе не стоит по этому поводу беспокоиться, дорогуша. Таково божье предназначение: зарабатывать хлеб насущный в поте того, что у тебя между ног.
И заходится сально-плотоядным хохотом. Потом, все еще смеясь, выходит из уборной, а за ней, опустив голову и шаркая ногами, идет молодая женщина.
Рот Диты наполняется горькой слюной. Теперь она уже не сможет вернуться в свое тайное убежищеисторию Великой французской революции, продолжив чтение. Она возвращается в свой барак, и мама, едва завидев ее, буквально на полуслове прерывает светскую беседу, не дослушав обращенную к ней фразу, и торопится обнять дочку. В этот момент Дита снова чувствует себя маленькой и уязвимой, и ей отчаянно хочется на всю жизнь остаться в объятиях мамы.
Россыпь поездов, прибывающих в концлагерь и набитых венгерскими евреями,147 транспортов, доставивших 435 тысяч человек,добавляет в эти дни существенную порцию тревожности узникам лагеря. Возле ограды семейного лагеря постоянно толчется ребятня, увлеченно следя за разворачивающимся на перроне зрелищем с выгрузкой вновь прибывших: растерянные люди, на которых кричат, которых толкают, отбирают их вещи, бьют.
Das ist Auschwitz-Birkenau!
Ошеломленные лица людей говорят о том, что это название для нихпустой звук. Многие из них так и не узнают, где им суждено умереть.
Дита не представляет, когда именно наступит время визита к ним международных наблюдателей и распахнется то самое окно, в которое можно будет прокричать правду, о которой говорили Хирш и Мириам. Не знает она и того, понадобится ли ее помощь, чтобы открыть эту правду. Стоит ей закрыть глаза, как перед ее внутренним взором возникает невозмутимый доктор Менгеле в белом халате, поджидающий ее возле мраморного секционного стола.
Однако, несмотря на весь этот тоскливый ужас, Дита никак не может выбросить из головы финал, постигший Хирша. Ей сказали, что он предпочел сложить оружие, сдаться, но, несмотря на всю очевидность этого объяснения, она не хочет ему верить. Ее не удовлетворило ни одно из выслушанных объяснений: ровно потому, что ни одно из них не совпало с тем, что ей хотелось бы услышать. Все говорят, что она упрямая. Это верно. Возможно, наступит момент, когда придется сдаться. Но пока что она к этому не готова и теперь направляется в барак номер 32, госпитальный барак, намереваясь использовать оставшийся у нее шанс. Ведь врачипоследние, кто видел Фреди Хирша еще живым, именно они слышали его предсмертные слова.
У входа в госпиталь стоит медсестра и складывает простыни с черными разводами, вызывающими отвращение.
Мне бы хотелось увидеть врачей.
Всех сразу, девочка?
Кого-нибудь одного...
Ты больна? А капо своего барака ты об этом сообщила?
Да нет, мне не на прием нужно, я всего лишь хочу кое о чем их спросить.
Спроси у меня. Я умею лечить все, что полагается здесь лечить.
Мой вопрос связан с тем, что случилось с сентябрьским транспортом.
Медсестра каменеет и подозрительно смотрит на Диту.
И о чем же ты хочешь спросить?
Об одном человеке.
Это твой родственник?
Да, мой дядя. Думаю, что врачи из сентябрьского транспорта, пока они были в карантиннои зоне, осматривали его перед смертью.
Медсестра не отводит от Диты пристального взгляда. В этот момент к ним подходит врач; на его белом халате тоже виднеются желтые пятна.
Послушайте, доктор, эта девочка спрашивает о некоем человеке из сентябрьского транспорта, который, по ее словам, получил медицинскую помощь в карантинном лагере.
У доктора опухшие глаза и усталый вид. Но все же он пытается изобразить любезную улыбку.
Так кого, по-твоему, мы осматривали в карантинном лагере?
Его звали Хирш, Фреди Хирш.
Улыбка с его лица мгновенно исчезает, словно занавес упал. Внезапно прорывается враждебность.
Да я уже тысячу раз говорил! Мы не могли ничего сделать, чтобы спасти ему жизнь!
Ноя всего лишь хотела...
Мы же не боги! Он весь посинел, никто не смог бы ничего сделать! Мы сделали то, что предписывал нам долг.
Дита хочет задать ему вопрос по поводу того, что он только что сказал, но врач, сильно раздосадованный, разворачивается на сто восемьдесят градусов и, не попрощавшись, уходит, очевидным образом в сильном раздражении.
Будь так добра, красавица, нам ведь работать нужно.И медсестра недвусмысленно показывает ей на дверь.
Выходя из госпитального барака, Дита чувствует на себе чей-то взгляд. Это высокий худенький парень с журавлиными ногами, которого ей уже как-то раз приходилось видеть то ли входящим, то ли выходящим из госпиталя. По всей видимости, он работает посыльным. Дита идет прочь, сильно огорченная тем приемом, который ей был оказан, и решает увидеться с Маргит. Находит подругу на улице, за дальним концом их барака, где та вычесывает вшей из волос сестры. Дита усаживается на камень рядом с сестрами.
Как у вас дела, девочки?
С тех пор как пришел майский транспорт, вшей стало больше.
Но ведь эти люди не виноваты, Хельга. Стало больше людей, а с нимибольше и всего остального,стараясь успокоить сестру, говорит Маргит.
Больше хаоса, больше неразберихи...
Да, но мы, с божьей помощью, со всем справимся,старается всем внушить бодрость Маргит.
Ноя больше не могу, я хочу уехать отсюда, хочу домой...всхлипывает Хельга.
Ее сестра уже не столько вычесывает гниды, сколько ласково гладит ее по головке.
Скоро, Хельга, уже очень скоро.
В Аушвице каждый бредит о том, чтобы уехать, выйти отсюда и оставить это место навсегда. Нет других мечтаний, ни о чем другом, кроме как вернуться домой, не возносятся молитвы Всевышнему. И все же есть один человек, стрелки на часах которого движутся в обратном направлении. Этот человек возвращается в Аушвиц. Против всякой логики, вопреки соображениям безопасности, вопреки здравому смыслу Виктор Пестек едет в поезде, направляющемся к станции Освенцим, в окрестностях которой создан самый большой за всю историю лагерь смерти.
25 мая 1944 года Виктор Пестек повторяет в обратном направлении тот путь, по которому он прошел шесть недель назад. Выйдя из ворот лагеря вместе с Ледерером, он, как и было задумано, сел на поезд на станции Освенцим. Чех, облаченный в форму лейтенанта СС, притворился спящим, как только они заняли свои места в вагоне, и ни один из патрулей, неоднократно прочесывавших поезд, не дерзнул даже попытаться побеспокоить офицера СС, мирно дремлющего по дороге в Краков.
Доехав до Кракова, они, даже не покидая здания вокзала, пересели на другой поезд, до Праги. Виктору вспоминаются нахлынувшие на него сомнения в тот момент, когда он выходил на перрон Главного вокзалаогромного столичного железнодорожного вокзала с металлическими перекрытиями высоченных потолков, кишащего людьми. Особенно памятен для него взгляд, которым они обменялись с Ледерером: настал момент покинуть относительно безопасное пространство купе и с головой нырнуть в людское море, в котором нет недостатка в разного рода соглядатаях. Указания к действию, сформулированные Пестеком, звучали предельно ясно: голову держать высоко, смотреть прямо перед собой, выражение лицахмурое, и не останавливаться.
Внутреннее помещение вокзала было наводнено солдатами вермахта, которые косились на их черные эсэсовские формы со смешанным чувством уважения и недоверия. Гражданские же даже глаз не смели на них поднять. И никто не решался сказать им ни единого слова. Ледерер заранее предложил, чтобы они отправились в Пльзень, где у него есть друзья. Там они спрятали эсэсовскую форму и нашли убежище в укромной хижине на самой окраине города, густо поросшей лесом. Ледерер осторожно восстанавливал свои контакты, чтобы с их помощью раздобыть четыре комплекта фальшивых документов: для них двоих и еще для двух женщин. На это у них ушло несколько недель. А вот о чем они не догадывались, так это о том, что гестапо буквально наступает им на пятки.