Теперь самое неприятноеразоружить своего партнера.
Андрей Иваныч, если вы уважаете наших командиров, если вы меня уважаете, прошу вас сдать мне пистолет.
Не сказал ни слова, но кобуру отстегивал с легким недоумением.
Нет ли еще какого оружия?
Пожалуйста! поднимает руки. И, наверное, очень это забавно глядеть со стороны, как невысокая шустрая бабенка обыскивает рослого капитана вражеской армии. С такой готовностью он подставляет ей свои карманы и с такой покорностью, что, может, кому и смешно. А он, кажется, ничего не видит в этом унизительноговедь не ей лично подчиняется.
Все, даже Китранов, встретили Крибуляка радушно, по-приятельскиеще бы, вон какие заслуги у него перед партизанами! Каждый, как у нас принято, изо всех сил жал ему руку, и он каждого обнял, прижимаясь щекой к щеке, по своему, знать, обычаю. Тут же попросил Марью Ивановну раздать подарки. Не к шоколаду и даже не к сигаретам потянулись партизаныгранаты оказались всего нужней, каждому досталось по тройке лимонок.
А больше всего обрадовались шести новеньким немецким маузерам. Оружие, видать, у них на вес золота. Два самых лучших отложилиэто Беспрозванному и Спирину. Остальныепо своим карманам. Вдобавокпортсигары, одеколон, мыло. Потом уже потянулись за ароматными «Дерби», которые им, кажется, не понравились: слишком слабые, махра лучше. К шоколаду не притронулисьпонесут детям и раненым, а также девчатам из разведроты.
Часа два продолжалась беседа словацкого коммуниста с партизанскими командирами. Марья Ивановна все это время была в дозоре. О чем у них шли разговоры, она только догадывается. Конечно, в первую очередь о задуманной Крибуляком диверсии на Шумихинском перегоне.
Пост разведчица покинула по оклику Андрея Иваныча.
Прибыла в ваше распоряжение, товарищ Крибуляк! Озорно вскинула руку, отдавая честь. Он доволен, улыбается: таким хорошим словом назвала, это не то, что «пан» или «господин».
Партизаны задушевно прощаются с ним, желают удачи.
Не беспокойтесь, все будет сделано! Торжественно козыряет.
Такое впечатление, будто они много-много лет знают друг другаединомышленники, товарищи, братья.
15
План боевой операции, предложенный Крибуляком, ясен и четок: в определенное время на Шумихинском участке пути начальник «баншуца» со своими людьми обеспечивает партизанам свободный подход к железнодорожной линии, отозвав караульных и подорвав особо важные дзоты. Все рассчитано так, чтоб фашисты не могли уличить капитана и его друзей в измене. А за партизан можно не беспокоиться. Насколько Марья Ивановна понимает, теперь у них и взрывчатки достаточно и оружия: в Клинцовских лесах приземлились первые самолеты с Большой земли. И еще одна важная новость: уже нет прежних разрозненных мелких отрядов, а есть созданная из них под единым командованием Клинцовская партизанская бригада.
День операции выдался пасмурный, к вечеру спустился дождик. Когда в густой темени до Ясного Клина донеслись первые мощные взрывы, разведчице не нужно было гадать, что это значит: дзоты взлетают на воздух. Затем последовали новые взрывы: теперь партизаны приступили к выполнению задания. Целый час сплошного гула. Как, наверное, немцы всполошились и как наши рады! Хоть бы там все было в порядке!..
Спать Самонина легла с чувством исполненного долга. Правда, прислушивалась к далекой канонаде с некоторым беспокойством, но ничто, казалось, не предвещало беды.
Чего только во сне не напуталосьто бомбежка, то идут на нее танки с крестами, то, наконец, будто бы расстреливают ее. Проснулась, и наяву словно бы те же выстрелы. Догадалась: кто-то стучит в дверь.
За окном предрассветное небо, как молозиво. Прислушалась в дверях.
Марья, это я, Франтишек
Что такое, неужели с капитаном что случилось? Руки никак не найдут запора, так заволновалась.
Спасайся!.. Тебя ищут Пан Крибуляк перешел к партизанам Фрицев много побил из пулемета, наших увел
Опомниться не успела, как Франтишека словно ветром сдуло. Вон в логу еле виднеется, тает в полумгле знакомая фигура словацкого солдата. Ни расспросить его, ни поблагодарить.
Где уж тут собирать добро, хоть бы голову целой унести. Шубку на себя и шапку, а поверх еще платок пуховый и плащ, на ноги валенки с галошами, кое-что из еды в узелок идай бог ноги! Уже на другой стороне лога из кустов услышала проклятья немцев, взламывающих двери ее дома.
Никак не укладывается в голове: что же все-таки могло произойти. Неужели они в чем просчитались и немцы его заподозрили в связях с партизанами? Или партизаны его не уберегли? А может, сам себя не уберег. Теперь горе ему и его семье.
Порыв ветра со стороны Шумихи донес далекие звуки боя, и сердце сжалось от тоски
Крики и шум позади не стихают. Теперь разграбят дом фашисты и разорят. Нет Марье Ивановне туда возврата. Ох, как, наверное, злятся немцы, что какая-то бабенка, ничем особым не приметная, «рус Марья» их всех вокруг пальца обвела, столько времени голову морочила. Попадись-ка им теперь в руки, живьем сожрут, отыграются за все свои неудачи!.. И подпольщики наверняка ее сейчас ищут, а может, и партизанские связные, чтобы спрятать или увести в леса. А кто из них знает, где она. Так что рассчитывать не на кого, только на себя.
С километр прошла по лесу, думала выйти на сахзаводскую дорогу, а тут немцы разъезжают на мотоциклах. Остановилась, подалась в другую сторону, к Выселкам, На опушке раздумала: место открытое, а уже день занялся, обязательно фашистам в лапы угодишь. Один выходпока укрыться в Ясном Клину.
Увидела знакомую бабку на задворках, подошла к ней.
Спрячь меня, бабушка, от немцев!..
Пойдем! Зазвала разведчицу в хату. Лезь на печку и сиди, как своя, и все!..
Да меня же знают, бабушка!..
Ах ты, жаль моя!.. Тогда на сеновал!.. Дед, отведи-ка девку!..
Ни слова не сказал старик, отвел. Да и покаялся. За день где только не побывал, и везде разговоры одни и те же: о налете партизан на железную дорогу, словацком капитане да о Самонихе, и кругом немцы рыщут. За поимку разведчицы обещана крупная награда, а тем, кто ее укрывает, расстрел.
Уже ночь была на исходе, когда хозяин дома окликнул ее на сеновале:
Слышь, уходи!.. В селах облавы Если тебя здесь найдут, нам конец И откуда ты, антихрист, свалилась, не дашь веку дожить!..
Старик прав: не должна она подводить людей. Никого не должна тянуть за собой в могилу. Надо уходить отсюда, пока ночь на дворе.
Ахнула, как вышла из сарая: бело кругомснегу успело выпасть чуть ли не выше валенок. Направилась к эмтээсовскому поселку через лесокгде бежком, где ползком, от дерева к дереву. «Если кто будет идти, прикинула, разгорну сугроб, спрячусь». И надо спешить, а то начнется движение по дорогам, головы из снега не подымешь.
Проползая мимо пустых цистерн из-под горючего, Марья Ивановна подумала: «Вот куда бы забраться, ни один черт не догадается!..»
В ожидании дня притаилась под хлебными амбарами. Расчет у нее простой: каким-то образом надо выискать возможность известить о себе своих друзей.
Земля под амбаром холодная, если прилечь, наверняка воспаление легких схватишь. И сесть никак нельзя: слишком низко. Так, видно, и мучиться: на локтях да на коленках.
Отсюда поселок весь как на ладони. Тихо, ни души, а уже рассвет, лишь кое-где закурились дымки из труб.
Потом появились полицаи, пошли по хатам со стуком и руганью. Им не открывают: видать, изрядно перепугали тут вчера людей, вот они и заперлись на засовы.
Выходи на работу!
Баб, мужиков из хат выволакивают, сгрудив в кучу, повели с лопатами на станциюстало быть, дорогу восстанавливать.
Потом немцы заявились и с ними начальник полиции Черноруцкий. Шастают, как воронье, от дома к дому, к Вере Пальгул, к Санфировым, к Петракозовым, ко всем подряд. Выжидала, не появится ли кто из своих вблизи амбара. Нет, люди ходят от нее далеко. А мимо два полицая прошли, имя ее упомянули. Еще верховые проехалитоже разговор вели о ней.
День клонился к вечеру. Вдруг поблизости послышались детские голоса. Вскоре ноги играющих ребятишек замелькали перед разведчицей, и одна из девочек глянула под амбар и обмерла, встретясь лицом к лицу с Марьей Ивановной. Самонина окликнула ее, чтобы не пугалась. Да где тамдевочка метнулась козочкой, что-то шепнула другим, те тоже заглянули под амбар икто куда. Лет по пять ребятишкам, несмышленыши. Разнесут теперь о ней по всему поселку.
Первым, кто появился у амбара, был староста Петракозов. Словно бы по делу он сюда, замки проверить.
Дядька Кузьма! окликнула его тихо.
Самониха, ты?! С ног сбились, тебя искамши Ну, слава богу!.. Новоселов сейчас придет Только куда тебя деть, не понимаю Кругом засады, патрули Из поселка не выйти
Дядька Кузьма, веревку бы!..
В загустевших сумерках Николай Иванович появился неожиданно, в руках у подпольщика были вожжи. Разведчица, покинув свое убежище, повлекла Новоселова по огородам, таясь в кустарнике. Он тоже так считает: спрятаться в цистерневсего надежней. Побудет тут день-два, а он срочно сообщит о ней в отряд, придут партизаны, выручат.
Одна из цистерн старая, заржавевшая, горючее в ней давно уже не держали. Эта подойдет. Новоселов забросил вожжи в горловину, затем помог разведчице взобраться наверх.
Из утробы огромной бочки разит керосином: еще не совсем выветрился.
Марья Ивановна приноровилась, как бы спуститься вовнутрь. Горловина узкая, как раз ей только и влезть. И тут над поселком грохнул выстрел, послышался стук дверей, людские голоса, выкрики.
Самониха под амбарами! В общем шуме разведчица различила грудной и хрипловатый голос Веры Пальгул.
Поздно, изменница, спохватилась, напрасны твои хлопоты!
Скорей, скорей! шепчет Новоселов. А то как бы ракету не пустили
Держась за веревку, втиснулась в отверстие, сгоряча колено зашибла и руку ободрала о железо, но это все пустяки. Главное, она в безопасности да еще бы Николаю Ивановичу уйти отсюда незамеченным.
Не смолкают крики, гремят новые выстрелы, и в цистерне гулко отдается каждый звук. Вспыхнули и ракеты, но это уже после, когда Новоселов смотал вожжи и ушел. При матовом свете Марья Ивановна оглядела свое новое укрытие, облюбовала место посуше. Вспомнила: целый день в рот ничего не брала. В узелке оставался ломоть хлеба, пожевала, только голод растревожила
Следующий день оказался, наверное, самым черным днем для жителей поселка. Каратели свирепствовали. Озлобленные крики немцев и полицаев, дикие крики избиваемых не утихали до вечера. Искали разведчицу. Но она не боялась, что кто-то ее предаст, лишь беспокоилась, что Новоселову теперь будет трудно к ней пробраться.
К ее большой радости, с наступлением ночи подпольщик был у цистерны. Он кинул ей тулуп, узелок с едой, фляжку воды. Сказал, что с партизанами связаться пока нет никакой возможности: со всех сторон бригаду обложили каратели. Он сам попытается выехать в отряд, а здесь о ней позаботятся другие подпольщики.
Тянутся томительные дни ожидания. Марья Ивановна прислушивается к каждому звуку: не идут ли партизаны ей на выручку. Но ничего, кроме ненавистных вражеских голосов. Чуют, мерзавцы, что она тут, в поселке, уйти ей некуда, а гденикак не поймут. По ночам патрульные перекликаются совсем рядом; нелегко улучить момент тому, кто по поручению Новоселова должен прийти к ней.
Двое суток никого не было. Все съедено и выпито. Жажда мучает нестерпимо. Хоть бы росинка была какая, чтобы во рту помочить.
И вот выдалась удачная ночьпонанесли ей всякой всячины. Попробовала яблоко, а ведь оно с огорода той самой бабы, что на пасху отчитала Марью Ивановну: дескать, куличи печем, а Родину не продаем, ни у кого больше таких в поселке нет. Ощупала посуду с квасом, а ведь кувшин-то бабки Санфировой. Каравай взяла в рукипо форме и по запаху определила: соседки Стефановны хлеб. На душе словно льдинка какая растаяла. Отломила разведчица кусок ситного да так и ела его пополам со слезами
И беда б в полбеды, если бы не головные боли. Начались они уже в самом начале сидения в цистерне. Недоедание, что ли, тому виной или нервное перенапряжение, а скорее всего, запах керосина. Так ломит в висках, нет никакого спасу, а кричать нельзя. И задышка берет, и никакая еда в рот не лезет. На пятые сутки она еще могла стоять на ногах, а потом легла, завернулась в тулуп с головой и уже не вставала. Иной раз очнется и не поймет: без сознания была или просто спала. Заслышав выстрелы, с надеждой подымала голову: не наши ли? И всякий раз ей тревожно: ведь придется партизанам из-за нее своей жизнью рисковать. «А что, если при этом кого-то из них убьют! ужасается разведчица, Тогда лучше пусть меня не спасают!.. Так я не хочу, лучше тут пропаду».
Партизаны пришли за ней лишь на девятые сутки. Была глубокая ночь.
Самониха, ты жива?
Слышит знакомые, родные голоса близких людей, и нет у нее сил им ответить.
Молчит. Не скончалась ли? Кажется, Новоселов сказал.
Марья Ивановна заворочалась, превозмогая свинцовую тяжесть в голове и собирая последние силы, хоть бы постучать, известить партизан, что она их слышит.
Живая, живая! Снаружи раздался возбужденный шепот. Два или три человека одновременно стали взбираться наверх. Вспыхнул фонарик, и послышалось знакомое почепцовское:
А ну, давай на-гора!.. Марья Ивановна, да ты что, или сама не встанешь?.. Тогда я сейчас!..
Но не тут-то было, никак не пролезет Вася в горловинутолстоват.
Попробовал Новоселов; казалось бы, тощ и не особенно широк, но и ему отверстие маловато. Приходится спускать в цистерну одну из партизанок. Она помогла подняться Марье Ивановне и обвязала ее веревкой поперек. Сверху потянули. Как ни старались быть осторожными, но, оказывается, выбраться из цистерны куда труднее, чем забраться в нее. На этот раз пострадали плечи разведчицы, чего она в радости и не заметила. Слезы у нее из глаз текут, все лицо заливают, рыдания подступают к горлудо того ослабла, просто перед людьми стыдно.
Ничего, ничего!.. Елка-то, она ведь зелена, а покров-то, чай, опосля лета!..
От чистого воздуха опьянела. Сперва оказалась на руках Почепцова, потом еще у кого-то, внизу.
Легкая, как перышко!
Вот оно что, сам Беспрозванный за ней пришел!
Марья, дорогая!.. склоняется к разведчице взволнованный Крибуляк. Не думал, что ты живая!..
Цела, невредима! басит Дмитрий Дмитрич. И в огне не горит, и в воде не тонет! На, принимай свою болшевичку!..
Бережность, с какою принял ее Андрей Иваныч, и нежность его поцелуев еще больше будоражат и без того взволнованную Самонину. Слезы текут и текут помимо воли, и нет у нее сил сказать словацкому капитану хоть слово, опросить, что же с ним произошло под Шумихой
Отравление, видимо, было серьезным, а возможно, и тиф пристал: Марья Ивановна еще недели две-три провела как в тумане, никого не узнавая вокруг.
16
Известно, горе одно не ходит. Чужое оказалось еще тяжелей своего. Изболелась душой, извелась, глядючи на страдания Андрея Иваныча. Сумный, одинокий в своем несчастье и словно окаменевший, он подолгу сидит в землянке у постели выздоравливающей разведчицы. То вынет из кармана записку, подобранную на железнодорожном полотне, и в который раз ее перечтет, то фотографии жены и дочек. Смотрит на них, смотрит, и вдруг плечи его судорожно задрожат.
Еленка!.. Мои деточки!.. Ох, сэрдцу больно!..
Тогда и Самониной ничто не мило на свете.
Кто-то из земляков капитана в записке сообщал о гибели его женынад ней учинили пытку в гестапо, и слабое сердце ее не выдержало. Детишек Крибуляка забрали его родители, которые, опасаясь преследования, выехали куда-то, вероятно, как думает Андрей Иваныч, в горы, где есть родня.
Обнять бы его, утешить!
Рассказывают, как на другой же день после боя под. Шумихой рвался он из отряда: дескать, может, немцы еще не заметили моей измены, и я, пока не поздно, вернусь, там я для вас полезней, и семья моя не пострадает. Еле убедили его, что немцам все известно и, если он вернется, его убьют. В отчаянии хватался за голову. И вновь донимал Беспрозванного:
А Марья как? Надо ее спасать! Отпустите меня Может, вы боитесь, что я убегу, пошлите со мной партизан. Хороший человек из-за меня пропадает!..
Участвовал в каждой попытке партизан пробиться в Ясный Клин, к ней на выручку.
А ведь никакого бы горя им, если бы не одна сволочь, некий Ковалко, гестаповский агент, подосланный в партизанский отряд. Еще ранней осенью подобрали его на лесной дороге, избитого и опухшего с голодухи. Всем отрядом его выхаживали, еду ему неслиот себя отрывали, от своих детей. Радовались его первой улыбке, первому румянцу на щеках, а когда поднялся на ноги, не пожалели для него теплой одежды, присланной с Большой земли, и вручили ему, стервецу, новенький ППШ, мечту каждого партизана. Подарили ему гармонь, потому что, к общему удовольствию, оказался, подлец, неплохим гармонистом. По вечерам веселил парней и девок. А Покацура тогда еще прислушался к его игре. «Ты, хлопец, чи сумской?»«Нет, я курский»«А ну, ще сыграй!» Тот сыграл. «Курский, говоришь?» «Курский»«А ну, ще!..»«Орловский я»«Так бы и говорил Гарно играешь!» Тут-то и насторожиться бы, но все только посмеялись. В ту пору население везло в отряд хлеб и мясошла закладка новых продовольственных баз. Место для них выбирали в непроходимых чащобах, над каждым тайником для маскировки посадили кусты и деревья, только предатель и смог бы их указать врагу. Ковалко исчез за сутки до налета на Шумихинский перегон. Думали, убит или ранен. Почти всем отрядом целую ночь проискали его в лесу, как хорошего человека. Что напрасно искали, поняли только на другой день, когда обнаружили на выходе из Клинцовской Дачи брошенные им одежду и автомат. А партизаны были уже на исходных позициях, ждали сигнала к боевой операциипо всей бригаде до пятисот человек. У каждого отряда свой участок дороги и своя группа прикрытия.