Опять стояли на каждом полустанке. Кто-то обнаружил, что в станционном буфете продается питьевой спирт по двадцать семь рублей за бутылку. Витька Шаповалов помчался в буфет и вернулся с покупкой.
Совсем дешевка, радостно сообщил он. А мне писали, что в Алма-Ате бутылка водки стоит теперь рублей триста.
Непонятное несоответствие цен вызвало всеобщий ажиотаж. Тем более что спирт продавался везде, на каждой станции. К обеду Витька Шаповалов и присоединившийся к нему Толька Фроловский выпили по стаканчику.
А ты будешь? спросил меня Виктор. Налить? Очень легко пьется. Только надо задержать дыхание.
Я отказался. А ребята выпили еще. Вскоре и из других куне стали доноситься пьяные голоса. Мне показалось удивительным, что у нас так много пьющих ребят. Потом сообразил, что пьющих не так уж и много, просто их соседям нелегко было отказаться: боялись прослыть паиньками, сосунками. Виктор собрал компанию играть в очко. Игроки явились в наше купе с бутылками. И пошло! Я засыпал под хватающий за душу шепот:
Играю втемную, беру еще карту!.. Последняя рукахуже дурака!.. А вот смотрите: ваши не пляшут!..
Утром Толька Фроловский хватился своих сапог.
Жулики! закричал он благим матом. Верните обувь! Как не стыдно воровать у своего же товарища!
Никто, однако, не отзывался. Отыскать вора не удалось. Поди дознайся, кто покупал этот проклятущий спирт за свои деньги, а кто перегнал в жидкое состояние Толькины сапоги. Опять стали табуниться компании картежников и выпивох. Испуганный Толик больше уже не пил и не играл. Он то и дело заглядывал под нижнюю полку, надеясь на чудо. Увы Следующие две ночи во избежание новых происшествий все спали не разуваясь.
Конечным пунктом нашего путешествия был город Кзыл-Орда, засыпанный по самые крыши снегом и продуваемый всеми ветрами неоглядных степей. Мы построились на маленькой площади у приземистого вокзала и двинулись в путь. Было двадцать градусов мороза, не меньше. Быстро закоченели уши, нос, руки; хлопчатобумажные пилотки ничуть не защищали голову от дикого холода. На Толика Фроловского было жутко смотреть: он маршировал по снегу в портянках, перехваченных шпагатом.
Мы добрались до высокого забора, из-за которого выглядывали крыши каких-то корпусов. У ворот стояли дневальные в синих авиационных шинелях с курсантскими петлицами. От них мы узнали, что сюда из подмосковного города Серпухова эвакуируется школа авиамехаников. Нас разместили в классах, где не было еще ни столов, ни табуреток. Жарко топились голландские печи. Неровный свет из дверки печи весело мигал на побеленных стенах. Мы четверо суток не снимали шинелей, теперь разделись, расстегнули воротники гимнастерок и наслаждались теплом, приятно растекавшимся по всему телу.
Нас сводили на ужин, привели назад. Потянуло ко сну, но заснуть удалось не сразу. Появились бутылки со все тем же двадцатисемирублевым спиртом. Витька Шаповалов бегал из класса в класс, участвовал в разных веселых компаниях, бражничавших всю ночь. Я ворочался на полу, постелив под бока шинель и положив под голову свой школьный портфель.
После завтрака нас построили и вывели за пределы школы. Нетрудно было заметить, что мы шли по той же улице, что и накануне вечером, только в обратном направлении. Вскоре показалась привокзальная площадь с одноэтажным зданием станции.
Нас не приняли, шепнул мне всезнающий Яша Ревич. Ведь школа-то еще едет, все оборудование в пути
Зачем же нас сюда привезли? удивился Абрам Мирзоянц, услышавший Яшкины слова. Разве нельзя было узнать по телефону или телеграфу, нужны ли мы здесь?
Задай мне вопросик попроще, ответил Яков. Я ведь не генерал. Видно, на тот час междугородный телефон был занят, вот дозвониться и не смогли.
Не все так просто, ребятишки, вступил в разговор Виктор. После нескольких дней куража у него было хорошее настроение. Вполне возможно, что в головах у высокого начальства вдруг заскрипели покрытые ржавчиной колеса: как же таклетчиков вдруг высаживать из кабин и отправлять под пузо самолетов? Вот увидите, нас повезут дальше, в Чкалове есть старая летная школа, сейчас там выпускают на СБ. Если повезут на север
Нас повезли на юг. Проехали Тартугай, Чиили, Туркестан, Арысь, Ташкент. Перед Урсатьевской разнесся слух, что нас возвращают в Фергану, в летную школу. Но вот на этой узловой станции Ферганская ветка ушла влево. Поезд шел на запад.
Наверное, попадем в Красноводск. А там морем в Баку, на Кавказ, в общем, мимо Ашхабада не проедем. Хоть на минуточку да забежим домой, радовался Яшка Ревич.
Радоваться, однако, довелось не ашхабадским, а самаркандским ребятам, их в нашей школе тоже было немало. На три недели нашим обиталищем стал Самаркандский автомобильный техникум на Дагбитской улице Старого города. В техникуме занятия давно уже не велись, но на стенах классных помещений все еще висели схемы автомобильных моторов, большие фотографии ЗИСов и ГАЗов. На обширном дворе, обнесенном высоким забором, валялись ржавые кузовы, снятые с колес, изрезанные шины, пустые банки из-под технического масла, всякий металлический хлам.
Кормили нас в какой-то столовой, расположенной далеко от техникума, а спали мы опять в пустых классах, постелив на пол свои шинели. Было очень тесно, лежать приходилось лишь на боку, вплотную прижавшись друг к другу, так что сменить положение можно было лишь в том случае, если поворачивался весь ряд. Ночью вставать не рекомендовалось: встанешь соседи во сне подвинутся, твое место тут же исчезнет, втиснуться назад будет уже невозможно. Придется клевать носом до самого утра, примостившись где-нибудь на крылечке.
Нам объявили, что на базе техникума создается школа авиамехаников. Но шли недели, а занятия не начинались. Не было ни учебной матчасти, ни преподавателей. Но где-то все же какие-то колесики крутились. Из разных мест на Дагбитскую улицу прибывали команды призывников, их обмундировывали, и они становились такими же, как и мы, курсантами неоткрытой школы авиамехаников. Вместе с нами они ходили строем в столовую, возвращались в техникум и болтались без дела. Все шло тихо, спокойно, никакой информации, никаких новостей
Впрочем, была одна новость: после долгой канители Толька Фроловский, стоически шагавший по снегу в изодранных до невозможности портянках, получил наконец- таки обувь. Он появился в новеньких желтых ботинках на звенящих о камни подковках.
Посмотрите, вот написано: английские! хвалился Анатолий, охотно выставляя напоказ свою обнову. Легкие, удобные, аж душа радуется! Да и обмотки ладно облегают ноги, не то что голенища шириною с океан.
Мои кирзовые сапоги давно просили каши, с внутренней стороны голенища протерлись до дыр, подметки развалились, сквозь образовавшиеся щели выглядывали портянки.
Советую и вам переобуться, продолжал Фроловский. Отдадите на складе свои сапоги, тут же получите новенькие ботинки. Вот мне было куда сложнее: я ведь ничего не мог отдать кладовщикам взамен, а им нужно для отчета.
Толькины слова возымели действие. Через полчаса многие из нас щеголяли в новой обуви. Ботинки с клеймом на подошвах «Мейд ин Инглянд» были первым импортным ширпотребом, который довелось надеть мне и моим сверстникам
После обеда мы отправились погулять в город. Узкие улицы Старого города вели к изумительным памятникам прошлого: к мечетям, минаретам, медресе. У входа в Регистан на грязном коврике, сложив ноги крестиком, сидел слепой дервиш. Он выкрикивал, что никак нельзя было раскапывать могилу кровавого Тимура: как только прах его вынули из земли, разразилась страшная война. Я вспомнил: в день начала войны читал в «Комсомолке» заметку, что профессор Толстов в Самарканде в мавзолее Гур-Эмир вскрыл склеп владыки Востока
За древними строениями у хауса шумел базар. Мимо прилепившихся друг к другу лавчонок проходили ослики с поклажей. В крохотных мастерских ремесленники занимались своим делом. Портной кроил кусок бархата. Кузнец раскачивал мехи горна. Медник выстукивал замысловатый узорчатый поднос. Гончар крутил свой круг, и на наших глазах из бесформенного куска глины вырастал кувшин.
На деньги, которые нам присылали из дома, мы накупили всяких сладостей и вернулись на Дагбитскую улицу. Нас ждали новости. Яков Ревич узнал от кого-то в штабе, что в Самарканде никакой школы авиамехаников открывать не будут, а нас распределят по разным училищам, которые эвакуировались из прифронтовых городов в Среднюю Азию.
Это совершенно точно, уверял нас Яков. Человек, который рассказал мне об этом, врать не будет, он знает наверняка.
Наутро сведения, добытые Ревичем, подтвердились полностью. Нас всех выстроили во дворе и выкликнули курсантов, фамилии которых начинались с «А» и до «Е». Их отправили в училище связи. Через день буквы «Ж», «3», «И», «К» убыли в инженерное училище. Спустя три дня отправились в дорогу буквы «Л», «М», «Н», «О». Им предстояло стать офицерами-артиллеристами.
В классах стало совсем свободно. Виктор Шаповалов с видимым удовольствием разбрасывал руки по полу и говорил:
Ну вот, теперь попанствуем, поспим со всеми удобствами. Еще есть в резерве «О», «П», «Р» и так далее. А до тех, которые на «Ш», доберутся не скоро
Три дня прошло в больших ожиданиях. Но о нас будто забыли. Мы были предоставлены сами себе, даже в столовую ходили толпой. Болтались на площади у Регистана, заглядывали на базар. Наконец оставшиеся буквы собрали всех вместе. Последних двести пятьдесят бывших курсантов летной школы повели на вокзал
ГЛАВА ПЯТАЯ, ЗАПИСЬ ПЯТАЯ
«Зачислен курсантом Харьковского пехотного училища.
Январь, 1942 г.»
На войне меня согревала мама
Она еще писала мне письма в Самарканд, на Дагбитскую улицу, а я уже сидел опять в эшелоне и ехал неизвестно куда
В ночи бесновалась вьюга. Зима, неприветливо встретившая нас в Кзыл-Орде, вторично обрушилась за Самаркандом. Мороз, словно чувствуя, что ему еще недолго властвовать в этих местах, лютовал вовсю. Вагоны не топили, в умывальниках застыла вода, сквозь щели в окнах врывался свистящий ветер, превращаясь в клубы пара. Подняв воротники шинелей и надвинув пилотки на самые уши, ребята прыгали в узких проходах между полками, но согреться так и не могли.
Почти весь наш бывший экипаж был в сборе, так уж получилось, что у большинства ребят фамилии начинались с последних букв алфавита: Пестов, Ревич, Чурыгин, Шаповалов. Отсутствовал лишь один Абрам Мирзоянц, попавший в артиллерийское училище. Зато к нам в компанию пристал Борис Семеркин, бывший вегетарианец. В летной школе он совсем пропал из нашего виду, из ашхабадцев он почему-то только один оказался в другой учебной эскадрилье, и теперь мы с Яковом Ревичем были рады вновь повстречать своего земляка.
От станции Урсатьевская эшелон опять свернул на Ферганскую ветку. Однако никто уже не питал никаких иллюзий насчет того, что нас возвращают в летную школу. А вот когда прошел слух, что едем в Наманган учиться в эвакуированном Харьковском пехотном училище, то все поверили. Поверили и приуныли.
Яков Ревич, принесший нам эту весть, сказал:
Чкаловых из нас не вышло. Моторяг Потаповых тоже. Зато получатся сержанты Ахонины. Ать, два, левой! Яков никак не мог забыть ненавистного ему строевика. Только не пойму, зачем из авиации в пехоту нас везут через Кзыл-Орду и Самарканд. Зачем такой крюк? От Ферганы до Намангана можно на арбе доковылять за сутки или просто пешочком прогуляться.
А по мне, лучше командовать стрелковым взводом, чем быть технарем, отозвался с верхней полки Толик Фроловский. После того как его, босого, обули в Самарканде, он стал бодро смотреть в будущее: дескать, шлепать в портянках по снегу при двадцатиградусном морозеэто вещь серьезная, а все остальное проще. Пусть уж лучше пехота, чем на аэродроме хвосты заносить.
На Тольку зацыкали со всех сторон, его выступление было воспринято как прямая измена нашей мечте о крыльях.
Да что вы на меня набросились? огрызнулся Фроловский. Разве я гоню вас в пехоту? Идет война
Витька Шаповалов так топнул сапогом по полу, что стекла зазвенели.
Да, война! И я готов идти хоть сейчас рядовым красноармейцем в бой. А учиться на пехотного лейтенанта не хочу и не буду. Это мое право.
Верно! поддержал его Эдик Пестов. Это наше право. Стыдно, будучи рядовым, проситься в командиры, укрываться от фронта: пересижу, дескать, в училище, а там и война закончится. Но идти рядовым в бойпочетно. Кто может нам это поставить в вину? С первой же маршевой ротой готов отправиться на фронт.
Его поддержал весь вагон.
Ну и я с вами, сдался последним Толик Фроловский. Итак, решено: учиться не будем, все просимся на передовую.
К утру, когда поезд наконец дотащился до Намангана, заметно потеплело. Брызнуло яркое солнце. С крыш станционных зданий со звоном падали крупные капли. Воробьи, весело чирикая, стряхивали с веток разбухшие хлопья рыхлого снега.
Эвакуированное пехотное училище было расквартировано в разных местах: в старых казармах, на центральной площади, в городском парке, возле стадиона. Нас прямо с вокзала привели во двор бывшего экономического техникума, где в директорском кабинете сразу же начала работать мандатная комиссия. Вызывали по алфавиту. Первым из нашей компании на комиссию отправился Эдик Пестов. Вернулся он раскрасневшийся, возбужденный и необычайно гордый.
Ну что? кинулись мы к нему.
Как договорились. Отказался. Обещали отправить в маршевую роту.
То, что нам надо! одобрительно крякнул Виктор Шаповалов.
Ребята проходили комиссию один за другим. И не задерживались. Вслед за Эдиком попросились на фронт Ревич, Семеркин, Фроловский И вдруг неожиданный удар нанес всем нам Иван Чамкин. Тот самый, который первым среди всех ферганских курсантов совершил самостоятельный полет.
Дал согласие учиться в пехотном, сообщил он.
Как ты мог! набросился на него Яков. Ведь твой портрет вывесили на нашем аэродроме, ты прирожденный ас, без пяти минут Ляпидевский, Молоков, Каманин
Иван пожал плечами.
Что теперь поделаешь? Полковой комиссар заглянул в мои документы и сказал: «Да ты, оказывается, рязанец! А рязанцы испокон веков в пехоте служили. И с Петром били шведа под Полтавой, и с Суворовым через Альпы шли»
При Суворове не было авиации, сплюнул сквозь зубы Витька Шаповалов, выражая свое презрение к Чамкину. Здорово они тебя на рязанском квасе купили.
Почему купили? не понял Иван.
Вот я тебе такое скажу Яшка Ревич встал в боевую позу.
Что хотел сказать Яшка, я не услышал. Дежурный по штабу лейтенант выкликнул мою фамилию.
В небольшой комнате жарко топилась «буржуйка». С потолка свисала электрическая лампочка, но на столе, покрытом кумачовой скатертью, стояла большая керосиновая лампа, видимо, электричество подавалось не всегда.
Старшими среди сидящих за столом командиров был полковой комиссар, как потом я узнал, комиссар училища Осипов.
Курсант Двадцать третьей Ферганской школы пилотов Шатуновский по вашему вызову явился, доложил я.
Насколько мне известно, такой школы уже не существует, улыбнулся полковой комиссар. А есть Харьковское пехотное училище, куда вы приехали учиться.
Приехал, но учиться в нем не желаю, выпалил я, давно готовясь сказать это и теперь почувствовав облегчение: что будет, то будет, а ребят не подвел.
Полковой комиссар нахмурился.
Какие у вас на этот счет соображения? устало спросил он.
Да такие, как у всех.
В армии каждый говорит только за себя и сам отвечает за свои поступки. Коллективные просьбы и обращения не предусмотрены уставом. Итак, мы вас слушаем.
В авиацию я пошел добровольно. Мечтал стать летчиком, для этого поступил в школу военных пилотов. Становиться же кадровым общевойсковым командиром не хочу. Прошу отправить на фронт рядовым бойцом.
Вопреки моим ожиданиям, на меня не закричали. Полковой комиссар сморщил лоб и обратился к сидящему рядом с ним майору:
Товарищ Горошко, у вас есть вопросы к курсанту?
Плечистый чернобровый красавец майор провел широкой ладонью по густым волосам.
Вопросов нет, но пару слов скажу. Видите ли, курсант, обратился он ко мне, учить вас на летчика мы здесь, к сожалению, не сможем, нет у нас ни аэродрома, ни самолетов, ни летчиков-инструкторов. Поймите же, молодой человек, сейчас идет война, и мечты сбываются далеко не у всех. Курсанты нашего Харьковского пехотного училища поступали к нам еще до войны, мечтали стать командирами, но с первых дней боев оказались вместе с училищем на фронте рядовыми бойцами. И дрались, как герои. А потом пришел приказ: всему командному составу ехать в тыл. Заниматься своим основным делом: готовить офицерские кадры. Думаете, легко нам было подчиниться этому приказу? Мы мечтали вместе с нашими воспитанниками освободить от врага наш родной Харьков. Ведь там в фашистской неволе остались родители, жены, дети. И вот наши курсанты поднялись в атаку, а мы поехали совсем в другую сторону. Мы бы отдали все, чтобы остаться с ними там, на фронте. Но приказ есть приказ, военные люди обязаны подчиняться приказу