Уже ощущалась близость Рима. От поместий тянулись желтые извилистые дороги, то появляясь, то исчезая в кустах. Различного рода повозки шумно, в столбах пыли двигались в столицу: груженые двухколесные карпенты, рэды, запряженные мулами цизии, в которых катили молчаливые и надменные граждане; в бастернах путешествовали вольноотпущенники, с гордостью посматривая на рабов в полях; из открытых и закрытых носилок сквозь блестящие слюдяные оконца порой виднелись приятные лица матрон. Чем ближе была столица, тем оживленнее становились дороги, кое-где, подобно Аппиевой, мощеные черными плитами из лавы.
Поднялся ветер, по небу потекли полупрозрачные взъерошенные облака, их странные очертания напоминали изящных фламинго. Распустив парус, актуария неслась среди скопления остальных судов, идущих в том же направлении, и кормчий в красной шапке, напрягая мускулы, с трудом поворачивал руль. Купеческие суда, заполненные разнообразными товарами, гиппагоги, предназначенные для перевозки животных, триремы, полные пассажиров и груза, афракты, фазенывсе это кипело и двигалось под цветными парусами. К кораблям примыкали барки с причудливыми фигурами на корме, заполненные путешественниками. Меж судов шныряли лодки рыбаков и продавцов плодов, которые громко кричали о своем товаре и осыпали друг друга бранью, если один у другого перехватывал покупателя.
С неприязнью и удивлением глядел Флавий на всю эту сутолоку, ему было непонятно, откуда взялись все эти многочисленные корабли, словно в беспокойном сне поднявшиеся из желтых, кипящих вод Тибра.
Потянулись селения с серыми приземистыми домами, орошаемые виноградники, поля, где погонщики-даки понукали быков. Толпы людей двигались по дорогам: мелкие ремесленники, городская беднота, вольноотпущенники с разного цвета кожей, иные из них везли на грубых повозках свои семьи и имущество. Группы кочевников, исчезавшие порой в выжженных солнцем кущах, направлялись к столице, точно болезнью пораженные всеобщим стремлением в Рим. Белозубые дикари были вооружены длинными ножами, а женщины, трепеща монистами, под звон тимпанов плясали перед повозками и хватали на лету мелкие монеты. Иногда в жарких лучах сверкал сестерций, и самая проворная ловила подарок. Тяжело дыша, со смеющимися лицами, придерживая руками пышные груди, женщины убегали в розовую стволистую тень.
Попутчики Юлия, сгрудившись на корме, стали громко обсуждать недавнюю гибель Флавия Клемента, сильно взволновавшую всю Империю. Не было сомнений, что этот человек пал от руки Домициана Германика. Свирепый и мнительный император дошел до того, что убил своего двоюродного брата едва ли не в его консульство!
В Риме жестокие нравы, говорил один толстый маленький италик в простой тунике, но дорогих красных сандалиях с золотой застежкой в виде солнца. Скоро граждан станут резать прямо на улице по самому ничтожному поводу, как этого ленивого Клемента!
Но сыновей родственника император взял под свою опеку, возразил ему подрумяненный эрарный трибун, костлявый, коротко стриженный, с выпученными глазами в обрамлении голубоватых век.
Хо-хо! Что ты говоришь! Опеку! набросился на него италик. Хотел бы ты своим детям такую опеку добровольно?.. Нет, вот что я вам скажу, гражданесвирепость императора до добра не доведет. Эта свирепость убьет и Рим, и Империю, и нас с вами, и самого Германика!
Рим вечен, и, как вечный город, он переживет все, спокойно сказал грек, так плотно завернувшийся в паллиум, что ткань натянулась на плечах.
Италик даже не удостоил его взглядом:
А эти немыслимые издержки на постройки, золотые статуи на Палатине в его честь, повышенное жалованье солдатам, почитающим его! А зрелища!
Но ведь ты сам спешишь на зрелища, заметил с усмешкой грек.
А почему нет! Я люблю игры и гладиаторские бои в амфитеатре. Зачем отрицать очевидное? италик подмигнул. К тому же, говорят, что на этот раз биться будут не только дикари-мужчины, но и девы!
Так вот оно что! Зрелища! Они говорят о зрелищах и жаждут их, будто им мало крови. Домициан устраивает роскошные игры. Амфитеатры и цирки наполняются ревущей, раздраженной видом агонии и ужаса толпой. Она требует от бойца с потемневшим от крови мечом смерти побежденному. Гладиатор поворачивается к императорскому ложу, глаза их встречаются, и тогда император медленно, с наслаждением подает знак. Даровать жизнь!.. Под одобрительные клики и призывы богов истекающего кровью гладиатора уносят в сполиарий, где, возможно, убивают ударом в грудь. Молодых бойцов Домициан отдавал в обучение не только к ланистам, но и, в подражание Цезарю, в именитые дома всадников. Достоинства и пороки смешивались в сердце этого человека. Казалось, он не принадлежит себев такой зависимости был император от своих страстей!..
Цирк волнуется, залитый кровью ретиарий белеет в свете факелов. С желтых клыков зверей капает слюна Зрелища! Да! Народу нужны зрелища и хлеб. Солдатамвойна. О, Юпитер!.. Прекрасный город, его сады, арки, портики, цирки, Капитолий; храмы, где, подобно видениям, беснуются в священной пляске жрицы; колонны, библиотеки, все это розовое дымное сияниевсе, все плывет в крови, и кровь проникает в мелкие трещины божественных статуй. Рим, сосредоточение культур Востока и Запада, мистическая атмосфера греческих, египетских, римских, сирийских и западных культов, отвлеченных, чистых, лишенных человеческих страстей богов.
Что значишь ты, Рим, перед гладиатором с обнаженным клинком и лоснящимся бронзовым торсом, у ног которого простерт менее удачливый раб!..
Просвещенный Рим, что ты перед злобной улыбкой императора?..
Флавий стиснул зубы. Ненависть была в его думах, и настроение, близкое к отчаянию. Он, сильный, могучий, прекрасный Юлий, скоро взойдет на Палатин и поклонится Германику.
Шум голосов отдалился, теперь патриций слушал только звон канатов и обрывки приказаний капитана. Выпрямившись во весь свой рост, префект смотрел прищуренными глазами на подымающееся впереди видение в бликах реки. Он молча, без улыбки, ждал свидания с городом, который сулил ему много наслаждений. Город, о котором он мечтал все эти месяцы, и который теперь, вблизи, стал ему так ненавистен.
В огромной круглой зале со стройными колоннами и полом из редкого лунного камня собрались придворные и приближенные императора. Речь здесь лилась свободно, и мысли, угодные императору, высказывались громко, ведь прекрасная акустика приемных залов дворца Цезарей способствовала тому, чтобы подобострастные речи были услышаны Домицианом. Впрочем, собравшиеся здесь не были пустым скопищем, в огромном зале образовалось несколько кружков, где велись замысловатые беседы. Некоторые придворные переходили от кружка к кружку, бросая несколько остроумных фраз и тем самым легко изменяя ход споров. Таков был консуляр Цивика Клемент, весельчак и баловень судьбы. Его огромное неиссякаемое богатство позволяло ему получать удовольствие от жизни, не сдерживая своих буйных фантазий. Выходки консуляра поражали даже Рим, привыкший к расточительству. Цивика же только посмеивался и говорил, будто видит свое истинное предназначение в том, чтобы удивлять сей Вечный город.
Пока Рим обо мне говоритя жив! часто восклицал он.
О его смерти затем тоже много говорили, но шепотом, в тайных покоях, ибо Цивика Клемент, друг и соглядатай Домициана, был убит самим императором по доносу. Накануне казни Домициан был милостив к консуляру, и, прогуливаясь с ним в дворцовом саду, он указал на человека в конической шапке, сидящего у постамента одной из статуй, и сказал:
Хочешь, завтра мы послушаем этого негодного раба?
С удовольствием! воскликнул Цивика, рассмеявшись. Уж если у императора достает времени беседовать с такими людьми, что говорить о его верном слуге! Я вижу, сей человек беден, и затеряйся он в толпе, то вовсе перестал бы существовать, ибо кто безвестен, тот не существует! Но здесь, у подножия прекрасной мраморной Урании, он кажется сущим чудовищем! Кто он?
Это продавец соленой свинины. В Транстиберине он существует, ответил Домициан, глядя в глаза Цивике.
Ты говоришь загадками, рассмеялся тот, и брови его округло поднялись, собрав морщины на лбу. А между тем, этот урод святотатствует против искусства. Посмотри, как портит он одну из девяти муз Аполлона, так дивно завернувшуюся в складки пеплума! Экое чудовище!
Мне нравится, что ты так радеешь об искусстве, ибо лишь оно вечно, проговорил Домициан, срывая розовый бутон.
И небо! Бескрайнее латинское небо, обиталище бессмертных богов! О, как оно прекрасно и многоцветно! Фимиам и амброзия витают в эфире, а сейчас, взгляни, Цезарь, расплавленное золото растекается над Римом!
Ты не заметил важной детали, Цивика, спокойно возразил Домициан. Вон те красные полосы с рваными краями похожи на дымящуюся кровь.
Странная тень пробежала по лицу консуляра.
Я не поэт, продолжал император. Мне не угнаться за тобой, друг мой Цивика. Но нас ждет прекрасное вино! Идем же! Воздадим хвалу всемилостивым богам мареотским белым из лучшего виноградника Александрии, что раскинулся на берегу озера!
Клемент облегченно вздохнул, а император длинными нервными пальцами смял бутон, вонзая ногти в нежные лепестки, и швырнул в сторону Урании, наполовину окунувшейся в алые лучи закатного солнца.
Когда эта величественная пара прошла мимо, торговец из Транстиберинского квартала поднял глаза из-под кустистых бровей и проводил ее долгим взглядом. Удаляющийся смех Цивики Клемента долетел до мраморных муз, скрывающихся в кущах, и вызвал слабый крик торговца, который, дрожа обхватил камни, а потом вскочил вдруг, сорвал с головы, свою войлочную шапку и принялся топтать ее ногами
Улыбаясь и поправляя завитые локоны, уже начавшие седеть, Цивика отошел от одной из групп и направился теперь к молодым дамам, расположившимся на стульях и в прекрасных креслах слоновой кости, привезенных сюда из дворца Птолемеев в Александрии.
Ох уж и уморил меня этот софист Пета! проговорил Цивика, притворно утирая лоб тыльной стороной белой холеной руки. Скучнейший человек! Несравненная Афродита видно позабыла о нем, и теперь рядом с этим несчастным шествует Венера Либитина, обращающая в бегство всех хорошеньких женщин Впрочем, нет! Может быть, некоторые из этих несравненных девушек желают опробовать свои чары на заплесневелом сухаре?
Раздался переливчатый смех девушек, их лукавые взгляды полетели в сторону круглоголового Петы, запальчиво говорившего что-то философу из Пирея в оливковом паллиуме, который слушал, по-птичьи склонив голову набок и устремив на собеседника томный взгляд коричневых с голубоватыми белками глаз. Ученых окружало несколько человек, желавших услышать ответ грека.
Фи! Терпеть не могу этого Петы! воскликнула одна из девушек и надменно вздернула округлый подбородок. При этом движении брызнули в разные стороны узкие лучики от драгоценной диадемы, венчавшей высокий розовый лоб. Вы только взгляните на эти выпученные водянистые глаза и бледную кожу в пятнышках! Мне кажется, она всегда холодная. Фи!
Снова послышался чистый женский смех и восклицания: «Фи! Фи! Какая гадость!»
О, женщины! воскликнул Цивика, оправляя красивые складки белоснежной тоги. Вы несправедливы. Сей ученый муж обладает умом, который по достоинству оценил император, ибо он лично пригласил его ко двору. Что же до внешности аллигатора ну, что же поделаешь Боги что-то даруют, а что-то отнимают. Оставим это!.. Я заявляю, что нет прекраснее и соблазнительней римских женщин! Хотел бы я взглянуть на то, как ученый муж станет гореть и корчиться от любви к одной из красавиц, присутствующих здесь. Право же, это будет забавно!
Одна из девушек вскочила с кресла и, шутя, стукнула консуляра по плечу сложенным веером из страусиных перьев.
Ты скуп, Цивика, закричала она, весело смеясь. Юность дарит нам богатые яства, что насыщают и радуют глаз. Ты же собираешься потчевать нас старым сухарем.
Конечно! отвечал консуляр, засмотревшись на прелестное создание, чья тонкая шея и высокая прическа были увиты жемчугом, а лицо с мелкими, не лишенными привлекательности чертами, обрамляли колечки и спиральки мягких волос. Свежий паштет из ветчины, фазана и теста несравненно приятнее. Но так ведь он сам тает во рту. А мне интересно, справятся ли ваши острые зубки со старым сухарем?
О, Цивика, ты неподражаем. Но чего стоит любовная игра, после которой чувствуешь себя так, словно тебя напоили грязью?
Вот! консуляр всплеснул руками. Вот! Вот! В этом вы все, женщины. Вам подавай гармонию. Мало того, что муж учен, так он должен быть еще и прекрасен, как Адонис!
К этому разговору прислушивалась матрона в белой столе с прямыми складками, расшитой замысловатыми узорами, и высоких белых сандалиях с узкими загнутыми мысками. Она была среднего роста, но излишняя полнота визуально делала ее ниже. Лицо, сильно набеленное и нарумяненное, еще хранило следы когда-то дивной красоты, а взгляд тщательно обведенных антимонием глаз умел становиться влажным и притягательным. Это была жена сенатора Цереала, Гельведия, доверенная подруга царицы, такая же распутная и слабая, как и сама Августа.
Войдя в круглый зал, Гельведия недовольно скривилась, увидев такое множество придворных. На какое-то время разговоры увлекли ее, но потом она отошла к большому окну, начинавшемуся очень низко от пола, и некоторое время в задумчивости глядела на Рим. Вскоре и это ей наскучило. Гельведия обвела глазами роскошное убранство зала, его колонны с золотыми капителями в сиянии солнца, льющегося из отверстия в потолке, статуи, выполненные лучшими македонскими мастерами, тяжелые бронзовые и золотые люстры, спускающиеся со свода с потемневшими фресками. От множества цветов распространялся густой удушающий аромат, вызвавший у Гельведии приступ головной боли. Ничто в это утро не радовало достойную матрону: свет был слишком ярок, изумрудная зелень садовотвратительна.
Гельведия заскользила к скрывавшимся за тонкими занавесями портикам, залитым теплым солнцем и с ласточками, носящимися меж колонн с криком и трепетом крыльев. У одного из выходов стоял преторианец в шлеме и с обнаженным мечом. Его серые глаза смотрели мимо матроны, на плечах лежали жесткие светлые локоны. Легкий панцирь воина отливал холодным серебристым блеском, короткий хитон, затканный пурпурной каймой, открывал смуглые мускулистые ноги с сильными голенями, обутые в сандалии с пряжками из оникса в золотой оправе. Драгоценности сверкали на широких золотых запястьях и рукояти меча. Гельведия не спеша осмотрела часового, и взгляд ее снова устремился к его молодому суровому лицу, окаймленному короткой бородой. Лицо преторианца понравилось знатной даме. В особенности, привлекали его глаза, серые, как сталь, и такие же холодные, не выражающие ничего. Душа воина была скрыта для нее за этой сталью.
Глаза Гельведии сузились, а верхняя губа хищно приподнялась. Она резко повернулась и быстро пошла к выходу из зала, похожая на гигантского мотылька в своих широких шелковых одеждах. Она уже была близка к выходу, и разодетые рабы готовились распахнуть широкие двери, как до нее донеслись отдельные фразы странной беседы между старым сердцеедом Цивикой Клементом и дочерьми знатнейших семей Рима. Из любопытства она остановилась и, не замечаемая никем, некоторое время прислушивалась к невинной болтовне, в которой, однако, чувствовалась пикантная двусмысленность. Случайное упоминание Адониса подстегнуло ее вступить в беседу:
Уж не возлюбленного ли самой Афродиты имеешь ты ввиду, дорогой Цивика? спросила она резким, похожим на вопль чайки, голосом.
Все обернулись. Веера в руках некоторых девушек затрепетали, обвевая их разгоряченные веселые лица.
Именно его, прекрасная Гельведия, с поклоном отвечал Цивика, смеясь ей в лицо.
Ну, конечна! Какое девичье сердце не растает при виде подобной красоты Мне, между прочим, известен живой Адонис. В его жилах течет жаркая кровь народа Востока. Ах, он грациозен, как леопард, и прекрасен, как утренняя заря!.. Порой боги, создавая смертного, надевают на себя хитон ваятеля, и из-под их пальцев выходит истинное произведение искусства, вечное и могучее, как Рим!
О ком ты говоришь? вскричали девушки.
Как! Вы могли забыть Адониса! Кто однажды видел его, тот всегда носит этот образ в сердце.
Стойте! Да! Я помню его, сказала девушка с тонкими прямыми бровями и слишком выпуклым лбом. Это вольноотпущенный одной знатной особыЮлии Цельз.
Именно!.. Юлии Цельз, приближенной царицы, оставившей двор и уехавшей в добровольное изгнание ради любви к этому невероятно прекрасному юноше. Она спрятала его на своей вилле, чтобы единолично поклоняться этому земному божеству, совсем недавно снявшему ошейник раба.