Еще пять блинов.
Ванда в переднике и в косынке казалась огромной, неуклюжей и счастливой. Ее улыбка не выдавала никаких чувств, рот оставался узенькой кривой черточкой, как всегда, зато глаза смеялись. Глаза у нее были такие же голубые, как у сына.
Гуннар любил глаза матери, их доброту и беспомощность. Мама! Самое светлое слово. Однажды Гуннар сказал Лиили, что жен может быть сколько угодно, а мать одна-единственная. Мать от него ничего не требовала, она только хотела, чтобы ее сын был счастлив. Ссорясь с Лиили, Гуннар часто думал: «Ни одна женщина не умеет так владеть собой, как моя мать, и смеяться так не умеет!» Глаза Лиили в минуты грусти были колючими, и под таким взглядом делалось неуютно. Как сейчас. Ведь Гуннар вернулся, измученный долгой дорогой, и разве не был он все это время в разлуке с семьей? А жена уже с первой минуты портит радость встречи. Тяжелый характер. Должно быть, она недовольна, что матери Гуннар первой протянул руку. Как можно в такой радостный день ссориться из-за мелочей? Гуннар подошел к жене и обнял ее. Лиили всхлипнула и затем безудержно зарыдала.
Ты не спрашиваешь
О чем ты?..
Ванда поняла сразу.
Гунни, сказала она глухо, наша девочка умерла.
Теперь и у Ванды глаза были полны слез, а ее острый подбородок с ямочкой дрожал.
Трина! Гуннар чувствовал большую неловкость.
Как?.. заикнулся он, схватил Лиили за руку и безошибочно почувствовал: поздно, это ему не простится никогда!
Мать пришла на помощь.
У Гуннара за плечами тяжелые дни, попробуй понять его, сказала Ванда невестке.
«Какой человек!» подумал Гуннар с изумлением, и их взгляды встретились. Лиили повернулась к ним спиной и с горечью смотрела сухими глазами в окно, не такой представляла она себе встречу с мужем.
2
Деревня все-таки была маленькая. Ничто не оставалось здесь незамеченным: кто как жил, случалось хорошее или плохое, кто трудился больше и лучше других, чья мать получала извещение с фронта, нарушала ли супружескую верность какая-нибудь солдатка, пьянствовал ли Йемель с Абдуллой или в столовой, в Новом Такмаке, продавали по государственной цене пирожки из белой муки, все становилось известным тут же.
Молодой Ситска прибыл с фронта, думали колхозники. Хотелось все обсудить, обо всем спросить. Но Гуннар сторонился их.
Не задирай нос. Мне ведь стыдно им отказывать, сердился Роман Ситска на сына.
Какое мне до них дело? Я не агитатор! наотрез отказался Гуннар. Да и что он мог рассказать о войне. Врать не хотелось, ведь на фронте он не был, только на лесных разработках, на Каме. Потому что к осени с фронта сняли все части, укомплектованные жителями Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии. Отозвали даже отдельных красноармейцев и командиров из других частей. Всех их отослали в тыловые воинские части и в трудармию. Появилась целая категория мобилизованных людей, которых использовали на лесных работах, в военной промышленности, на строительстве мостов и дорог и в качестве инструкторов и военруков в тыловых школах.
Таков был приказ Верховного Главнокомандующего. Почему? Солдатам об этом не докладывали.
К родителям, эвакуированным куда-то в Татарию, Гуннара отпустили по состоянию здоровья. Сейчас ему хотелось только покоя, и он целыми днями не слезал с нар.
Гуннар, пойдем погуляем, звала Лиили.
Дорогая, не хочется, улыбался муж, извиняясь. Может, ты погуляешь одна?
Посидели бы около доченьки.
Мы ведь только что сидели.
Пойдем к реке.
А туда зачем?
Лиили тянула его за руку:
Ну пойдем!
Тогда Гуннар сердился:
Ты можешь оставить меня в покое?
Лиили молча надевала пальто и не возвращалась домой до позднего вечера.
Таковы были будни. Роман Ситска не решался приглашать гостей домой. Когда на работе его расспрашивали о сыне, инженер говорил уклончиво:
У него больное сердце.
Это не было ложью.
Однажды, довольно поздно вечером, к ним пришел гость из Нового Такмака. Директор средней школы Искандер Салимов. Молодой, высокий, стройный мужчина, с тонкими чертами лица, образованный, скромный, воспитанный по-городскому.
Ванда чистила картошку к ужину, а инженер раздувал огонь. Сын разговаривал с гостем холодно. Роман Ситска был недоволен этим, он вертелся на стуле и пытался поддерживать разговор.
Салимов только что вернулся из лесу. Гуннару казалось удивительным, что директор и учителя сами возят дрова для школы, но он ничего не сказал. Вообще он не умел разговаривать с людьми, которых видел впервые в жизни. Нужно ли было спрашивать о жене и детях? Говорить о погоде?
Я слышал, вы набираете новых учителей? спросил он наконец. Об этом как-то говорила Лиили.
Да. Мужчины ушли на фронт.
А откуда вы берете замену?
Ищем среди эвакуированных.
С педагогическим образованием?
Нет. Таких единицы, сказал Салимов с явным сожалением. Но людей с высшим образованием немало.
Женщины?
Да. Все женщины.
И с ними возите дрова из леса?
Возим.
Гуннар покачал головой, и директор с ним согласился:
Конечно, это нелегкая работа.
Что это за работа, Гуннар знал сам.
Искандер Салимов, собственно, пришел послушать фронтовые впечатления, газеты-то он читает, но совсем другое дело поговорить о войне с самим фронтовиком. Гуннар смотрел в темноту за окном, посасывал трубку и говорил неохотно и мало.
В августе? Что было в августе? Наши войска оставили Смоленск и Кривой Рог. Двадцать пятого оставили Новгород и несколько дней тому назад Днепропетровск. Это последние сообщения, сказал Гуннар.
Салимову он казался похожим на отца: львиная голова, большой нос, сильный подбородок и красивые губы. Только глаза у него были светлые, материнские. Салимов кивнул.
А что вы думаете о положении вообще?
А кто его знает!.. Гуннар пожал плечами.
По мнению Романа Ситска, это был очень неприятный вечер.
А все-таки? настаивал упрямый гость.
Объективно
Как это объективно?
Ну вроде бы со стороны как наблюдатель. Враг достаточно силен, немецкая армия прошла всю Европу. У них большой стратегический опыт, мощная техника хорошая дисциплина
Значит, у противника такое преимущество, что не остается ничего другого, как сдаться? Салимов немножко подался вперед.
Вовсе нет, на лице Гуннара появилась слабая улыбка. Россия бесконечна. В истории немало поучительных примеров. Должно быть, и в этой войне все решит территория.
Думаете? Гость сверлил Гуннара взглядом.
У нас есть возможность отступать до Урала.
Не согласен. Войну выиграет народ вот кто решит победу.
Знаем мы, засмеялся Гуннар.
Мы это знаем твердо! согласился Салимов.
В лампе вздрагивало пламя, от этого по неподвижному, словно выточенному из темного дерева лицу Салимова двигались беспокойные тени.
Пусть будет так, уступил Гуннар. Ариосто говорит, что победа всегда достойна похвалы, достигнута ли она благодаря случайности или благодаря мастерству воинов.
Ванда удивилась: зачем этому деревенщине еще прекрасный итальянский поэт Ариосто! Он, наверное, никогда раньше и не слышал этого имени.
В тяжелые минуты я предпочитаю стихи Маяковского октавам Ариосто, вежливо ответил Салимов.
Роман Ситска покраснел от стыда.
А где вы были последнее время? спросил директор.
В трудармии.
Надолго сюда?
Это не от меня зависит, Гуннар усмехнулся.
Гость поднялся.
Оставайтесь пить чай, торопливо предложил Роман Ситска, но гость покачал головой и поблагодарил.
Татарская пословица говорит: самое важное угостить гостя хорошим словом, сказал он, извинился за беспокойство и с поклоном удалился. Ванда проводила его. В комнате было слышно, как щелкнула щеколда.
Ты был невыносим, упрекнул Ситска сына. Думай, когда говоришь.
А что такое я говорил? Что мы отступаем? Это же не секрет! обиделся Гуннар. Ничего страшного не случилось, но настроение у всех было испорчено. Предупреждал же, что я не оратор, теперь сами убедились, добавил Гуннар.
У них полагается всегда все хвалить, поучала Ванда, устало опустившись на табуретку. Еще пойдет в НКВД!
Гуннар рассмеялся:
Вызовут Ариосто, там ему не поздоровится.
Мать покачала головой: такими вещами не шутят. Она поджала губы и хотела было найти для характеристики Искандера Салимова подходящие слова язвительные, но все-таки вежливые.
Стыдно. Очень неприятная история, произнес Роман Ситска, потом повернулся к жене и спросил недовольно: А Лиили опять у той?
Ванда кивнула.
После этого вечера Роман Ситска больше не передавал Гуннару приветы от колхозников, однако захотел непременно отпраздновать с земляками счастливое возвращение сына. Гуннар подчинился с усталой улыбкой: ладно, пусть будет так! Устраивайте парады и праздники, делайте что хотите! Хоть на цепи тащите меня на базарную площадь, как Атта Троля, я буду молчать и исполнять все ваши желания, лишь бы отец не ворчал.
И Роман Ситска пригласил земляков в гости.
Когда-то Ванда приветствовала гостей в холле, покрытом ковром, а теперь, одетая в розовое маркизетовое платье, она сажала в печь хлеб. Нос блестел. Роман Ситска в светлом летнем костюме, галстуке бабочкой суетился за спиной Ванды и потихоньку от жены похрустывал вкусной хлебной корочкой.
Лиили украшала бутерброды яйцом и зеленым луком. Черное гладкое платье и серебряная цепочка делали ее бледное лицо безразлично холодным. Гуннару Лиили нравилась и такая. Лежа на нарах и глядя, как все готовятся к приему гостей, он думал о том, что Лиили сильно изменилась во всем; к ласкам Гуннара она оставалась теперь равнодушной и безответной. Что делает жену такой чужой и далекой? Только ли смерть ребенка?
Гости пришли все вместе, солидные, нарядные и оживленные. Каждый со своей миской и кружкой, ложкой и вилкой. Вид Еэвы вызвал у Ванды непроизвольную усмешку коричневое платье с золотым цветком на груди и жестяная кружка в руках. И Ванда подумала: того, что случается на самом деле, ни один писатель не придумает.
Гуннар впервые видел Кристину так близко, лицом к лицу. До чего молода, хороша! Популус тоже удивил Гуннара, неприятно удивил. И как это отец восхищался таким мужланом? Ох эти отцовские вкусы и странности! Об остальных у Гуннара поначалу не было никакого мнения.
В избе пахло хлебом, было душно и шумно, пили брагу, пели. Больше всех врал баритон Романа Ситска:
Раз въехали в город гусары
Он все время смотрел в глаза Еэве, ожидая от нее восхищенных взглядов. Еэва курила папиросы одну за другой. Ванда варила кофе и переглядывалась с сыном ведь они оба знали отцовские странности Раньше Ванда выбирала гостей по своему вкусу, Ром вынужден был соглашаться. А теперь? Разве можно в такое тяжелое время запретить мужу это маленькое развлечение?
Казалось, это был праздник в честь Романа Ситска. Это он пел и смеялся, рассказывал анекдоты и провозглашал тосты за скорое возвращение эстонцев на родину. Это им восхищались, даже Тильде шепнула Ванде:
Он такой веселый, такой замечательный!
О да. Он удивительный человек, согласилась Ванда.
Гуннар полулежал, удобно облокотившись на нары, ленивый и доброжелательный. Вместо ответа поднимал брови и улыбался всем покорной улыбкой: все это не по мне, но что делать
Полевые цветы, которыми Ванда так старательно украшала стол, отставили в сторону, они были бесполезны, несъедобны и занимали много места, и Ванда с горечью вспомнила, как в дни рождения Гуннара дома в большой вазе на полу стояли белые и желтые хризантемы. Роман любил розы. Сама Ванда была дитя весны, и ей дарили фиалки.
Лиили поставила перед гостями большую глиняную миску, полную блинов, и сейчас же зашел разговор о еде. Роман Ситска сказал, что блины, начиненные мясом, называются «комморгенвидеры», так назвал их Петр Великий, он юношей бывал в Кукуйской слободе в гостях у немцев, которые угощали его такими блинчиками. «Komm morgen wieder», приглашали царя гостеприимные хозяева, и, когда Петр в следующий раз опять приходил в гости, он тотчас же приказывал подать ему «комморгенвидеры».
Роман Ситска рассказал о Петре еще одну историю. Однажды царь смотрел, как немцы раскладывали на две кучки какую-то мелочь, приговаривая: «Hier und da. Hier und da». Петр смотрел-смотрел, потом махнул рукой и сказал: «Ерунда!»
Людей веселили не только шутки Ситска, но и его манера смеяться. Он смеялся, умолкал, морщил нос, оглядывал всех, снова смеялся и снова умолкал.
От крепкого напитка у Йемеля кружилась голова, и он нежно гладил бедро Ванды, а хозяйка дома беспомощно краснела, и на глазах у нее были слезы. Да, вот они, гости Рома
Почему нет кузнеца? Почему не пришел Ханнес? обиделся инженер. Он капризно нахмурил брови и от негодования притопнул ногой. Еэва знала, что Ханнес поехал по делам в район, а Пярья без мужа никуда не ходит.
Они ни в чем не чувствуют нужды. Ханнес заколачивает большие деньги, сказала Еэва, пуская кольца табачного дыма. Да, да. Еэва хотела пожаловаться на собственную нужду, но тут ей вспомнилось: Роман Ситска взял со всех слово, что в этот вечер не будет разговоров о неприятных вещах, о заботах, о тоске по родине. Что ж, пусть так!
Лиили распахнула дверь. Солнце садилось. По реке плыли золотые и синие полосы. Медвяно пахли розовые чертополохи, и она закрыла глаза. Голова слегка кружилась. Лиили было скучно. Все та же пустая болтовня в просторных комнатах городского дома, в бревенчатой избе, между людьми, которых случайно свела жизнь. Как мало нового под солнцем Лиили перехватила взгляд Кристины и усмехнулась. Нетрудно понять, что думает этот ребенок о Гуннаре!
Тут инженер заметил, что Рууди Популус сегодня не рассказал ни одной истории, и начал его упрашивать:
Ну, Рууди, Рууди!
Могу и рассказать, подмигнул Рууди пьяными глазками. До сих пор он не принимал участия в разговоре. Тыльной стороной ладони Рууди вытер губы, свернул самокрутку из табака, предложенного инженером, и подождал, пока над опустевшим столом не воцарится тишина.
Что-нибудь поинтересней!
Популус уставился взглядом на сапог, вспоминая. И впервые рассказал историю, действие которой происходило не в Сикупилли.
В Швеции, в уезде Вярмланд, в приходе Ниеди, не так чтоб очень давно нашли один странный счет за реставрацию церкви. Все до одной работы были перечислены и соответствующим образом оценены:
«Изменил десятый завет и поправил шестой. Удлинил конец света и прибавил несколько новых звезд. Сделал архангелу Гавриилу вторую пару крыльев и позолотил первую. Увеличил огонь в аду и нагнал на чертей еще больше страху. Перекрасил в блондинку непорочную Сусанну, Иосифу прибавил ума. Жену Пентефрия трижды покрыл матом и исправил Святую Магдалину, которая была совершенно испорчена».
Под счетом подпись: «Деньги с благодарностью принял, маляр Берклунд».
Сквозь смех, шум и крик невестка Ситска услышала стук. Но, может быть, это кошки возятся под стропилами, среди корней валерианы и связок лекарственных трав, собранных Вандой? Но Тильде тоже слышала стук, и Ванда пошла в сени.
Праздничный шум затих, обменивались вопросительными взглядами. Было ясно слышно, как Ванда кого-то приветствовала. Это был Ханнес, его голос. И снова шум.
Лиили, налейте кузнецу! радостно крикнул Роман Ситска. Дайте чистую чашку!
Вернулся из района? спросил Популус.
Отвел лошадь в конюшню и прямо сюда.
Правильно сделал, похвалил инженер и подал Ханнесу кружку. Кузнец все еще стоял посреди комнаты, и только Лиили заметила, какой он мрачный.
Не хочу, он оттолкнул протянутую инженером руку. Таллин сдали.
Тильде уронила стакан. Только через некоторое время Еэва спросила побелевшими губами:
Когда?
Двадцать восьмого.
А Роман Ситска в начале вечера так искренне верил, что сегодня здесь не будет неприятных разговоров о тяжелой жизни, о тоске по родине и вообще ни о чем грустном
3
Позади молочной фермы узкая тропка сворачивала вправо, делала петлю вокруг амбара с зерном и бежала дальше, по берегу реки, в Ольгово. Вдоль дороги еще можно было найти поздние кульбабы, гусиные лапки, белый тысячелистник и ромашки, лиловатую мшанку и увядший клевер с побуревшими головками. С другого, высокого, берега реки гляделся в воду лес. Осень уже зажгла золотисто-красное пламя. На фоне осеннего леса и холодного синего неба ясно выделялся одетый в черное путник.