Рассказик этот, как бы со слов самого Кострова записанный, тиснул в газетку Прошка Жидков. Был у нас один такой мелкий трепач в многотиражке.
И расписал такое, что, если поверить, Кострову нашему уж давно было бы пора памятник-да не один!- воздвигнуть на местах всех его неслыханно героических десантов.
И чего только там не было в этих описаниях!
И десанты с горящих самолетов, и глубокие атакующие рейды по тылам противника, и коварные переходы аж по дну озера в специально приспособленных для этого противогазах, и вывод целого лагеря военнопленных к своим, когда наши-то предстали в форме немецкой, и даже пленение генералов немецких
И мысль при этом проводилась значимая: что, мол, действия этой группы майора Кострова оказывали-де самое что ни на есть явное воздействие на исходы иных масштабных сражений.
Ну, как водится, скушали мы этот номер. Прошка Жидков вскорости квартиру еще более новую получил. А у нас закралось: а шут его знает? Может, и в самом деле все так по жизни военной случалось? Может, оттого и пребывает в такой гордой недоступности наш директор, что заслуги его, столь героические, всенародно не оформлены?
Немного и прошло, как рассказик этот Жидкова вдруг подхватывает одна газета, потом другая, третья.., И пошло!
В свете этих событий назревает встреча чудом уцелевших героев. А уж их иначе чем «костровцами» и не нарекают!
Какой-то доктор каких-то наук за эту встречу и взялся. Собрал-таки со всего, что называется, света: человек семь всего и оказалось в наличии к тому времени. Но народищу в зале нашего Дворца культуры - а он у нас почище, считайте, иного театра академического!- собралось предостаточно. Не то что сидели - стояли в проходах!
Тут же, как водится, и журналисты, и кинокамера стрекочет, и фотографы бегают.
Началась, помню, встреча торжественно. На сцене за красным столом, стало быть, «костровцы» и сам Костров
Слова полились хорошие. От коллектива выступили. Пионеры тексты заученные отбарабанили.
Только вдруг, чуть позже, один из семи этих уцелевших, достает фотографию и показывает ее своим боевым товарищам.
Их словно током пробило!
А на фотографии этой кто-то по фамилии - не помню уж отчетливо - то ли Окунев, то ли Окунин?
С этого момента только про него речь и шла - про Кострова наши герои как забыли!
Оказывается, этот Окунев - черт ее, или все же Окунин? - и был истинным героем! То есть, все подвиги, которые приписал Прошка нашему директору, совершил как раз он!
Еще бы не святотатство?!
К слову, после нехорошо вышло: Костров все свалил на трепача этого многотиражного, а Жидков, напротив, упирал на директора: дескать, он про истинного героя слова-де не сказал
Костров, конечно, тоже не лыком шит - война есть война. Но тут как-то само собой выявилось, что все же больше сидел он за линией фронта, но только по нашу сторону. Нет, раза два-три с десантом ходил в тылы врага. Но чтоб так, как в газетах расписали? Этого не было
Видите, как у нас нередко получается? Если уж возвеличиваем, так без меры ответственной. А главное - переоцениваем, значит, одних за счет других, которых недооцениваем
Лично я против всяких преувеличений. Тем паче «разумных», о которых мне пела учительница моей внучки.
Сталинград, он и есть Сталинград.
Или там оборона Москвы и Курская дуга. И как ни крутите, нечего в этот ряд ставить ту же Малую землю
Вот, помню, была книга такая - «Огненная земля». Первенцев, что ли, автором ее значился? Кажется, он
Так вот, он написал ее, исходя из документов. В предисловии так на это и упиралось!
Ну, что лишний раз трепать? Земля эта Малая - сущий ад кромешный и был! И всякий, кто сражался там, - мало сказать, что герой
Но никаким заезжим полковым комиссаром там, в книге этой доскональной, и не пахло. Может, посему ее и забыли напрочь, когда стали в связи с Брежневым про Малую землю писать книжки, песни, создавать там кинофильмы разные?
Но даже если и был он там три дня, в этом кромешном аду, что из того? Ведь он комиссаром был, а для всякого комиссара смелость сама собой разумеется. И почему героическая история малоземельцев должна начинаться и кончаться с его именем?
Но ведь начиналась и кончалась
А раз так, значит, историю можно и подправить, и припудрить, и подписать. И возвеличить кое-кого искусственно. И возвести в ранг героя
Н-н-нет! Я против всяких преувеличений - и больших, и малых!
Тем более у нас-то? В России? Когда нам героев-то недоставало? Так чего ж нам придумывать иного?
Вы и сейчас возьмите: только оглянитесь вокруг - если кто и не герой, так будет в нужный час, когда его совесть русского человека призовет! Обязательно будет.
Но все же учительница эта не идет из головы
Воспитатель подрастающего поколения: «Были на войне и не воевали! Не педагогично!»
А? Вот откуда вранье начинается
Но я-то считаю, был на войне.
И стрелял. И от пуль пригибался. И горя хлебнул.
Ведь все же вышла мне эта бегемотская история, как и говорил полковник, не прогулкой вовсе, а истинным боевым крещением
Поначалу все шло очень даже распрекрасно. Как из замка вышли мы, двинулись по шоссейке, стали хоть, к радости нашей, машины, техника разная нам навстречу попадаться.
Ну, тут, конечно, без заминок на дороге не обходилось, потому что всякий встречный при виде живой бегемотихи отчасти торопел. Машины с прицепами или пушками тормозили, мотоциклы моторы глушили, а пешие и вовсе стадом окружали нашу зоопарковую процессию. И все с вопросами: как так? откуда? почему? да неужели ж?..
Очень поднимали мы настроение и без того победное этим своим видом несусветным!
Но нам с Эльзой было не до всего этого! Шли мы опять рука об руку, с коляской громыхающей, в отрыве от бегемотской шеренги. Только теперь Эльза уж и не скрывала язык свой русский, очень все же коверканый. И как могла, меня пытала, да и о себе ведала.
Вот ведь что это такое - первая любовь! Мне было с ней, с моей Эльзой, так хорошо: с душой-то поющей, головушкой одурманенной, с сердцем, нежностью переполненным
Видно, мои ребятки обо всем догадались - брели чуть понурые, в молчании, чуть даже впереди бегемотихи. И совсем не оборачиваясь на наше возбуждение разговорное, смех нередкий
Так что на привале никто не удивился, когда после кормежки бегемотихи Эльза вдруг потянула меня в лес. Даже Билля остался невозмутим: как сидел жующий у костерика, так глазом и не повел в нашу сторону.
В лес мы уж не вошли - вбежали!
Сквозь зеленеющую сеть из веток над головами - что ваш купол Планетария! - синело небо.
И тишина стояла какая-то неестественная, таинственная даже Порхали только птицы, потревоженные нашим вторжением. И хотя ноги уходили в набухший водой мох и бежать было непросто, Эльза мчалась впереди меня точь-в-точь как лань какая! Прыгнет с кочки на кочку, обернется, хохотнет раз-другой, тряхнет своим блондинистым простоволосием - и снова за деревья!
Только я ее и видел!
Ей хорошо налегке - плащ, как крылья.
А я шинелью, как младенец пеленкой, туго обернут через все эти портупеи, ремни, сумки - вот совсем скоро и умаялся догонять.
Но тут она из-за стволов сама вышла. Мне навстречу.
Смеяться перестала. Смотрит на меня в какой-то, показалось, совершенной отрешенности.
Я ей: «Пора возвращаться - пятнадцать договоренных минут прошли»
Она головой мотает: «Ни хочу! Ищо мало побыть тут».
Я: «Так ждут нас с нетерпением!»
Она: «Пусть пождут ищо!»
А потом вдруг руки к сердцу прижала и давай стихи нараспев читать. Она шпрехает, глазами меня сверлит, улыбается, а я ничего понять не могу!
Откуда мне знать, что она там по-своему рифмует?
Не сразу кончила
А потом говорит: «Гейне. Ошень велик поет, потому што лиебе писал. Ферштейн? Лью-бов-вь.
Я киваю, хотя, честно, не знал я тогда никакого Гейне
Она обрадовалась, положила мне свои мягкие руки на грудь, захлебывается: «Пошитай мене ваш поет какой-либа, штоб лью-бов-вь. Ферштейн? Че-ло-ве-ки, лью-бов-вь, не фойна, нихт криг Как твой и мой,., Лью-бов-вь»
Тут я и начал. Тогда эти стихи все знали
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
«Я когда кончил, смотрю, она чуть не плачет! И все шепчет, все шепчет: «Варте ауф мих», варте ауф мих Шти ме-ня»
Потом вдруг прильнула ко мне, обняла, лицом своим белым в грудь мою пуговичную уткнулась.
А мне, как на грех, чихать хочется: волосы ее взбитые в нос так и лезут, так и лезут!
Она прижимается, шепчет мне что-то, а меня так я распирает, так и заводит! И мысль предурацкая: «Как бы не сорваться, как бы утерпеть?»
И не утерпел бы - чихнул, если бы вдруг где-то за нами не раздался сухой треск автоматных очередей.
Мы вмиг пришли в себя: стреляют у нашего привала!
Бросились, не разбирая слякотного мха, напрямик к своим, проваливаясь и хлюпая.
А стрельба продолжается!
Да все по нарастающей, по нарастающей
Почти у самой шоссейки, когда лес порядком развиднел, приостановились, потому что увидели: у костерика пусто, наших не видно. И только на дороге стоит в одиночестве как вкопанная бегемотиха.
Ничего, само собой, понять не можем.
Тут опять застрочили автоматы. С той, однако, стороны леса - от нас за шоссейкой. Слышим тут же по ответным коротким очередям, что наши, видать, чуть правее - посему нам их и не видно.
Мы туда перебежками от ствола к стволу.
Наконец наткнулись: чуть поодаль Паша и Резо из придорожных кустов ведут ответный огонь, а Вилли, прислонившись спиной к дереву - спиной, значит, к перестрелке, - сидит недвижно с закрытыми глазами.
Эльза к нему с криком - решила, что ли, он ранен или убит?
Глядим, однако, старик глаза открывает, а в них слезы такие крупные-крупные. Только и сказал: «Берта»
Я шинель скинул, пистолет в руку и, пригнувшись, к своим - через опушку. Тут пули над головой и засвистели
Ребята и носом не повели, как я появился. Только Паша спросил, щурясь: «Что будем делать, товарищ младший лейтенант? Судя по очередям, их человек шесть, не больше».
А Резо уточнил: «Ково спасать будэм - бэгэмотыху или?..»
Обсудить картину так и не пришлось - вдали послышался рокот мотора.
Что за черт? Наши или фрицы?
И тут мы увидели, как навстречу застывшей Берте катит легковой опель. Лоб в лоб!
Теперь уж не скажу, как было на самом деле, но тогда, в ту минуту, нам почудилось, что именно из опеля, а не из леса, раздалась длинная очередь по бегемотихе.
Все остальное произошло в доли секунды.
Из кустов вдруг выскочила Эльза в своем распахнутом плаще, сиганула через канаву и, очутившись на дороге, подбежала к Берте. Растопырив руки, Эльза загородила собой ее морду. И что-то отчаянно крича срывающимся голосом, замахала руками.
Раздалась короткая очередь. Эльза упала
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
И в ту же минуту Берта вдруг взревела и двинулась вперед, навстречу ехавшей машине.
Она разгонялась стремительно - я тогда и понятия не имел, что бегемоты бегают со скоростью автомобиля!
Опель вдруг остановился, пытаясь дать задний ход, но разъяренная бегемотиха - и это наша кроткая, добрая Берта! - врезавшись с ходу, смяла, опрокинула машину
Грянул взрыв, все потонуло в дыму.
Мы оторопели, ровно столбняк нашел!
Вдруг Паша взметнул автомат, махнул через кусты, взлетел на шоссейку и, стоя во весь свой богатырский рост, в упор стал поливать свинцом засевших в лесу.
Он упал рядом с Эльзой
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой
На этом все и кончилось.
Тишина воцарилась жуткая. Из леса уже не стреляли - то ли фрицы подались назад, то ли Паша их всех пришил?
Только слышался тихий хрип-плач Вилли