А степные дали за окном газика все набегали и набегали, и казалось, что не будет им конца-краю.
2
В районный центр приехали в сумерках. Мельников, зная, что жена еще в Москве, на конференции врачей-терапевтов, домой не торопился. Он велел шоферу завернуть сперва к новому четырехэтажному ДОСу, где жили Жигарев и Нечаев, а оттуда налегке поехал к штабу дивизии, намереваясь узнать, благополучно ли вернулись с полигона ракетчики и каково настроение майора Жогина.
«Человек он, конечно, умный, мысленно рассуждал Мельников, и трудолюбия ему у других не занимать. Но есть у него этакая беспокойная жилка нет-нет да и занесет в сторону. Вот и сегодня, похоже, занесло. Надо же так заявить: он в главном добился успеха. Как будто есть что-то в действиях ракетчиков второстепенное».
Проезжая мимо своего дома, отгороженного от улицы густыми сплетениями акации, Мельников тронул шофера за плечо:
Остановитесь, Никола. Не выходя из машины, спросил озадаченно: Посмотрите-ка, правда горит свет в окнах или мне почудилось?
Горит, товарищ генерал, подтвердил водитель.
Странно.
Мельников, не отпуская машины, почти взбежал на крыльцо, открыл ключом дверь и при слабом свете настольной лампы увидел жену, лежавшую на тахте в широком зеленом халате.
В доме было душно, пахло валерьянкой и еще какими-то лекарствами. Рядом с тахтой на стуле стоял крошечный пузырек с белыми таблетками.
Что случилось? Почему ты не в Москве? ничего не понимая, спросил Мельников.
Наталья Мироновна попыталась подняться, но только болезненно поморщилась и опустила голову на подушку. Он сел рядом с ней на краю тахты, взял ее руку в свои ладони.
Я вызову «скорую помощь», предложил он, не выпуская руки.
Не надо, мне уже легче, прошептала она. Как ты неслышно вошел. Я даже испугалась.
Ты спала, наверно?
Какой уж тут сон!
Но что же все-таки произошло? снова спросил Мельников. Не решилась выступить, что ли?
Как не решилась? Выступила.
Ну-ну?
Разбили меня, Сережа.
Что значит «разбили»? Может, покритиковали просто, поправили, с чем-то не согласились?
Если бы так Губы ее гневно вздрагивали, как при ознобе. И Мельников пожалел, что поторопился с расспросами. Теперь нужно было как-то отвлечь жену.
Ты обожди, я Николу отпущу. А то он весь день за рулем. И не ужинал еще.
Отпусти, конечно, сказала Наталья Мироновна таким тоном, словно это она была виновата в том, что шофер с машиной все еще стоял у дома.
Мельников вышел на улицу. В тот же миг заурчал мотор, и газик, удаляясь, постепенно затих в пыльной глубине поселка. Мельникову было жаль свою Наташу. В последнее время она очень много работала, изыскивая и проверяя новые методы лечения больных геморрагической лихорадкой. Ей приходилось сидеть по ночам, обобщая свой опыт, систематизируя материалы для доклада на большом симпозиуме. Она была уверена в результатах своих исследований. Да и он, человек, далекий от медицины, почему-то очень верил в ее успех. И вдруг такой странный оборот: «Меня разбили». Мельников все еще не мог поверить этому.
Когда он вернулся в дом, жена сидела на тахте, прижав руки к груди. Лицо ее было бледным, осунувшимся.
Зачем ты поднялась, Наташа? спросил Мельников. Тебе нужно хорошо отдохнуть.
Что ты говоришь? Какой может быть отдых? Я теперь даже думать об отдыхе не имею права.
Но ты же больная. Он скинул с себя китель, опять сел рядом с ней, обнял за плечи, как делал всякий раз, когда ей бывало трудно. Ну рассуди сама, что из того, если ты будешь истязать себя? Изменишь разве положение? А сердце доконаешь. И скажи мне наконец, что же все-таки получилось с твоим докладом?
Что получилось Она усмехнулась и печально вздохнула. Понимаешь, Сережа, едва я закончила доклад, академик Мишутин спросил, какое количество больных мною исследовано. Я ответила: двадцать два. Он поинтересовался, за какое время. Я не знаю почему, но сразу почувствовала в этом вопросе какой-то подвох. И не ошиблась. Мишутин поставил мое исследование под сомнение ввиду недостаточности исследовательского материала. Каково?! Бледное лицо Натальи Мироновны вспыхнуло, губы задрожали, в голосе появилась непривычная хрипотца. Я стала, конечно, возражать, назвала еще несколько человек, которых мой метод лечения поставил на ноги. Но Мишутин есть Мишутин. Разве после него кто-нибудь вступится за какую-то неизвестную провинциалку? Ах, если бы был жив профессор Федотов! Он был для меня как родной отец Она опустила голову, но тут же оживилась, заговорила с прежним возмущением: Кстати, ты знаешь, что сказали мне потом в кулуарах? Мишутин был ярым противником профессора Федотова А я в докладе дважды вспомнила Юрия Максимовича добрым словом, назвала его своим учителем. Неужели Мишутин такой злой человек?
Не знаю, какой там Мишутин, сказал Мельников, но тебе не следует так сильно расстраиваться и горячиться. Все еще обойдется. Тебе нужно хорошо подумать
Наталья Мироновна настороженно спросила:
О чем подумать, Сережа?
Прежде всего о своем здоровье. Я не хочу, чтобы ты мучила себя. И дьявол с ним, с этим Мишутиным. Расскажи лучше, как там Людмила живет? Как ее успехи в консерватории? Сыграла тебе что-нибудь новенькое?
Сыграла нехотя ответила Наталья Мироновна и, вынув из-под подушки свернутое письмо, с горькой иронией протянула его мужу: Вот, полюбуйся.
Мельников сразу узнал почерк сына размашистый, с острыми прыгающими буквами. Володя писал сестре по секрету, полагая, что только Людмиле может сообщить о своем согласии на участие в какой-то длительной медицинской экспедиции.
«А родителям я сообщу, когда буду на месте. Так, наверно, лучше, потому что намерение мое станет уже свершившимся фактом и разговор о нем отпадет сам собой. А главное, у нашей милой беспокойной мамочки тогда не будет никаких сомнений, что чувствую я себя в новых условиях отлично, увлечен работой и волноваться о своем бродяге-эскулапе ей не стоит. Ты, конечно, Людок, будешь со мной до поры в тайном сговоре. Обнимаю тебя, сестренка. До нескорой встречи. Твой Вовка-Айболит, как ты называла меня когда-то. Помнишь?»
Вот сколько бед навалилось на меня за эти дни, покачала головой Наталья Мироновна. Ты должен что-то предпринять, Сережа, сказала она настойчиво. Мы же специально увезли Володю с Дальнего Востока из-за угрозы туберкулезной интоксикации. Забыл он, что ли?
Так то когда было? В детстве!
Это ничего не значит. Есть болезни, которые могут повторяться и приобретают при резкой перемене климата тяжелейшую, осложненную форму. Что это за экспедиция? Куда она направляется?
Послушай, Наташа, сказал Мельников, тебе надо сейчас отвлечься. Давай лучше пригласим к нам Нечаевых и вместе посоветуемся.
Мельников подошел к телефону. В прижатой к уху трубке вскоре послышался приятно журчащий голос Ольги Борисовны, жены Нечаева. Удивившись, что Наталья Мироновна уже дома, Ольга Борисовна без колебаний пообещала:
Приду, конечно, а как же!
И непременно с Геннадием Максимовичем, сказал Мельников.
А вот это не обещаю. Его нет.
Как нет? Мы же вместе приехали.
Ушел в часть. Соскучился, говорит, за неделю.
«Значит, он к ракетчикам направился, подумал Мельников. Правильно, пусть посмотрит, как они настроены. Политотдел все должен знать».
Ну мы ждем вас, Мельников повернулся к жене: А ты полежи еще, не вставай.
Потом, Сережа, потом.
Преодолевая слабость, Наталья Мироновна встала с тахты, но, не сделав и шага, села снова, положила на язык таблетку резерпина. Мельников испуганно посмотрел на жену.
Ничего, мне уже лучше, Наталья Мироновна явно храбрилась. А ты, Сережа, принеси мое салатовое платье с белым воротником. Оно в шифоньере, в левой стороне. Ну чего же ты медлишь, Сережа?
Мельников хотя и без энтузиазма, но просьбу выполнил.
Пришла Ольга Борисовна, слегка располневшая, но все еще не утратившая стройности, с высоким узлом волос, сколотых на затылке широким гребнем.
Узнав о том, что произошло с ее подругой в Москве, Ольга Борисовна возмущенно сказала:
Подумаешь, Мишутин! А ты видела, что о тебе в местной прессе написали?
В прессе, обо мне? Наталья Мироновна ничего не понимала. Когда? Кто написал?
Мельников тоже недоуменно пожал плечами.
А я как знала, что удивлю обоих. Припасла. Гостья вынула из сумочки областную газету, проворно развернула, показала на фотоснимок, помещенный на второй полосе сверху. Узнаете?
Ух ты! смешавшись, воскликнула Наталья Мироновна. Это корреспондент подловил меня у чабанов.
В газете под снимком было напечатано: «Врач-терапевт Наталья Мироновна Мельникова в дальнем казахском селении оказывает срочную помощь больному чабану. После трудной песчаной дороги, изнуряющей жары она отказалась от отдыха, потому что другой тяжелобольной ожидал ее в это время в соседнем селении. Сейчас Наталья Мироновна одна из достойных представительниц нашей области на медицинской конференции в Москве».
Ничего себе «достойная», грустно вздохнула Наталья Мироновна.
Гостья возразила:
А что, разве Мишутин все знает о тебе? Чепуха! Я уверена, что он через год сам поздравит тебя с успешным завершением исследования. Да еще извинится за свою опрометчивость.
Точно, сказал Мельников и подумал, как все же хорошо, что пришло ему в голову пригласить Ольгу Борисовну. Тут же он шутливо пообещал ей: А мужу вашему объявим выговор. Как это он мог убежать от вас? Прямо из рук, можно сказать, выпустили.
А меня, знаете, соседка отвлекла, пожаловалась Ольга Борисовна. У нее сын фельдшер. Где-то в сельской больнице работает. А ей перевести его поближе хочется. Уж какой день толкует об этом.
Но чем ты поможешь ей? спросила Наталья Мироновна.
С тобой просит поговорить. На твои связи надеется.
Ох уж эти связи! Ты скажи ей, Оленька, что у Мельниковых у самих сын в дальнюю экспедицию зачислен.
Володя? В экспедицию? Ольга Борисовна всплеснула руками. Он же и так на Севере. А теперь куда? Ну, Володя! Ну, отчаянный! Это что ж, окончательно решено?
А вот почитай. Наталья Мироновна развернула письмо и положила на стол, пригладив ладонью.
Смотрите-ка! удивилась Ольга Борисовна, читая. А ведь, кажется, совсем недавно был такой застенчивый мальчик. Не мог даже осмелиться пригласить на танцы мою Танечку. Ты помнишь?
Помню, как же. Но я не думала никогда, что он такой скрытный будет.
Мужчина, сказал Мельников одобряюще, хотя ему тоже не нравилось, что сын сделал из своей поездки какую-то тайну. Уж с ним-то, отцом, мог посоветоваться. И Мельников придумал утешающее объяснение: «Не хотел, видно, чтобы мать перед поездкой в Москву нервничала и от работы своей отвлекалась».
Наталья Мироновна, собравшись с силами, принялась выставлять на стол все, что положила ей в чемодан дочь.
За чаем опять разговор зашел о Володе. Ольга Борисовна посоветовала:
Может, следует обратиться в Министерство здравоохранения, уж там-то наверняка должны знать и о цели экспедиции, и о том, где она сейчас находится.
Мельников подошел к стоящему на тумбочке телефону и позвонил на квартиру заместителю командующего Павлову.
Наталья Мироновна обрадованно прижала руки к груди, воскликнула:
Сережа! Как хорошо ты придумал! А мне и на ум не пришло обратиться к Кириллу Макаровичу.
Генерал-полковник Павлов, давно знавший Володю, отнесся к просьбе участливо. Спросил Мельникова:
А вы помните, как ваш Володя ответил нам когда-то на вопрос, кем хочет быть после учебы?
Врачом-десантником.
Вот он и начинает десантировать. Идет, как говорят авиаторы, к намеченной цели. Ну что ж, радиолокационные точки у нас надежные. Пусть Наталья Мироновна не сомневается, обнаружим быстро. Павлов секунду-другую помолчал, спросил: А что у вас лично, Сергей Иванович? Претензий по службе нет? Тут, понимаете ли, из Министерства обороны уже дважды интересовались, не заскучал ли генерал-майор Мельников на своей дивизии.
Но я же сам просил их дать мне возможность именно здесь, в дивизии, завершить свою новую работу о взаимодействии войск и рапорт на имя министра писал. Вы-то, Кирилл Макарович, знаете.
Знаю, конечно, охотно подтвердил Павлов. А товарищи из министерства почему-то уверены, что работа ваша уже близка к завершению.
Близка-то близка, но не закончена.
Вот и я сказал им это. Но тем не менее будьте готовы, Сергей Иванович, к серьезному разговору с кадровиками после больших учений. А работу свою давайте на рассмотрение нам. У нас пишете, у нас и разговаривать будем.
Спасибо за внимание, Кирилл Макарович.
Ну с этим вы пока не торопитесь, мы еще посмотрим, кто спасибо заработает. Словом, дела покажут. А насчет экспедиции наведу справки и сегодня же вам позвоню.
3
Ракетчики возвратились с полигонов еще до захода солнца. А когда городок окутали сумерки и на темном небе появились первые звезды, пусковые установки уже стояли в парке, тщательно вычищенные и заботливо укрытые брезентом.
Подполковника Нечаева встретил дежурный офицер, доложил, что командир все еще находится в своей служебной комнате на втором этаже казармы.
В комнате был полумрак, горела только настольная лампа под зеленым низким абажуром, освещая густо заполненные цифрами листки и логарифмическую линейку. Майор не сразу заметил начальника политотдела и оторвался от расчетов, лишь когда Нечаев подошел вплотную к столу и спросил с укором:
Значит, ракетчики все еще трудятся?
Извините, товарищ подполковник. Жогин встал, не выпуская из рук логарифмической линейки, выпрямился. Проверяю работу операторов.
Вижу, вижу. А я проверить жалобу пришел.
Какую жалобу? Жогин удивленно посмотрел на подполковника.
А дочь ваша, Машенька, пожаловалась. С полигона, говорит, папка вернулся, а домой не идет.
Э-э-э, неправда, товарищ подполковник, заулыбался Жогин. Я раньше всех дома побывал, сразу, как технику в парк поставили.
Мало побывали, значит. Надо было с дочкой в кино сходить, с женой погулять под звездами. Вечер-то какой!
Не до этого, Геннадий Максимович, Жогин тягостно вздохнул. Я сейчас вроде провинившегося школьника. Того и гляди, в угол поставят.
За что?
Не догадываетесь? Ладно, скажу. Как раз сегодня на полигоне я понял, что не за тот гуж мы тянули. Оно, конечно, установленные нормы перекрыли, и командующий похвалил нас. Но это все лишь секунды секунды Жогин разочарованно развел руками. А хочется большего. И ведь есть такая возможность, есть! Только заходить нужно с другого фланга. Прибор наведения меня беспокоит. Именно в нем скрыты резервы ускорения подготовки точных данных.
Интересно. Но ведь это, как я представляю, уже область большой рационализации. Вы с полковником Осокиным советовались?
Пока в общих чертах.
Помощь обещает?
Не очень. Ему сейчас, после замечаний командующего, не до рационализации.
Ну как бы там ни было, а он непосредственный начальник ваш. К тому же за всю рационализацию в дивизии в ответе. А вы, значит, за этот прибор уже всерьез взялись? И как проясняется что-нибудь?
Одна идея уже в руках вроде. Но времени маловато. Урывками работаю.
Что ж, тогда не буду мешать, Григорий Павлович. Работайте. Только не забывайте, что и отдыхать нужно.
Жогин улыбнулся.
Спасибо, товарищ подполковник.
Внизу Нечаева опять встретил дежурный офицер, проводил в ленинскую комнату, где солдаты читали газеты, писали письма или тихо разговаривали, разделившись на маленькие группки.
Скучновато у вас что-то, сказал Нечаев, присаживаясь к столу, заполненному подшивками газет и журналов. Устали вы, похоже, основательно.
Не в том дело, товарищ подполковник, заговорил было ефрейтор Машкин и вдруг замялся, умолк.
Нечаев знал ефрейтора как хорошего оператора, веселого, артельного товарища и как самого голосистого запевалу в гарнизоне. Месяца два назад после соревнования на лучшее исполнение строевых песен он сам вручал ему приз с шутливой надписью: «Волжанину, земляку Шаляпина, ефрейтору Машкину Константину Степановичу с благодарностью от командования».
Так вы чего приуныли? спросил Нечаев. Никогда раньше я вас такими вроде не видел.