Вы хотите говорить? обратился к нему Клейнер.
Да, несколько слов казалось, что Кравцов взволнован до крайности и счастлив. Мне сейчас неловко перед всеми, кто здесь присутствует. По сравнению с ними я сделал так мало, и вдруг эта награда. Так позвольте же мне расценивать ее не как награду за сделанное, а как высокий вексель доверия, который мне еще предстоит оплачивать своей работой.
Его выступление понравилось, ему аплодировали.
Господин Коноплев, сказал Клейнер, начал сейчас новое большое дело, и, должен заметить, начал успешно. Я хочу пожелать ему выполнить его так же хорошо, как и предыдущее
Церемония закончилась. Кинооператоры погасили свои лампы-подсветки. Начальники отделов разошлись. Уехал полковник с железным крестом на шее. Клейнер разговаривал с Кравцовым.
Вы выступили, Коноплев, не только хорошо, но и очень правильно по смыслу. Вексель, именно вексель, Клейнер снова поднял свой назидательный палец, хочу, чтобы вы знали, я все время буду помнить ваше выражениевексель.
Я тоже всегда буду его помнить, улыбнулся Кравцов.
Он прошел в свою комнату, сел к столу и погрузился в глубокое раздумье. Кравцов был действительно взволнован. Еще недавно, узнав о награждении, он думал об этом как о большой своей победе. Ведь если разведчику враг вручает наградуэто значит, что работает разведчик хорошо: умно, хитро, не вызывая подозрения. А сейчас он увидел этот орден совсем в другом свете: ведь не будет же враг вручать ему орден только за то, что ему доверяет? И совсем не случайно Клейнер сейчас не вспоминал об операции с ценностями и так напирал на слово «вексель». Ясно, что этой затее с молодежью они придают огромное значение. Значит, сорвать планы гестапоего святая обязанность. Но как сделать это, не потеряв доверия Клейнера?
И еще одну ночь Кравцов и Добрынин провели без сна
Глава 5
Тот вечер, который Рудин и Фогель провели вместе, заметно содействовал их сближению. Фогель все чаще обращался к Рудину за различными консультациями, требовавшимися ему по ходу радиопереписки с агентами, и постепенно Рудин стал его главным консультантом. Уже несколько раз посыльный поднимал Рудина с постели, и он шел помогать Фогелю в решении вопросов, возникавших во время ночной радиосвязи. Достаточно осторожный, Фогель делал это не на свой страх и риск, он согласовал это с Зомбахом и даже получил на это согласие Мюллера.
Я не возражаю, сказал Мюллер, только держите его на расстоянии. Ему всего доверять нельзя.
Вы ему не доверяете? удивился Фогель.
Я никому полностью не доверяю, улыбнулся Мюллер. Даже себе.
Однако ни Зомбах, ни Мюллер не пошли на то, чтобы освободить Рудина от обязанностей, которые он выполнял вместе с Андросовым, проводить отбор пленных, и Рудин работал теперь по четырнадцати, а иногда и по шестнадцати часов в день. Уставал страшно, и это его тревожило. Он старался вжиться в этот напряженный режим, ибо знал, что усталость всегда таит в себе опасность совершить ошибку.
Вот и этой ночью Рудина снова разбудил посыльный от Фогеля.
Он посмотрел на часыполовина третьего. Невыспавшийся, с тупой головой, шел он по темным, мертвым улицам, стараясь взбодрить себя надеждой, что сейчас ему удастся узнать что-нибудь важное.
Зал оперативной связи был залит белым светом люминесцентных ламп, Рудин невольно зажмурился.
Сюда, Крамер, я здесь, услышал он веселый голос Фогеля и увидел его возле одного из операторов. С добрым утром, Крамер. Ну и видок у вас! Садитесь сюда, я вас сейчас растормошу. Читайте! Фогель дал Рудину бланк радиограммы. Это только что сообщил агент, о котором я вам рассказывал, мастер беспредметной информации. Как и все агенты, он получил указание искать объект для диверсии, и вы посмотрите, что он придумал.
Рудин прочел:
«По поводу ваших указаний один плюс два, предлагаю следующее: я живу в доме, который только узким переулком отделен от большого здания Всесоюзного радиокомитета. Из своего окна вижу там на втором этаже большой кабинет какого-то начальника. Он сидит за столом возле самого окна. Могу свободно его пристрелить. Отвечайте ваше мнение! Марат».
Что вы на это скажете? спросил Фогель. Рудин лихорадочно обдумывал ответусталости как не бывало.
Он по характеру не фантазер, этот ваш Марат? спросил Рудин.
Немного есть.
А если в кабинете сидит просто бухгалтер. Стоит ли такая цель жизни агента? Ведь после выстрела агента наверняка найдут.
Я тоже так думаю, согласился Фогель.
Мне кажется, сказал Рудин, что можно произвести диверсию, более чувствительную для противника, например, взорвать этот радиодом. Раз агент живет рядом, ему нетрудно это сделать.
Не тот человек, сказал Фогель.
Тогда надо ему подсказать, как это сделать.
Уйдет время, а Мюллер на затяжку не согласится. Вы представляете, как Мюллер схватился за это предложение! Его ведь не переубедишь, и мы потеряем агента. А у него, оказывается, такая замечательная позициярядом радиодом. Да будь он настоящим разведчиком, он бы уже имел десяток хорошо знакомых чиновников из радио. А в руках у этих чиновников ценнейшая информация. Ноувы! Марату такое не по силам.
Мое мнениелучше взорвать здание, повторил Рудин. Смерть какого-то радионачальника коммунисты могут попросту скрыть, а тут в центре Москвы вдруг раздается взрыв. И где? Радиолой. Даже, если не удастся дом сильно повредить, об этом заговорит вся Москва. Моральный эффект будет колоссальный Настаивая на своем предложении, Рудин знал, что Старков будет осведомлен им об этом гораздо раньше, чем раскачается на действие сатурновский Марат. И найти его особого труда не составит.
Фогель подумал и сказал:
Да, да, вы правы. Он пододвинул к себе тетрадь и начал писать ответ агенту.
Я попробую уговорить Мюллера, закончив писать, сказал Фогель и, не показав Рудину свой ответ, передал тетрадку оператору.
Рудин решил разозлиться. В самом деле, зачем Фогелю понадобилась консультация по этому эпизоду? Здесь же вовсе не требовалось знание советских условий!
Все? холодно спросил Рудин.
Нет, Крамер, не все, серьезно и многозначительно сказал Фогель. Не допустить самоубийства своего Марата я мог бы и без вашей консультации. Есть дело, где нужен ваш совет. Он вынул из папки бланк радиограммы. Дело такое. Один наш агент оседлал вашего Льва Толстого. Да, да, не удивляйтесь. Он базируется под Тулой, в местечке Ясная Поляна, где некогда жил Толстой. Вы знаете?
Конечно. Там музей.
Музей нас не интересует. Главная задача агентажелезная дорога и станция. Но базируется агент в поселке при музее, там он живет и работает. Это место полтора месяца было в наших руках, потом мы оттуда ушли. А спустя примерно месяц, то есть в начале этого года, мы через линию фронта просунули туда агента. Он устроился рабочим по восстановлению музея и, судя по некоторым признакам, осел там очень прочно. На фронте он потерял глаз, у него и кличка теперь по этой приметеЦиклоп. Положение инвалида, освобожденного от военной службы, и очень хорошие наши документы делают его неуязвимым. Ноувына этом его плюсы заканчиваются и начинаются минусы, из которых главныйотсутствие необходимой разведчику сообразительности. Фогель рассмеялся. Остальные минусы можно и не перечислять. Мне приходится по радио водить его за руку, как рахитичного ребенка. Однако кое-что он все-таки делает. Месяц я добивался, чтобы он присмотрел кого-нибудь для вербовки в помощь себе. Наталкивал его на работников железной дороги. И вот наконец он сообщает, что объект для вербовки найден. Фогель заглянул в радиограмму. Прораб ремонтно-восстановительного поезда. Что это такое? Прораб?
Это сокращение слов: производитель работ.
То есть, проще говоря, рабочий?
Нет. Он над рабочими, он непосредственный руководитель работами.
О! удивленно сказал Фогель. Смотри, кого увидел наш одноглазый! В общем, фигура стоит того, чтобы на нее тратить деньги?
Вполне.
Спасибо, Крамер. И теперь вы можете идти досыпать. Извините, но, видите, вы мне действительно были нужны.
Я измотан до крайности, грустно сказал Рудин. Начальство думает, очевидно, что я двужильный. Еще месяц такой работы, и я свалюсь, честное слово.
Фогель сочувственно посмотрел на него и сказал:
Я поговорю об этом с Зомбахом. Спокойной ночи.
Спасибо.
Возвращаясь к себе, Рудин не чувствовал ни малейшей усталости. Придя домой, он написал донесение Маркову.
«Сообщаю данные о двух агентах. Первыйв Москве. КличкаМарат. Этим именем подписывает радиодонесения. Живет у родственников в доме, отделенном узким переулком от здания Всесоюзного радиокомитета. Из своего окна видит там на втором этаже большой кабинет, обладатель которого сидит у окна. Агент предлагал покушение на обладателя кабинета. Решили, что эффективнее взрыв здания.
Второй находится в Ясной Поляне. Работает на восстановлении музея. КличкаЦиклоп, он с одним глазом. В настоящее время пытается вербовать прораба ремонтно-восстановительного поезда. Привет. Рудин».
В одиннадцать тридцать утра эта шифровка была у Бабакина. В двенадцать десять ее уже читал Марков. В двенадцать пятьдесят в Москве ее положили на стол Старкову. В тринадцать тридцать две бригады оперативных работников уже занялись розысками Марата и Циклопа. Надо было взять их под наблюдение.
Весь день у Рудина было приподнятое, веселое настроение. Даже возня с пленными не показалась ему тягостной, хотя перед ним, как на подбор, проходили скользкие, омерзительные личности, готовые за чечевичную похлебку на все. На все, но не на то, чтобы стать квалифицированными агентами абвера. Рудину стало даже смешно при мысли, что его товарищи там, в Москве, могут обидеться на него за то, что им приходится иметь дело с этим дерьмом. Нет, нет, господа, как угодно громко и цветисто называйте свои усилиятотальный заброс, насыщение советского пространства гнездами абвера, все равно главным вашим контингентом были и будут вот эти подонки, не имеющие ничего общего с нашим народом. А их руками многого вам не сделать
Вечером Рудин пошел ужинать. И как только вышел на улицу, к нему ни с того ни с сего прицепился смешной и глуповатый мотивчик на слова «что без воды и ни туды и ни сюды». Впрочем, не так уж ни с того ни с сего: они с женой распевали эту песенку в прошлом году на даче. Это была первая их дача. Не имея опыта, они сняли тесный и жаркий верх. За водой приходилось ходить к колонке почти за километр. Если жена запевала: «Без воды и ни туды и ни сюды», это означало, что Рудину надо брать ведра и идти по воду. Но все это они принимали легко. Жизнь казалась такой прекрасной и безмятежной!
Так прошло около недели.
В ночь на то черное воскресенье на дачу примчался мотоциклист. Через пять минут Рудин уже трясся в его коляске, и уже не было ничего: ни лета, ни дачи, ни веселой песенки про воду. Ничего. Была только война.
«Ничего, Еленка, потерпи, думал Рудин, шагая по сумеречной безлюдной улице, управимся с этой бандой и заживем спокойно. Будет и дача, и Черное моревсе, что ты захочешь».
Он попытался представить себе женуодну, где-то в далеких чужих местахи не смог. Она виделась ему такой, какой была всегдавеселой, не умеющей хмуриться, с вечно улыбчивыми ямочками на щеках. Свесится с верхней веранды и кричит: «Сюды, товарищ, сюды» Рудин легко шагал в ритм этой смешной песенки.
В столовую он чуть не опоздал. Все уже поужинали, и дежурный курсант собирался запирать дверь. Верхний свет был погашен, и комнату освещала только лампочка, висевшая возле окна в кухню. Рудин сел за первый попавшийся столик и вдруг обнаружил, что в дальнем углу ужинает еще один опоздавший. Это был Щукин. Решение созрело мгновенно. Рудин встал и подошел к его столу.
Разрешите?
Щукин молча кивнул головой.
Тоскливо ужинать в полумраке, да еще в одиночку.
Щукин молча продолжал есть суп.
Вчера ходил в город. Прошел по улицам, заглянул в парк, начал рассказывать Рудин, чтобы завязать разговор. И за всю прогулку встретил только одного человека. Так странно: идешь по большому городуи нигде ни единой живой души. Окна в домах темные, слепые. А тишина, как в деревне. Был какой-то момент, когда я непроизвольно остановился и спросил себя: «Неужели я вижу все это не во сне?» У вас никогда не было такого странного чувства?
Нет, чуть задержав перед ртом ложку, не глядя на Рудина, буркнул Щукин.
Рудин улыбнулся.
Как-то в детстве, в городе Энгельсе, мы, ребятишки, днем, пробрались в местный театр. Темно, тишинастрашно. Мы пролезли на сцену. И вдруг видим улицу, настоящую улицу, а на нейникого. Стоим, смотримможет, кто появится или хотя бы кошка перебежит через дорогу. Никого. Страшно стало, жутьмертвая улица. Рудин помолчал. Вчера вдруг вспомнилось это из детства мертвая улица.
Щукин поднял на Рудина глаза и тотчас опустил.
Не понимаю, сказал он, не прерывая еды. Вы что ждали-то увидеть? Толпы гуляющих? Духовой оркестр? Фейерверк? И дам, бросающих в воздух чепчики? А если нет, то каков смысл поднятого вами разговора?
Не дожидаясь ответа, Щукин встал и, не прощаясь, направился к выходу. Хлопнула дверь. Тишина. Только на кухне кто-то по-домашнему погромыхивал посудой.
На лбу у Рудина проступила холодная испарина. «Черт! Возрадовался удаче и повел себя, как мальчишка. Впал в детство, идиот! Зная, что собой представляет Щукин, полез к нему с разговором, который, конечно же, вызвал у него подозрение. Совершил ошибку!» Эта мысль становилась все тревожнее. Хорошего настроения как не бывало.
Глава 6
Говоря Савушкину о новом своем назначении, Хорман немного прихвастнул, он не стал главным техническим руководителем строительства оборонных сооружений, объединенных условным названием «Серый пояс». Он отвечал за все бетонные работы. Но и это было большим делом, если учесть, что «Серый пояс» включал в себя несколько десятков объектов и все они должны были строиться под землей и бетонироваться. «Серый пояс» был наглухо засекречен даже от самих немцев, особенно от людей армии. Еще бы! Не хватало, чтобы армия, которую держат в уверенности, что в самом скором времени начнется запланированное фюрером генеральное победоносное наступление, узнала, что далеко за ее спиной строится полоса долговременных мощных укреплений!
Хорман сказал Савушкину:
Не один человек не один слово не скажи о мой работа. Тогдасмерть.
Ваша работа интересует меня, как прошлогодний снег, небрежно ответил Савушкин.
Хорман понял это выражение не сразу, а когда понял, захохотал.
Прекрасный формул! Очень прекрасный!
Хорман сдержал свое обещание. Савушкин был официально назначен к нему вторым шофером и переводчиком для связи с занятыми на работах русскими военнопленными. Савушкин уже давно говорил, что хочет научиться говорить по-немецки. Хорман вначале смеялся над тем, как он калечит немецкий язык, но вскоре ему пришлось удивиться быстрым успехам своего шофера. А Савушкину, хорошо знавшему немецкий язык, совсем не легко было его калечить и разыгрывать начинающего.
К этому времени Савушкин вручил Хорману еще одну партию ценностей, которые тот немедленно переправил жене в Германию и потом получил от нее письмо, в котором она сообщила, что его «посылки имели грандиозный успех» и что «дом Гаузнеров скоро станет нашим». Хорман пояснил, что их давнишней семейной мечтой была покупка дома у генеральской вдовы Гаузнер.
Я тебя прошу очень прошу, оказал умоляюще Хорман. Давай еще. Больше давай. Твой работа шофертьфу!
Это нелегко, вздохнул Савушкин. Товар надо искать по всем близлежащим городам.
Ищи! Ищи! Я же тебе дал документ, я же тебе дал машина. Ты только ищи.
Связь Савушкина с Марковым осуществлялась через подпольщика Никанора Решетова, который жил и работал полицаем в деревне недалеко от Гомеля. Положение его было довольно прочным. Перед самой войной его судили по действовавшему тогда закону о расхищении социалистической собственности. Лесник поймал его, когда он пытался вывезти из леса сломанную бурей березу. Никанор Решетов получил два года тюремного заключения, но не прошло и годаначалась война. Сидел он в минской тюрьме. В первые дни войны, когда началась эвакуация заключенных, его отпустили, и он вернулся домой. Тюрьма с советской властью его не поссорила. Он и на суде, когда дали ему последнее слово, сказал:
По глупости я ту березу взял, а вы по слепому закону меня судите. Не просить же вас, чтобы вы мимо закона шли, все равно ведь не пойдете. Так что уж пишите там, что положено