На аэродром ехали на фуре парашютов в кузовах грузовиков. Ранний аврал выбил организм из ритма, и желудок сразу заскулил, требуя чего-то на завтрак. Тошнота подступала к горлу и сосало под ложечкой. Но все это терпеть еще было можно, а вот трели соловьев на заре переносить невмоготу. Возраст! Отто задыхался от непонятной тоски. А соловьи вкладывали душу в пение, наверное ощущали, что заканчивается их время вместе с цветением садов. Ячмень уже выбросил свой колос, соловей теряет голос.
Замаскированный, без единого огонька аэродром выдавал себя лишь гулом двигателей и шелестом сотен пропеллеров. В воздухе стояла гарь выхлопов, ноздри забивала сухая пыль, поднятая пропеллерами и смрад технической резины.
Отто отметил, что природа не любит войну, иначе она бы не разрешила разным там соловьям и кукушкам своими душевными, будто бы нейтральными, голосами размагничивать воинов, настроенных не на лирическое блаженство или детскую сентиментальность. Эти люди готовятся убивать себе подобных, чтобы отобрать у них всё состояние и даже право на жизнь.
А вот уже и силуэты самолетов. Приглушенно, на тихом газе работают двигатели. Во тьме на полевом аэродроме муравейник из сотен десантников. Отто покашливаетвоздух уплотнен и густо перемешан с гарью двигателей, застревает в горле и выдавливает сухой кашель. Машины подходят и строятся в один ряд. Солдаты тем временем спрыгивают с кузовов и разгружают сумки с парашютами.
Те, что приехали минутой раньше, уже успели разгрузиться и разбиваются на пары. Один другому помогают закинуть парашют за спину, пристроить на грудь радиостанцию или коробку с аккумулятором и батареями. Все необходимое привычно экипируется вокруг тела. Вооружение, боеприпасы и паек на три дня. Остальное, все необходимое, будет выброшено на парашютах.
Готовые к посадке в самолеты усаживаются на землю, откинувшись спиной на парашют, ждут следующей команды. Во тьме не видно сколько самолетов стоит на старте для выхода на взлетную полосу. Может, не столько тьма ночи, сколько дым и пыль скрывают от глаза общую картину. Когда очередной самолет выходит на старт и проверяет надежность своих двигателей, земля под десантниками оживает и кисельно дрожит. Потом натужный рев двигателей настраивается на рабочий рокот, и самолет уходит в светлое пространство неба, как в родную свою стихию.
Команда встать объявлена приглушенным голосом, но все ее услышали, так как напряженно ждали. Все команды выполнялись почти молча или по жестам офицеров. Очередь из двух десятков парашютистов замыкал Отто. С насиженного места, позвякивая металлическими пряжками ножных обхватов, очередь тронулась к самолету. Поднимались по невысокой приставной лесенке. Наклоняя головы, ныряли в темный живот воздушного транспорта типа «Дуглас».
Кто вошел первым, будет прыгать последним, а последний, войдя остается возле дверцы, ему прыгать первым. Это продиктовано весом парашютиста. Хотя такое правило в прыжках из самолета не обязательное, здесь парашютисты в разбросе, а не так, как в прыжках с аэростатагде они повисают один над другим по вертикали.
Молча, как на тренировке парашютист, войдя в самолет, цепляет карабинчик своего вытяжного фала за продольный тросс, а сам садится на узенькое откидное из дюрали сиденье, упираясь парашютом в ребристую стенку фюзеляжа. Выпускающий не садится, он имеет визуальную связь с летчиками. Самолет уже в небе, и в нем уже день. Организм напряжен, и десантники часто просят подавать команды голосом, а не сиреной: неестественно громкое и тревожное завывание сирены усиливает напряжение.
Самолет вибрирует, словно от страха перед полетом в тыл, хотя еще нет, не существует фронта, а значит, и зенитки не станут мешать перелету.
Летели не долго, или так показалось. Отто среди этой публики был наиболее молодой, у него еще нет и десяти прыжков, обязательных для начинающего десантника. Может поэтому он сам в себе. Никого ни о чем не спрашивает, а если спросят его, пожимает плечами. Он еще на земле, когда дверь открылась в пилотскую кабину, увидел светящиеся стрелки приборов. Это все будто бы уже не впервые, но к такому, наверно, привыкать тяжело. Как только его взгляд останавливается на закрытой дверце самолета, через которую ему придется оставлять этот приют, сердце начинает набирать обороты, будто из солидарности с двигателями самолета.
А вот и сигнал из двери летчиков, которая открылась. Поднята рука выпускающего. Все поднимаютсяприготовиться! Командир из сержантов проходит от кабины, проверяя на тросе карабины крепления фалов. Раскрытие парашюта принудительное. С кольцом на такой высоте можно не успеть или открыть раньше времени и повиснуть куполом на хвосте самолета.
Выпускающий решительно открыл дверцу, и внутри из-под ног поднялась пыль, будто кто-то старался внести путаницу в процесс отделения от самолета. Но десантники уже не слышат никаких команд, у каждого из них ориентирвпереди парашют перед твоим носом. Иди за ним и не ошибешься. Поток встречного воздуха набивается внутрь самолета, бьет по лицу, по глазам, забивает пылью ноздри.
Выпускающий офицер замер возле открытой дверцы, напряженно ожидает следующей команды летчиков. И вот двигатели, словно поперхнувшись, перешли на тихие обороты. Рука выпускающего резко падает. Отто заучено наклоняет голову, бросает ступню правой ноги в закруглённый угол на пороге дверцы, отталкивается, чтобы подальше отлететь от самолета и не прилепиться к фюзеляжу под потоком воздуха. Его обернуло вокруг собственной оси, дернуло и приложило, но уже ногами к мягкому грунту земли. Только теперь, повалившись набок, вспомнил, что это боевой прыжок, а не тот, когда можно две минуты блаженствовать в воздухе, рассматривая местность под собой. Сегодня облегченного дыхания на приземлении не было, так как напряжение не исчезло, а нарастает, ведь ты в тылу будущего врага. Если дома тебя никто не встречал живыми цветами, то и штык тебя внизу не ждал. Слава Богу, что и здесь пока что обошлось без того, что могло случиться. Ты уже в чужой стране, и еще живой.
Притих и стоял, не двигаясь, примеряясь к обстоятельствам. Еще не утро, но уже и не ночь, только туман ограничивает видимость. И соловьи здесь с точно такими же международными голосами, как и в Польше, и стремление забраться к тебе в душу, такое же настырное. Кто-то подал из тумана неуверенный голос перепелки: под-падьом, под-падьом. Прямо тебе не сигнал, а песня.
Парашютисты по привычке но поспешно собирали свою матчасть, хотя она того не стоит, ведь рассчитана на один прыжок. Собирали ради маскировки, хотя и маскировка якобы ни к чему. Командиры знали, что возвращаться сюда не планировалось.
Это не очень глубокий тыл. Войны еще нет, но здесь уже не сомневаются ни крестьяне, ни солдаты, так как договор, подписанный в Москве, как-то не вяжется с таким сосредоточением войск и техники на границе. Странно лишь то, что простые люди это понимают, а их великий и мудрый вождь пристально смотрит и видит только то, что ему хочется видеть, а не то, что происходит на самом деле.
Проводники были из тех, кто уже здесь поселился, обжился и нетерпеливо именно этих гостей ждал давно.
Приказано расположиться лагерем и готовиться к походу в дневное время. А зачем им ночь, чего прятаться, если оникрасноармейцы со своими командирами. Идут по селу, как надлежит с песней про Катюшу, которая бережет любовь. Откуда людям знать, что репертуар у этих воинов ограничен лишь одной песней. Топали дорогой мимо плавней, откуда уже было видно город за рекой и ближебольшой мост, объект, ради которого они столько готовились и сейчас здесь, рискуя жизнями.
Сделали привал на берегу реки, возле одного причала. Отряд чувствовал себя, как дома. Он на этом участке землисила. Вооруженные профессиональные воины, солдаты среди безоружных мирных людей небольшого городка. Официально ониживая сила. Живая сила, хотя бы потому, что мертвой силы не бывает. Мост охраняет один дежурный с полутораметровой длины винтовкой. Наверное. у него есть и смена, которая спит на мосту в будке.
Операцию «мост» провели молниеносно, поскольку никакой операции не было. Просто интимно сняли дежурного на мосту, который сначала было оторопел, увидев, что смена идет к нему почему-то раньше времени. Второму, что в будке, не дали даже проснуться. Сами испытывали удивление, почему такой объект удивительно плохо охранялся? Им, прагматикам несчастным, не понять наш славянский характер. Зачем охранять мост? Кому он нужен? Это же не магазин с продуктами и водкой И не зерно на колхозном току.
3. Обстоятельства появились с неба
Отто практически первым начал войну с Россией, с СССР, поскольку мост был первым захваченным объектом, еще до команды Гитлера перейти границу. Правда, кололи ножами часовых другие, поскольку Отто был рядовым радистом-оператором.
Как бы то ни было, но война, ужасная и беспощадная, кровавая и дымная началась. Умолкло радио на столбах в селе, онемели телефоны по конторам, и как сквозь землю провалилось местное начальство. А уже под вечер из города группами и врассыпную стали приближаться к мосту настоящие красноармейцы. С запада шли машины: грузовики и автобусы, в которых пограничники и гражданские с паническим беспокойством в глазах.
Липовая охрана моста сначала их пропускала, а со временем получила приказ по радио запереть мост и приготовиться к его обороне с двух берегов. Мост должен быть неповрежденным.
Испуганные беженцы и красноармейцы, натолкнувшись на пулеметные очереди со стороны моста, сначала было растерялись, а потом бросились в плавни. С правого берега возле моста нарастало сосредоточение техники. Отряд Отто попросил помощи.
Появились штурмовики.
Они затеяли круговерть над мостом, образовав возле него на берегу кровавое месиво из недавней живой массы. Красные командиры кричали на радистов, которые не могли связать их со штабами и вызвать свою авиацию. Радисты старались пробиться сквозь тесный эфир, густо заселенный музыкой, песнями, маршами и бешенными голосами на немецком языке: наступать, убивать, топтать и подчинять.
Командир приказал Отто перенести куда-то на другое дерево диполь, когда вербу, на которой висел провод, свалило взрывом бомбы. Но бомба второго взрыва откинула Отто с моста в камышовый кювет. Военная часть, которая прорвалась через мост, подобрала контуженного красноармейца в кирзовых сапогах. Правда, в грузовике кончилось горючее, и красноармейцы вынуждены были покинуть машину и оставить контуженного на окраине села ил крупного поселка у каких-то стариков.
У деда и бабы Скоробагатько на днях перед этими событиями гостил внук Андрей, сын их сына, что служит в кадровой где-то на Востоке. Внук Андрей приехал принять участие в спартакиаде в этой западной области и заскочил на день к деду и бабе, которых он впервые видел. Да он, собственно, и согласился на участие в спартакиаде ради командировки в эти края, где когда-то жили родители.
Старые несказанно обрадовались внуку. Особенно баба, она была удовлетворена, что в их доме появился дух городского курева и перебил обычное но печальное благоухание лампадки и свечи. Дед прошелся с внуком по селу, гордо представляя парня односельчанам, а гость угощал мужиков возле сельмага папиросами «Пушки». Андрей буквально в последние минуты выскользнул из-под войны и покатил автобусом на восток, а через село спешили в том же направлении солдаты и гражданские, убегая от войны. Ошеломленные последними событиями Скоробагатьки, приходили в себя после взрывов где-то на мосту или около моста. Присматривая за контуженным красноармейцем, думали о внуке, где он сейчас. А иметь у себя раненного красноармейца с приходом оккупантов стало опасно. Правда, они как вошли, так и пошли дальше, лишь власть поменялась. Старики дрожали, и сообщать о своем квартиранте не собирались. Может повезет уберечь его до возвращения своих.
Может и Андрейка, если бы не уехал, тоже уберегли бы от войны, размышляла баба. А что, паспортов у нас никогда не было, ни в каких книгах он у нас не значится. Живи себе здесь хоть сто лет, только никого не трогай!
Может мне сходить в центр и попросить фельдшера, чтобы осмотрел несчастного? совещалась она.
Какой фельдшер? Анямедсестра, еще на прошлой неделе укатила куда-то со своим офицером. Сами выходим, главное пристроить его так, чтобы никакая собака не нанюхала.
В огромных сенях, которые под одной крышей с жилыми комнатами старик отгородил легкой плетеной стеной закоулок, сделал топчан или примостку для лежания. Свежую стену обмазал глиной и побелил, приговаривая:
Чтобы меньше людей видело.
А какие здесь люди, если и в мирное время на этот Керчик мало кто заглядывал. Ближние соседи за пустырями с бурьяном, а улица с одной стороной хатперией. Противоположнаяэто уже поле, а точнеениз, раздолье камышовых плавней до самой реки.
Контуженный дышал ровно и даже несколько раз старался открыть глаза. Потом силился говорить, но что-то у него с речью, точнее с языком, который его не слушался. Как-то он намыслил и даже сделал намерение подняться и свалился на пол. Видно было, что он старается бороться за жизнь и не противится, когда ему помогают подняться, удержаться на ногах. Двигался как лунатик и смотрел на все вокруг удивленными глазами.
От пищи не отказался, но долго рассматривал вареник с вишнями. Увидев на столе папиросы «Пушки», оставленные внуком Андреем, потянулся к ним. Взял одну, а старый дал ему прикурить. Солдат затянулся настороженно и вместе с тем жадно.
Баба как-то остановила в сенях деда и сказала шепотом:
Выкапанный наш Андрейка. И цыгарку держит в двух пальцах, как наш. И в доме хорошо пахнет, когда в ней молодой человек.
Баба старалась разговорить гостя, выведать, кто онлетчик или командир, откуда у него форма солдата, а на ногах не ботинки с обмотками, а хотя и кирзовые, но сапоги. Может, он летчик?
Отто Фогель, возвратившись из небытия, изучил обстоятельства. Он понял, что за ним присматривают как за красноармейцем и продолжал вживаться в роль контуженного, иначе как объяснить у него отсутствие их языка. Вот они именно те обстоятельства, о которых он часто втайне мечтал: убежать от всех бестолковостей жизни, но не от самой жизни. И все здесь у него выходило, поскольку отношение и хлопоты стариков совпадали с его тайным желанием и стремлением.
Как-то во двор залетела любознательная далекая соседка Люда, которая сразу же, как в селе появился Андрей, первая заявила на него свои права. И теперь, услышав разговор от своих стариков, прилетела убедиться, что Андрей не успел выехать. В комнате, ощутив запах турецкого табака или его дыма, она старалась пробиться в светлицу, но старый вырос на пороге, выставив свою когда-то богатырскую грудь.
Какой Андрей? Я сам его посадил в автобус на той неделе. Люди же видели. Нет его.
А я что, отбираю его у вас? Неужели я пойду заявлять? Да язык мне отсохнет. Думаете, мы не подобрали бы раненного красноармейца?
На этот раз Люде не удалось ничего выведать и разнести новость по селу. Война быстро катилась на восток, оставляя за собой искореженную жизнь с растерянными стариками, детьми и женщинами. Мужчины с повестками в карманах и «сидорами» с продовольствием за спиной в первую же ночь войны пошли за своими на восток, чтобы там, где еще нет фашиста, переодеться в солдатское хаки, взять в руки трехлинейку «дробь тридцатого» и стать живой силой на пути оккупанту.
В селе сразу же не стало местного начальства, ни партийного, ни советского, ни колхозного, хотя все это одно и то же, поскольку беспартийного начальства к тому времени почти что не было. И сразу, на подтверждение древней поговорки «свято место пусто не бывает», в доме сельсовета поселились староста вместо головы и писарь вместо секретаря. Сам дом стали называть ратушей. В нём были люди местные, поставленные представителями оккупантов. Они спешно регистрировали в первую очередь не людей, а скот и птицу, искали молодых людей и приводили в порядок хозяйство, поскольку заводы оккупированной Европы требовали продовольствия, сырья и пополнения рабочей силой.
Баба Скоробагатько распустила слух о том, что их внук Андрей, хлопец школьного возраста, которого тут все якобы видели, был на рыбалке, когда налетели самолеты, его контузило бомбой и даже сбросило в воду, где он едва не потонул, но какие-то пацаны его спасли.
Когда война, то вокруг самые несчастья, афоризмами говорила баба. Надо же случиться: мальчик пошел ловить карасиков, а здесь война Так хотя бы смотрели куда скидывать те бонбы Все у них не туда если не на мост, так на дорогу, если не на дорогу, так на живых людей А теперь что? Сиди и гадай: возвратится ли он к нормальной жизни или нет С языком что-то
Гражданская власть старалась как можно скорее пристроить людей к работе, к покорности, к выполнению указаний новой власти и приказов коменданта. Пока что не очень обжились и не очень бесчинствовали шуцманы. Несмотря на войну, на страшные приказы и законы, Скоробагатьки жили как раньше и даже намного интереснее. Дед появлялся в центре и выносил на местный рынок если не курку, то кролика или яблоки из собственного сада и покупал хлеб и папиросы для внука