Когда стало известно, что советский танк, видимо, надолго остановился (это было за полночь), обер-лейтенант распорядился срочно и бесшумно подтянуть к нему противотанковые орудия и взвод автоматчиков. Старый полковник напутствовал:
Итак, ваша судьба в ваших руках. К этому мне нечего добавить.
С рассветом Лемм был на месте.
Танк стоял безмолвный и загадочный. В сотне шагов от него в молодом березняке притаились орудия, окопались автоматчики. Тут же оказались полевые жандармы.
Артиллерийский офицер доложил, что орудия нацелены и одного залпа будет достаточно.
Боюсь, что в этом тоже есть риск, устало сказал Лемм. Улыбнулся недоумению артиллериста. Риск попасть в смешное положение. Может случиться, что мы расстреляем свой трофей. Подождем.
Как угодно.
Время тянулось долго. Артиллерийский офицер нервничал. Он был убежден, что русские в танке спят, и еще неизвестно, что может случиться, когда они проснутся Лемм ничего не предполагал. Он помнил свой печальный урок.
Да, танк проснулся. Не у одного Лемма заныло в груди, когда загудели его глушители. С надрывом, забыв, что рядом стоит старший, выкрикнул команду артиллерийский офицер. Грянул залп.
И танк закружил.
Солдаты молчали. На лицах вместе со страхом проглядывало тупое любопытство.
Лемм нервничал:
«Может быть, есть смысл покончить сразу?»
Итак, что будем делать? услышал он голос артиллерийского офицера. Танк умолк.
Пошлите кого-нибудь на разведку.
Слушаюсь.
Два солдата выбежали из березняка и неуверенно затрусили к танку. На полпути поползли.
Идиоты! не выдержал офицер и картинно зашагал по полю. Солдаты двинулись за ним. Пошел и Лемм.
Танк обступили. Очень скоро солдаты осмелели и принялись стучать по броне. А офицер даже взобрался наверх и попытался открыть люк. Но когда крышка люка подалась неожиданно легко, он камнем слетел вниз.
Показалась голова танкиста. Солдаты вскинули автоматы.
Не стрелять! приказал Лемм, хотя сам держал парабеллум наготове.
Казалось, танкиста совсем не интересовало то, что происходило вокруг: без шлема, с пистолетом в руке вылез из машины и тяжело спрыгнул на землю. Немного постоял, словно к чему-то прислушивался.
И пошел на нацеленные в него автоматы.
Не стрелять! еще раз предупредил обер-лейтенант.
Солдаты расступились. Земля вокруг была взрыта танком. Сергей запнулся и упал. Кто-то изумленно крикнул:
Проклятье! Похоже, что он ничего не видит и не слышит!
Около танка чин из полевой жандармерии отчаянно махал руками. Но и без того было видно, что случилось: из танка валил густой дым.
Неловко поднялся танкист. Сильным ударом у Сергея выбили из рук пистолет. Сопротивляясь, он снова упал. Ему связали руки.
11
Со вчерашнего дня старый полковник подолгу простаивал у окна. Посреди двора, на специально вынесенной скамейке, лицом к нему сидел русский танкист.
Широко раскрыв невидящие глаза, застыл Сергей. Только ветер (погода портилась) трепал его светлые волосы. Бледное осунувшееся лицо было строгим и неподвижным. Но угадывал полковник в этой неподвижности торжество.
Прожив долгую жизнь, не раз он убеждался в том, что в войнах раскрываются главным образом человеческие слабости. Поэтому, награждая за храбрость, он оценивал лишь внешнюю сторону подвига, не вникая в причины, побудившие совершить подвиг: когда-то довольно много испытал разочарований. И если его нация не меньше других хранила в памяти героев, то это было, по его мнению, только самообольщением правда, очень важным и необходимым для войны.
Конечно, русский танкист, понимая свою обреченность, мог подчинить инстинкт самосохранения трезвому сознанию. Но как долго это сознание могло противостоять отчаянию и физическим страданиям? Стоя у окна, полковник ждал, когда русский, чем-то напоминавший гордого викинга из старинных иллюстраций к сагам, малодушно будет просить о сострадании.
Строжайшим приказом было запрещено чинить насилие над советским танкистом, а несколько минут назад полковник распорядился накормить его со своего стола.
Вот тучный солдат-повар, в движениях которого еще чувствуется былая слава хозяина кухни лучшего отеля Баден-Бадена, подходит к танкисту. За ним тощий детина, раздувая ноздри от соблазнительных запахов, с великим недоумением на лице несет поднос с обедом. Повар замечает в окне полковника и демонстрирует свое профессиональное тщание: ловко нанизывает на вилку пластик ветчины с яйцом и подносит ко рту пленного. Танкист отстраняет руку повара. Тощий солдат жадно смотрит на ветчину и, видимо, произносит ругательство. Повар терпелив, словно перед ним избалованный ребенок: предлагает русскому куриную ножку. Опять без успеха. Повар берет кружку с коньяком Резкое движение танкиста и кружка летит на землю. Тощий плюет с досады.
Полковник позвал адъютанта.
Кажется, я нашел способ что-нибудь узнать у пленного. Приведите его сюда. И переводчика.
Когда ввели Сергея, полковник распорядился:
Усадите его за мой стол. Дайте в руки карандаш и бумагу. Словом, он должен понять, что может писать.
С минуту Сергей сидел неподвижно, и трудно было узнать, задумался или не догадался о том, что от него хотели.
Может быть, он не умеет писать? предположил адъютант. Полковник поморщился.
Не умеет писать? Думаю, что вы сможете сейчас оценить даже его стиль.
Сергей склонился над бумагой. Начал писать размашисто, ограничивая движение карандаша левой рукой.
Переводчик читал:
«Фашист! Если ты останешься жив, и уйдешь отсюда, и с улыбкой будешь смотреть в глаза детям, помни: я миллионами глаз буду следить за тобой. Я схвачу тебя за руку, едва в твоих глазах мелькнет бесноватый огонь. Я подниму с земли горсть пепла твоих жертв и»
Довольно!
Под глазом полковника нервно подергивалась дряблая кожа. Переводчик поспешно выхватил лист из-под руки Сергея.
Танкист отшвырнул карандаш. Выпрямился и еле приметно улыбнулся.
Михаил АношкинПАРТИЗАНСКИЕ РАЗВЕДЧИКИ
Группа разведчиков вместе со Стариком, заместителем командира отряда по разведке, осела восточнее Брянска, вела себя тихо, стараясь не выдать своего присутствия. Но оккупанты понимали, что поблизости есть партизанские глаза и уши, их не могло не быть.
Старик приказал сержанту Щуко достать «языка». Тот два дня ходил на большак, и все неудачно. Наконец приволок плюгавого очкастого фрица, который, увидев Старика, упал перед ним на колени и заплакал. Всхлипывая, как ребенок, немец рассказал все, что знал, но рассказанное им большого значения не имело.
Командир приказал отпустить пленного. Щуко запротестовал. От волнения у него побелела даже горбинка носа. Он поглядел на Старика, словно на чужого, и спросил звенящим от волнения голосом:
А меня они отпустили бы?!
Нет, спокойно ответил командир. Они бы тебя расстреляли.
Во! воскликнул Щуко. И этого вшивого фрица я расстреляю!
Ты завяжешь ему глаза, выведешь на дорогу и отпустишь.
После этого Щуко дулся на Старика целый день. А на утро следующего дня за языком собрался сам командир. Он позвал сержанта и сказал:
Хочу попытать счастья. Пойдешь со мной и прихвати еще троих. Амуниция полицаев в сохранности?
Так точно, товарищ командир!
Тогда быстро одевайтесь полицаями.
Во второй половине дня пятеро вышли в путь. Щуко привел их к большаку. Там они замаскировались и наблюдали за дорогой. На восток ехали грузовые машины, тарахтели повозки, пылили пехотинцы. На запад движения почти не было. Иногда проезжали санитарные автобусы, ехали на подводах гражданские.
Старик сказал:
Здесь нам делать нечего. Какие части движутся на фронт, мы узнаем и без этого. Нам нужен «язык». Местный.
Ночью разведчики выдвинулись ближе к Карачеву. Здесь начинались уже степи. Спрятались в березовой рощице, в стороне от большой дороги. Неподалеку вился пыльный проселок. За увалом зеленела садами деревня. Старик задумчиво потеребил бороду, а потом сказал:
Вот что, братцы. Я партизан, а вы, полицаи, поймали меня, ясно? Вяжи мне, Щуко, руки, и ведите в деревню.
Щуко вязать руки не спешил, лишь упрямо смотрел на командира.
Ты чего? спросил Старик.
Не согласен.
За последнее время ты что-то портиться начинаешь, Щуко. Я два раза не приказываю.
Все равно. Я перед комбригом за вас головой отвечаю. А коли что случится?
Ничего не случится. Только вяжи для виду, чтобы можно легко освободиться.
Не могу. Лучше мы с хлопцами сходим, а вы посидите здесь.
Почему?
Риск же, товарищ командир!
На войне риск благородное дело. Все. Разговоры прекратить.
И вот четверо полицаев ведут по проселочной дороге бородатого дядьку, руки которого связаны за спиной. Идут молча. Держат путь к деревне. Они не знают есть там немцы или нет. Будут действовать по обстоятельствам. Если немцев много, в деревне останавливаться не станут. В бой вступать решили только при самой крайней необходимости. Автомат Старика нес Щуко.
Но случилось все иначе, нежели разведчики предполагали. Навстречу им выехала черная легковая автомашина. Она волокла за собой шлейф серой пыли.
Будем брать, решил командир, только без шума, ясно?
Пятеро остановились. Старик освободил руки от веревки, но продолжал держать их за спиной. Четверо отошли на обочину, а Щуко встал посреди дороги, широко расставив ноги. Горбатая черная машина резко остановилась, и из кабины выскочил немецкий майор. Он подбежал к Щуко и что-то стал ему выговаривать, постепенно переходя на крик. Сержант не понял ничего из того, что тот кричал. В это время четверо подошли к машине. Старик очутился возле разгневанного майора. Тот увидел его и оторопел: заметил на околыше красную звездочку. Потом перевел взгляд на Щуко, осмотрел его с ног до головы, видимо, соображая, что тут происходит.
Дальнейшее произошло моментально и без шума. Старик ловко скрутил майору руки, а Щуко зажал ему рот, чтоб не кричал. В это же время остальные справились с шофером. Один из разведчиков стукнул его прикладом по голове. Второй вытащил из кабины и бросил на обочину.
Майора связали и впихнули в машину, прямо на пол. Щуко, бывший тракторист, сел за руль. Старик рядом с ним, остальные втиснулись на заднее сидение, и машина помчалась к лесу.
Пленного майора звали фон Штрадером.
Старик по рации донес в штаб отряда:
«Давыдову. Пленный майор фон Штрадер показал серьезных мер для обороны Карачева не предпринимается. Имеются сооружения для подвижной обороны. Штрадера конвоировать нет возможности. Совершил две попытки побега. Запросите У-2. Старик».
И еще через день:
«Давыдову. На аэродроме, что севернее деревни Р., находится более 100 самолетов противника. В районе соседней деревни устанавливают зенитную оборону. Старик».
Некоторое время никаких активных действий не проявляли дали возможность немцам успокоиться после похищения майора. Отсиживались в лагере, времени свободного оказалось вдоволь. Старика терзали воспоминания. Боль сдавливала сердце, когда он думал о Люсе. Она властно ворвалась в его жизнь, и вот нет больше Люси. А было так.
Давыдов решил завербовать бургомистра Брянска Плавинского. На связь с ним он послал разведчицу Люсю, а Старику приказал обеспечить охрану. Увидев первый раз Люсю, Петро так звали Старика с досады поморщился: несерьезного человека посылает комбриг на опасное дело. Девчонка вроде бы еще из детства не вышла курносая, и глаза наивные-наивные. Шапка заячья, с длинными, до пояса, ушами. Телогрейка и валенки чуть великоваты. Подросток и больше ничего.
От охраны Люся отказалась, и Старик не стал настаивать.
Разведчица попала на прием к Плавинскому и, выдав себя за беженку, попросила прописку в городе. Бургомистр взял у нее прошение и назначил день и час, когда надо было прийти за ответом. Уходя из кабинета, девушка незаметно оставила на столе пакет, в котором Давыдов предлагал Плавинскому сотрудничество.
Давыдов, узнав, что Люся ходила в город без сопровождающего, вызвал Старика и устроил ему нагоняй. Петро обиделся. Подумаешь, какая цаца, личного телохранителя ей подавай! И как у него часто бывало, ударился в крайность. Когда Люся собралась за ответом, Старик решил сопровождать ее сам. Он понимал, что второй поход к бургомистру очень опасен. Еще неизвестно, как поведет себя тот гад. Петра, однако, расстраивало и другое: уж очень несерьезно относилась ко всему девушка. Вроде бы и не отдавала отчета, на что идет. Старик оделся нищим, проник в город и поспешил в приемную бургомистра. Это была с его стороны рискованная затея, но другого, чтобы обезопасить девчонку, он не придумал.
Народу на прием к бургомистру набралось порядочно. Молчаливый, замкнутый народ, подозрительный друг к другу.
Петро незаметно пристроился в уголке, откуда ему было хорошо видно, и стал ждать. Если Плавинский вздумает арестовать Люсю, то Петро пустит в ход гранаты и автомат, который припрятал под свободно висящим на нем азямом.
Разведчица пробыла у Плавинского долго. Петро забеспокоился, но визит кончился благополучно.
Еще по дороге в город Старик присматривался к Люсе, сбоку разглядывал ее, и вдруг сделал открытие а ведь девчонка она ничего, симпатичная. И не очень курносая, как кажется на первый взгляд, зато улыбчивая. Но самое главное открытие Петро сделал в приемной бургомистра, увидев, как Люся решительно входит в кабинет Плавинского, еще не зная, что ее там ждет, нахмурив брови и упрямо слов губы, готовая на все испытания. А когда она не спеша, пунцовая от волнения, вдруг в последнюю минуту нахлынувшего на нее, вышла из кабинета, Петро, сам того не ожидая, засветился радостью и понял, что Люся необыкновенная девушка.
Он нагнал ее на улице и нетерпеливо спросил:
Ну? Что сказал бургомистр?
Люся продолжала идти, не сбавляя шага. И лишь в тихом безлюдном переулке остановилась и улыбнулась:
Какой ты смешной!
Потом нахмурилась и вздохнула:
Отказался.
С задания вернулись веселые, открывшие друг друга. У них появились общие мечты, которые они пока скрывали от других.
Люся по заданию отряда поселилась в городе, поступила работать на аэродром русские женщины очищали взлетные полосы от снега и выполняли другую черновую работу. Примечала зорко, где расположены ангары, зенитные установки, сколько было самолетов и каких. Тайно переправляла сведения в отряд Петру, оттуда их сообщали на Большую землю.
К разлуке Старик отнесся легкомысленно. Подумаешь, великое дело! Люся ему по душе, но не страдать же из-за нее. Но, оказывается, Петро еще не знал себя. Через неделю после ухода девушки его обуяла такая тоска, что хоть бросай все дела и беги на тот чертов аэродром. Давыдов озабоченно спросил:
Ты, случайно, не болен?
Что вы, товарищ комбриг!
Скучный ходишь.
Так, голова немного побаливает, соврал Петро и подумал: «Мать честная, теперь я знаю, почему люди гибнут от любви. Ну и срамота!»
О том, что Старик Влюбился, как повелось, первым узнал Щуко, а через него весь отряд. Хотя сам Щуко клялся и божился, что он тут ни при чем, что держал язык за зубами, но глаза его посмеивались.
Старостой в одной деревеньке был свой человек Колобов. К нему и направились разведчики. Староста должен был сообщить важные сведения о продвижении немецких войск. Чтоб не привлекать внимания, Старик оставил Щуко с бойцами за деревней, а к старосте направился вдвоем с Люсей. На условный стук выглянул хозяин и шепотом сообщил:
Гости у меня. Двое, из Брянска. Полицию приехали создавать.
В эту деревеньку приезжали уже дважды, а полицию создать не могли.
Та-ак, произнес Петро и сказал Люсе: Беги за Щуко, а я с ними побалакаю.
Люся хотела возразить: не оставайся один, вместе сходим за Щуко, гости никуда не уйдут. Но по его решительному виду поняла, что отговаривать бесполезно. Старик загорелся. Он всегда загорался, когда наклевывалось опасное дело.
Иди, иди, не бойся.
Петро припрятал в сенцах автомат, проверил пистолет и положил его в карман борчатки. Теперь он вполне мог сойти за крестьянина. Шагнул за хозяином в избу, сварливо ворча:
Доколе за нос будешь водить, Кузьмич? Обещал машинку достать, а сам тянешь резину.
До войны Колобов ремонтировал старые швейные машинки и продавал их частным порядком. Немцы назначили его старостой, считая, что он в ссоре с Советской властью: что ни говори, а частник. Но Колобов оказался честным человеком и служил партизанам не за страх, а за совесть.