Опаленные войной - Пётр Михайлович Смычагин 6 стр.

Повеяло чем-то знакомым. Где-то он видел похожую фотографию. Но где? Где?.. Ну да  дома! В рамке под стеклом. Там был отец, правда без знамени. Рука дрожала, карточка прыгала. Он сунул фотографию в карман галифе, но, вспомнив, что отец очень берег свою, осторожно переложил в нагрудный карман.

А ведь Вадов с отцом  ровесники. Отцу сейчас бы шел сорок первый. Наверное, он так же относился к подчиненным, вообще к людям. Командовал, воевал, делился последней коркой хлеба Некоторые, может, стонали и хныкали, когда было тяжело А он вел их вперед и вперед

В кабине Владимир отдал фотографию Вадову.

Тот пристально рассматривал фотокарточку, словно видел впервые. Потом тихо сказал: «Спасибо!» Спрятав фото на груди под свитер, решительно произнес:

 Ну, даешь Перекоп!  и дал газ.

Будто боясь надсадить двигатель, медленно, как бы прислушиваясь к работе его, развернул бомбардировщик и также медленно порулил к берегу.

Притормозив, дал мотору максимальные обороты. Мотор заревел громко и пронзительно, точно ему сделали больно. Дымовой завесой за самолетом вздулось клубящееся, бегущее облако снежной пыли. Бомбардировщик, вздрогнув, тронулся с места, а затем, волоча снежный хвост, рванулся, с каждой секундой все больше и больше набирая скорость. 40 50 Дрогнула стрелка указателя скорости, поползла по шкале.

Уже с первых секунд разбега Вадов почувствовал, как трудно выдержать направление. Работающий левый мотор всей силой тяги разворачивал самолет вправо. И Вадов, стиснув зубы, давил на левую педаль, удерживая рулями самолет на прямой. 60 70 Вадов до крови закусил губу. Выдержать направление! Выдержать! 80 90 Мелькнули темные пятна выброшенного из самолета оборудования. Проскочили середину озера. Темная полоска леса, секунду назад казавшаяся далеко-далеко, растет на глазах, стремительно надвигается 100!.. Пора.

Еле уловимым плавным движением штурвала Вадов приподнял нос самолета. В ту же секунду бомбардировщик, оторвавшись ото льда, вновь коснулся его колесами. Пот струился по лицу, заливал глаза, щипал шею. Все внимание, все силы сосредоточены на взлете. Взлететь! Только взлететь! Во что бы то ни стало взлететь! 105 110 115 120!.. Надрывно гудит мотор, будто выбиваясь из последних сил, мчится самолет, подпрыгивая и сметая наносы снега, а оторваться ото льда не может.

«Оторвись! Оторвись!»  мысленно твердил Владимир, шевеля посеревшими губами. Лицо его белое, мучнистое, а глаза темные, расширенные, немигающие застыли на береговой черте. Впереди  ровное снежное поле. За ним  стена леса. Что-то задерживает самолет. Нос клонит вниз. Снег! 110! Вадов резко убрал газ.

Тишина ударила в уши. С подвывом, пронзительно скрипели тормоза. Стрелка валится на нуль.

 Что случилось?  недоумевал Владимир.

 Не везет нам, Володя,  хрипло дыша, ответил Вадов.  Снег убирать придется Полосу делать

Владимир закрыл глаза: «Когда все это кончится!..» Молча рулили назад.

 Ты не расстраивайся, всего каких-нибудь 8001000 метров, не больше. Да и снег неглубокий.

Чистили полосу шириной метров пятнадцать. Точно маленькие бульдозеры, толкая перед собой наклоненные изогнутые моторные капоты, сгребали снег от осевой линии в разные стороны. Вадов, как всегда, спешил. Взлетать ночью в темноте гораздо сложнее, чем днем.

Первые сто метров работали вровень. Владимир изредка поглядывал на Вадова. Лицо округлое, нос небольшой, прямой, брови черные, глаза поблескивают, губы пухлые

 Что с тобой? Не видал меня, что ли?

 Да нет, просто вспомнил отца.

 Ну и что?

 Очень вы чем-то похожи

 Да? Не знал Хотя многие сейчас одинаковы и похожи. В этом наша сила, что мы похожи друг на друга.

Затем Вадов стал понемногу обгонять Владимира. Тот, чтобы не отстать  заедало самолюбие  работал со злостью. «Ведь не железный командир? Вдвое старше меня. С утра ничего не ел. До войны, говорят, работал в ГВФ, летал в Заполярье Больше сотни боевых вылетов. Силен! Доброволец, говорят, с первого дня войны, как и отец. И роста они одного, среднего». И Владимир напрягал все силы. Но разрыв между ними не сокращался, а увеличивался.

Владимир с ожесточением наваливался на капот. Но разрыв продолжал расти. «Работать! Работать!  командовал он себе.  Ты вовсе не устал. У тебя полно сил». Он верил, что если внушить себе эту мысль, подчиниться ей, то никакой усталости чувствовать не будешь. Работать! Но Вадов уходил все дальше.

Владимир недобро поглядывал в его сторону. «Наверно, у него меньше снега, потому он вырвался».

Вадов, словно подслушав его мысли, оглянулся, направился к нему:

 Иди туда, Володя, я буду здесь.

Мороз и ветер усилились. Пропотевшая одежда скоробилась, заледенела, сковала Владимира. Ветер легко пронизывал ее, жгуче упирался в тело. Пройдено 500 метров, осталось столько же. От дыхания и пота борода Вадова обмерзла, покрылась сосульками. Вадов догонял. Владимир не сдавался. Он работал на пределе. Порой не видел снега. От усталости закрыв глаза, механически двигался. Вадов сравнялся.

 Идем, передохнем,  предложил он.

Владимир вполз в кабину самолета с помощью Вадова, да так и остался лежать на полу.

Вадов притащил коробку НЗ, вытащил банку консервов, сок, ломоть хлеба. Достав отвертку, открыл консервы.

 На, подкрепись,  протянул их Владимиру.

 А вы?  заплетающимся языком едва смог выговорить Владимир. Язык распух и не ворочался во рту. Губы тоже распухли, потрескались на морозе. Из них текла кровь. Щеки ввалились. Глаза запали.

 Я поработаю, пока ты ешь.

 Не буду я один есть,  забормотал Владимир.  Не буду.

 Я привычный. В прошлый раз, когда меня сбили, неделю ни крошки не ел. И ничего вытерпел. Ешь быстрей, отдыхай. И работать

Вадов спрятал банку соку в карман.

 Зайду к Жене Покормлю.

Прошло с полчаса. Владимир, опустошив банку и разморившись от еды, тяжело поднялся на ноги. Все тело ломило, ныла каждая косточка, хотелось спать. Но надо идти. Пока шел, почувствовал, как откуда-то сверху, с плеч, окатывает жаром. Расстегнул ворот, еще жарче. «Неужели заболел?» Шатаясь, подошел к Вадову.

 Видишь, каким молодцом стал. И мне легче будет,  улыбнулся Вадов. Владимир попытался улыбнуться в ответ, но вместо улыбки получилась гримаса. Взялся за капот, тот весил тонну, а может, и больше.

Владимира охватила ярость и злость. «Да неужели я такой слабый? Мы сделаем полосу, чего бы это ни стоило. Снег держит нас, мешает вернуться домой Снег  фашист! Он должен быть сметен! И будет сметен!»

Владимир работал с остервенением, ничего не видя, кроме снега. «Снег! Проклятый снег!» Владимир выпрямился. «Всюду, кругом он. Лес куда-то исчез. И его, видно, завалил снег? Странно. Но где берег? Самолет? Что!? Все засыпало снегом!?» Владимир испугался. Как же? Как же они полетят домой? На чем? Как выберутся отсюда? Посмотрел вверх. «Что же это такое? И там снег! Все бело Солнце засыпало!» Опять огляделся. Снег надвигался со всех сторон. Дыхание захватило. Громадный пласт снега падал на него. Сейчас раздавит

 Снег!  в ужасе закричал Владимир и закрыл голову руками. Снег обрушился. Сшиб с ног. В глазах потемнело В ушах что-то жужжало. Муха, что ли? Назойливо, нудно. Иногда затихала. Потом снова жужжала. Жужжание становилось громче, перешло в рокот. Владимир открыл глаза Осмотрелся

Он сидел в самолете рядом с кем это?.. С отцом?..

Владимир помотал головой, словно стряхивая остатки сна. Нет, с Вадовым.

Холодно светятся стрелки и шкалы приборов. За окном темно. По черному полю неба футбольным мячом катилась луна, обрамленная голубоватой каемкой, точно воротником, прыгая из облака в облако. В дыры облаков выскакивали звезды. Самолет рулил. Владимир привстал, уселся в кресле поудобней.

 Очнулся? Как себя чувствуешь?  повернулся к нему Вадов.

 Нормально, голова только гудит.

 Это мотор гудит.

 Ты всю полосу очистил?  спросил Владимир.

 Всю. Сейчас опять взлетаем Хоть бы уж взлететь!

Впереди и вдали что-то горело.

 Что там?  забеспокоился Владимир.

 Это я зажег костер, чтобы ориентироваться  выдерживать направление.

Самолет затрясло. Потом он запрыгал, как телега во время быстрой езды по неровной дороге. И каждый раз в момент отрыва Владимиру нестерпимо хотелось рвануть ручку шасси вверх, без команды Вадова. Оглушительно, со звоном гудел мотор. Все быстрей и быстрей мчится бомбардировщик. 110!.. 120!.. 130!.. 140!.. Ну! Еще 1015 километров.

Упершись ногами в левую педаль, а лопатками в спинку кресла, вытянувшись над сиденьем, Вадов дрожал от напряжения каждым мускулом, каждой клеткой тела.

 Жми левую!  с гримасой боли на лице прохрипел он. 145!.. 150!.. Вот уже скорость достигла почти взлетной! Если сейчас не взлететь, придется взорвать машину, а самим  к партизанам. Сейчас или никогда! Огонь костра на берегу рядом. И вот уж в который раз самолет оторвался ото льда.

 Шасси!  чужим от напряжения голосом скомандовал Вадов и не успел закрыть рот, как самолет вновь повалился вниз.

«Ну вот и все!»  подумал Вадов и сжался в комок. И тут  то ли из-за сильного порыва ветра, то ли из-за своевременно убравшихся шасси  самолет рванулся вверх и, едва не врезавшись в верхушки деревьев, пронесся над ними.

Петр СмычагинВ ДАНЦИГЕ

Бои в Данциге продолжались уже более двух суток. И едва ли кто-нибудь из сражающихся помнил, чем и когда начался этот день, так как понятия о вполне определенных частях суток перемешались: ночью от вспышек орудий, пожаров и осветительных ракет, от бороздивших небо широкими лучами прожекторов было светло, а днем от дыма все тех же пожаров, от взрывов, вздымающих в воздух целые участки мощеных улиц, от пыли и гари было сумрачно.

Конечно, природа исправно делала свое дело: своевременно опустились накануне сумерки, наступила ночь. За ней последовал неминуемый рассвет весеннего дня Но до этого будто никому не было дела. Казалось, бой, дым, гарь кипели здесь вечно и навечно останутся.

Младший лейтенант Батов лежал в воронке внутри двора, недалеко от парапета ограды, где укрывались от огня пулеметчики его взвода. На невысоком каменном парапете совсем недавно стояла решетчатая металлическая ограда. В самом углу двора еще торчало одно звено. На всей остальной части решетка срезана. В некоторых местах она свалилась во двор, а кое-где упала на тротуар.

Почти в упор от дома с противоположной стороны улицы ухали немецкие пушки, но они били в глубину двора и между домами по нашим пушкам, не задевая пехоты. После взрыва тяжелого снаряда создавалось впечатление, что во дворе не осталось ни одной живой души. Но дым рассеивался, оседала пыль, и все продолжалось с таким же жестоким упорством, будто и не было взрыва.

Пулеметчикам Батова и автоматчикам соседней стрелковой роты не давали опомниться немецкие крупнокалиберные пулеметы, установленные в амбразурах дома на противоположной стороне улицы. Оттуда же временами прилетали и рвались с особым треском фаустпатроны.

Пулеметный взвод вел беспрерывный огонь по амбразурам противника, но красноязыкие чудовища гремели и гремели.

Батов повернулся в воронке, оглядел свою шинель. Теперь уже никто не мог бы сказать, что это  шинель новичка, прибывшего на фронт всего несколько дней назад: вся она была в пыли, в земле. Выправил полу шинели и огонь, треск, гром. Фиолетовые и красные перья пламени, перемешанные с дымом и землей, колюче ощетинились острыми концами вверх, образуя страшный букет.

Сзади и несколько в стороне от того места, где лежал Батов, метрах в двадцати стояла трансформаторная будка, за ней работали минометчики

Батов протер глаза. Почувствовал боль в колене. Рядом лежал обломок кирпича. Будка, словно расхохотавшись, ощерила каменную пасть огромной трещиной, сдвинув крышу набекрень. Миномет молчит. Его расчет полностью накрыло тяжелым снарядом. Дым от взрыва косматыми клочьями прятался за крышу дома.

В углу парапета, там, где над ним еще торчала железная решетка, сидел Кривко. Набивая пулеметную ленту, он видел, что в воронку к Батову летели кирпичи, и, согнувшись, побежал туда.

 Назад! На место!  крикнул Батов и замахал на него руками. Тот убедился, что командир жив, и вернулся.

Старший сержант Бобров горячился возле своего пулемета.

 Какого ты черта мажешь!  кричал он наводчику Чадову.  Меться прямо ему в хайло!

Но как ни старался Чадов целиться «прямо в хайло» крупнокалиберного «зверя», тот все метал и метал огонь в их сторону. Тогда Бобров, оттолкнув Чадова, лег на его место и замер. Сбил наводку, начал наводить снова. Он собрал все терпение, подвел мушку прямо под раструб, под огненный язык, нажал спуск Но того, на что надеялся Бобров, не случилось. Адская машина продолжала работать с короткими перерывами. Тогда Бобров снова сбил наводку и повторил все сначала. Дал очередь. Ненавистное пламя, точно в него плеснули водой, погасло.

 Теперь поможем Оспину,  тяжело дыша проговорил Бобров и развернул «максима» на крайнюю слева амбразуру, по которой вели огонь пулеметчики второго расчета.

Но только что погашенное пламя опять высунулось ядовитым языком. Бобров заскрипел зубами. Дернул назад хобот и сам попятился на руках, чтобы развернуться на прежнее место.

 Все равно замолчишь ты у меня, гад!

Бобров приподнялся на локтях и коленях. Разворачивая пулемет, покачнулся, ткнулся подбородком в серьгу на хоботе и, побледнев, оглянулся на ногу.

 Уел, гад!  выругался он и пополз ближе к парапету.

Штанина выше сапога на правой ноге начала буреть от крови. Чуплаков-подносчик подполз к нему, разрезал ножом штанину. Выдернул из кармана перевязочный пакет, разорвал его, наложил на рану.

 Ползти-то можешь, старший сержант?  спросил он.

 Перевязывай!

 А я чего делаю! Поползешь вон там, возле забора. Мимо будки

 Перевязывай, тебе говорят!

Бобров дождался окончания перевязки и, прижимаясь к забору, медленно, чтобы меньше тревожить раненую ногу, пополз в тыл.

Батов согнул ногу в колене  больно. Разогнул, снова согнул. Приподнялся на четвереньки. Сжался в комок и, хромая, во весь рост пустился в угол к Кривко.

 Трассирующие есть?  спросил он, падая под самый парапет.

 Есть. Вон сколько,  указал Кривко на коробки с патронами.  Хоть выбрасывай, куда их

 Я т-тебе выброшу! Через каждые двадцать патронов ставь пять трассирующих, чтобы лучше взять цель.

 Слушаюсь.

Только тут Батов заметил, что орудийный огонь от дома прекратился, зато откуда-то сверху начали падать фаустпатроны.

 Эх, сыпет, так сыпет!  съежившись у парапета, говорил пожилой солдат Крысанов.  От этого не спасешься.

 С верхнего этажа, что ли?  спросил Батов.

 Какой тебе  с верхнего! Мины это!  прокричал Крысанов.  Не видишь, чего рвется? Из-за дома кидает.

Батову неловко стало оттого, что не смог отличить разрывы мин от фаустпатронов. Но этой науки, хоть десять лет просиди в училище  не усвоишь. На переднем крае она дается.

 Вот садит! Вот садит!  кричал от первого расчета Чуплаков.  Кривое бы ружье теперь, да выкурить бы его из-за дома-то.

Артиллеристы перенесли огонь на амбразуры, на окна нижнего этажа, заложенные кирпичом. Работали разные калибры, но ни один снаряд, если он попадал в стену, не пробивал ее, а лопался, как елочная хлопушка. Однако окна открывали мастерски наши артиллеристы: летел кирпич, появлялись зияющие бреши. А из них снова рвался огонь.

Выждав момент, несколько автоматчиков бросились вперед. Они выскочили оттуда, где раньше были ворота, вход во двор, и, добежав до середины улицы, бросили дымовые гранаты: весь дом покрылся будто огромными хлопьями ваты.

 У пулеметов остаться по одному человеку, остальные  за мной!  приказал Батов и перемахнул через парапет.

Когда фашистов закрыло сплошной дымовой завесой и они «ослепли», их пулеметчики открыли бешеный слепой огонь по территории двора. Но было поздно: двор опустел. Наши солдаты успели окружить этот дом-крепость. За Батовым сначала бежала небольшая кучка солдат его взвода. Потом вся левофланговая часть стрелков повернула за ним, обтекая дом слева.