Вскоре капитан Дрыгин предстал перед грозными очами генералакомандира корпуса, солдаты которого подобрали экипаж упавшего «Туполева».
Не знаю, что с вами делать, капитан! говорил генерал тоном, не терпящим возражений. Бросили самолет на произвол судьбы!..
В этот момент раздался телефонный звонок, генерал поднял трубку. Он внимательно слушал, не проронив ни слова. Тон его голоса после телефонного звонка изменился, стал мягче. Ошеломленный событиями последних часов, Дрыгин, однако, этого не ощутил.
Молись богу, капитан! добродушно заговорил генерал. Молись, авось он тебя проститДрыгин совсем опешил и сказал:
Какому богу?
Богу войнынашей артиллерии. Получив приказ уничтожить новый самолет, наши артиллеристы несколькими снарядами превратили твой «Туполев» в щепки, а заодно подбили фашистский танк. Мне только что позвонили, что с его помощью фрицы хотели оттащить Ту-2 к себе, за окопы. Не вышло! А фрицев, что вас преследовали, взяли наши ребята. Рады до смертидавно не могли добыть «языка». Один из фрицев сообщил, что их часть перебрасывают на юг, под Курск.
ВЕРНУЛИСЬ!
Ура! Наши армии не дрогнули перед бронированным кулаком гитлеровцев на Курской дуге. Советские воины сдержали оборону и перешли в мощное наступление. Враг отброшен и бежит. Нашей радости не было предела!
В то славное лето 43-го нам нежданно-негаданно подвалила еще одна радость. Вернулся из фашистского тыла давно пропавший без вести боевой летчик Василий Кокорев. Посмотреть на живого Кокорева сбежались все летчики и механики, находившиеся в ту минуту в казарме. Василия обнимали, мяли, щупали, будто сомневались, цел ли он.
«Фотики» предложили сфотографировать его в кругу однополчан. Василий отнекивался, говорил, что надо бы переодеться, ведь вернулся в полк в чем скитался; последний месяцв рваных бриджах да грязной куртке. Но его не слушали. Усадили вернувшегося «с того света» на стул, окружили со всех сторон. Вспыхнул магний
Потом уже стали подробно расспрашивать, что приключилось с бывалым разведчиком.
Сбили! ответил Василий. Сбили на подходе к Рославлю. Самолет загорелся и стал падать. Я дал сигнал товарищам прыгать. Затем сам выпрыгнул в темноту
Василий Кокорев воевал во второй ночной эскадрилье. Она выполняла ответственные задания командования ВВС. В ходе подготовки мощного летнего наступления на Курской дуге фашисты стремились осуществить скрытно переброску своих войск и техники, пользуясь покровом ночи, и в этот период отличная и безотказная работа разведчиков-ночников могла сыграть исключительно ценную и важную роль для определения оперативных и тактических замыслов противника.
В свою очередь, гитлеровские генералы хорошо понимали, кто может обнаружить их планы нового наступления, и предпринимали все меры, чтобы помешать нашим воздушным разведчикам выполнить поставленную перед ними задачу. Для охоты на русских разведчиков отрядили лучших фашистских летчиков-истребителей, а их самолеты- перехватчики оснастили специальными устройствами. С их помощью можно было легко определить местоположение летящего в сплошной темноте любого самолета. Фашисты разработали особую тактику ночного боя. Обычно сразу действовали два истребителя-перехватчика «Мессершмитт-110». Один из стервятников, приближаясь к цели, освещал ее бортовой фарой, тогда как второй, скрывавшийся в ночной мгле, внезапно открывал огонь.
В то лето вторая эскадрилья несла большие потери. В считанные дни число ее экипажей сократилось почти вдвое. Однако эскадрилья продолжала воевать. Каждый из оставшихся в строю боевых экипажей теперь летал за себя и за невернувшихся товарищей. Стоило это больших усилий воли и нервов, огромной физической нагрузки.
Летчики-ночники летали на тихоходных бомбардировщиках ДБ-Зф, переименованных в Ил-4. Их большой радиус полета позволял летать на разведку по шесть и более часов. Вылетали со своей базы засветло, чтобы достичь линии фронта к моменту наступления темноты.
И в тот злополучный полет Василий Кокорев вылетел заблаговременно. Настроение у экипажа было боевым, приподнятым. Экипаж накануне отметили орденами. Это был их 28-й боевой вылет. К линии фронта подошли точно в расчетное время, но было еще светло. Кокорев решил подождать, когда стемнеет, и стал кружить над позициями своих войск.
В небе не было видно «мессеров», обычно шнырявших в прифронтовой полосе, и Кокорев благополучно ушел за линию фронта. Сначала все шло хорошо. Снизились до высоты 400 метров над шоссе и наблюдали за автоколоннами с вражескими войсками. Затем они поднялись на высоту двух с половиной тысяч метров, с которой обычно делали ночные разведывательные фотосъемки. Им предстояло сфотографировать вражеский аэродром.
В лунную ночь он хорошо был виден издалека. С него взлетали фашистские ночные бомбардировщики. Кокорев ожидал, что на подходе к цели вражеские зенитчики откроют огонь по русскому разведчику. Однако фашисты молчали. Видимо, они не хотели раскрывать свои позиции, которые отлично просматриваются с воздуха ночью во время стрельбы зенитных орудий и пулеметов. Кокореву хотелось отдать штурману приказ потревожить фашистов, сбросив одну-другую фугаску: к этому приему часто прибегали разведчики-ночники, когда получали задание вскрыть противовоздушную оборону врага. У фашистов сдавали нервы, они открывали огонь из всех точек, обозначая себя. Однако на этот раз у Кокорева было другое заданиесфотографировать вражескую технику на аэродроме.
Нервы были напряжены. От летчика-ночника требовалось филигранное искусство пилотирования, от штурманаточный расчет. Заранее надо было сбросить фотоавиабомбу, затем подождать секунд двадцать, пока она не взорвется и не осветит на мгновение объект съемки, и строго выдержать боевой курс. Все это занимало в общей сложности не более трех минут. Но это были минуты концентрации всей воли и всех способностей членов боевого экипажа! Во время ночной фоторазведки многое зависело от степени освещенности объекта лучами сброшенной фотоавиабомбы. Легкий крени на снимке получалось темное пятно.
В остальном же боевая работа ночников и разведчиков, действовавших днем, мало чем отличалась. И тех и других в небе подстерегала опасность, и тех и других одинаково встречали свинцом вражеские зенитки и истребители. Во время воздушного боя днем разведчики успевали разглядеть, сколько «мессеров» участвовало в атаке, куда пришлась их пулеметная очередь. Ночники часто становились жертвами внезапных атак фашистских стервятников, не могли даже огрызнуться ответной очередью из пулеметов.
Так случилось и с экипажем Кокорева. Все произошло в считаные секунды. Вспыхнул левый мотор. От него потянулся белый предательский шлейф дыма горящего моторного масла. Кокорев отдал команду экипажу покинуть самолет на парашютах, а сам рассчитывал посадить раненую машину.
Первым выпрыгнул стрелок, вторым штурман, третьим стрелок- радист. Командир наказывал им всем, приземлившись, собраться вместе и группой пробиваться к партизанам либо через линию фронта. Не получилось. «Где же товарищи?» думал Василий, когда благополучно опустился на парашюте и один направился в сторону леса.
Василию везло. Три дня он блуждал во вражеском тылу и не наскочил на полицаев. Заметив шагавшую по дороге женщину с хлебом и молоком, он попытался разузнать у нее про партизан. Женщина отдала ему все продукты. Наконец, он повстречал пастуха-партизана и попал в отряд Рогнединской партизанской бригады, воевавшей на Брянщине.
Как полагалось, ему устроили проверку. Василий вылетел с орденом на гимнастерке, с удостоверением личности и партбилетом. Партизан, однако, смутило то, что у летчика, кроме советского пистолета, имелся немецкий автомат «шмайсер» и фашистская пилотка. Кокорев объяснил, что во время блуждания по лесу заметил фашистского солдата, собиравшего в кустах малину. Солдат, жадно глотая ягоду за ягодой, двигался по направлению к летчику, прятавшемуся в кустах. Василий взвел курок, поднял пистолет и в упор выстрелил. Солдат упал. Сняв с убитого автомат и пилотку, летчик поспешил углубиться в лесную чащобу.
Это был первый фашистский гад, что ты убил? спросил Василия командир партизанского отряда.
Наверное, первыйответил летчик.
Как понимать «наверное»? Ты что же, столько лет воюешь и убил лишь одного фашистского зверя?
Трудно сказать, сколько убил. Приходилось бомбить фашистов с воздуха, и не однажды. Штурмовал фашистские автоколонны. Но так, чтобы убивать в упор, раньше не приходилось
А настоящую проверку Василий прошел во время партизанского рейда по тылам фашистов. Партизаны вели «рельсовую» войну, взрывали железные дороги, по которым враг перевозил войска и боеприпасы. Десять дней Кокорев таскал на спине в мешках взрывчатку, а порой и продовольствие. Когда израсходовали весь тол, стали устраивать на дорогах завалы. Пришлось однажды пережить неприятные минуты при встрече со смертельной опасностью. Отряд форсировал речку и попал под обстрел. К счастью, никто не пострадал. Вскоре они соединились с бригадой. Это случилось в славный день, когда Москва салютовала советским воинам, освободившим Орел и Белгород. Кокорев радовался вместе со всеми большой и трудной победе. Он думал, что в ней есть частичка боевых заслуг и его ночной разведывательной эскадрильи.
Летчику поручили новое партизанское задание. «Это по вашей части!» сказал командир отряда. Василия назначили помощником коменданта партизанского тайного аэродрома. В его задачу входило разводить по ночам костры, по которым прилетавшие с Большой земли летчики определяли место посадки, а в случае налета вражеской авиации быстро их тушить. Кокореву выделили помощников. И надо же такому случиться, что среди помощников он встретил однополчанина. Им был стрелок-радист ночной эскадрильи Виктор Крохин. Он летал в другом боевом экипаже, был сбит примерно в том же районе, спустился на парашюте и оказался среди партизан. Конечно же, крепко обнялись, расцеловались. Почти месяц воздушные разведчики находились в партизанской бригаде, воевали в Брянских лесах, а затем их переправили на самолетах в родной полк. Если бы все пропавшие без вести разведчики оказались такими же удачливыми, как Кокорев и Крохин! К сожалению, большинство из них либо погибли вместе с подбитыми самолетами, либо попадали в плен.
Другой экипаж, в котором находился стрелок-радист ночной эскадрильи Саша Тюрин, был сбит на пятом вылете на разведку. Это случилось за два месяца до возвращения Кокорева. Разведчики глубокой ночью появились над объектом разведкижелезнодорожным узлом города Орши. В небе, казалось, ничто не предвещало опасности, и Тюрин даже не заметил, как тихоходный Ил-4 был атакован «мессером».
КАКОВО БЫТЬ ПЛЕННЫМ
Тюрину с трудом удалось выпрыгнуть из потерявшего управление самолета и спастись на парашюте. Он спрятался в ржаном поле, но был выловлен полицаями. Изрядно избитый, он был заточен в смоленском концлагере, где встретил всех членов своего экипажакомандира Жувака, штурмана Жебко, стрелка-радиста Косых, так же как он, пленных.
Шел 1974 год. Я собирал материалы для книги, свидетельства однополчан. Получил письмо от Александра Тюрина. Он писал:
«Жувак, Жебко, Косых также были выловлены полицаями. Восемь дней мы провели в смоленском лагере. Сговаривались и строили планы побега. Нащупывали связи. Но тщетно. Потом оказались в большом лагере города Лодзи. Проходя там однажды мимо карантинного барака, я услышал несущийся сверху приглушенный зов: "Тюрин! Тюрин!". Обернувшись, увидел сверху забора знакомое лицо однополчанина летчика Варламова. Наступали сумерки. Коротко поговорили. Я рассказал о последних новостях из жизни полка, о товарищах. Он в числе «доходяг» чистил картошку. Он сообщил, что в лагере находится его штурман Кудеяров, не вернувшийся с задания вместе с ним в марте 43-го. Больше я Варламова не видел. А с Кудеяровым встретился и переговорил накоротке. Конечно, вспомнилась жизнь в родном полку, боевые полеты. Хорошие, добрые воспоминания остались у меня о летчике, веселом и мужественном Александре Барабанове, об Анатолии Попове, о комэске Дмитриеве, о ребятах из фотоотделения. С ними я дружил, так как вместе окончили одно военное училище. Помню всех по именам.
Для молодых поколений наших дней те годы стали историей. Школьники и студенты за осведомленность о тех лихих событиях получают оценку по пятибалльной системе. Для нас этодни нашей молодости. Для некоторых дни трагедий. В концлагерях нас звали не иначе как "Эй, Иван!", кричали на нас, понукали как лошадей. Пиками проверяли землю перед бараками, ища подкопы.
После освобождения из плена 16 апреля 1945 года я считаю этот день вторым днем моего рождения. В июне нас передали советским войскам. Прошел не совсем приятную проверку. Мариновали полгода в одном из лагерей оккупированной Германии. После проверки снова призвали в армию. Звание у меня было не высокоестарший сержант. Тем не менее о нем никто не упоминал. Я стал как бы рядовым. Отслужил полгода и был демобилизован».
Вторая ночная эскадрилья активно работала накануне и в ходе сражений на Курской дуге. Примерно в ту же пору и в том же районе был сбит экипаж Василия Кокорева. Уже рассказывалось, что командир спасся на парашюте. Встретил партизан. Остальные члены экипажа пропали без вести.
Вскоре после окончания войны, в июне 45-го, в полк пришло письмо от стрелка-радиста Леонида Кондратенко, входившего в экипаж Кокорева. Леонид писал командиру полка, что жив и здоров. Был в плену, описал все невзгоды, которые пережил и пленный Саша Тюрин. Из плена был освобожден американцами, передан в фильтрационный лагерь и после проверки демобилизован.
Леонид Кондратенко, ленинградец, окончил железнодорожный институт, почетный железнодорожник, ценный специалист по управлению железными дорогами. Со своим командиром Кокоревым встретился в праздничные дни в Шаталово. Регулярно переписывались. Кстати, на праздниках в полку видели капитанов Жебко и Жувака. Они работали в Аэрофлоте. Живым вернулся из плена и летчик-ночник Арон Зенгин. Пройдя проверку, Зенгин стал работать в управлении гражданской авиации.
Но вернемся к письму стрелка-радиста Кондратенко. Леонид писал, что выпрыгнул из горящего «ила» после команды командира, когда зажглись сигнальные огникрасный, зеленый и белый, означавшие команду: «Прыгать!»
Прочитав эти строки, комполка Тюрин приказал срочно вызвать к нему Кокорева и пригласить на беседу комиссара полка Настоящего.
Читай и радуйся, сказал Тюрин вошедшему Кокореву, хмурому в ожидании беды. Это письмо реабилитирует тебя.
На просьбу летчика передать ему письмо стрелка-радиста Тюрин ответил согласием, но сказал, что сначала прикажет сделать фотокопию письма. Дело в том, что прошло уже около двух лет с того драматического момента, когда Кокорев вернулся из партизанского лагеря, а за ним тянулся «хвост». Как-никак, он был на оккупированной территории, выпрыгнул с парашютом, оставив на произвол судьбы троих членов экипажа: штурмана Безносова, стрелка-радиста Кондратенко, воздушного стрелка Фомина. В авиации, как на море: капитан корабля, пусть и воздушного, в случае беды покидает его последним.
Командир партизанского отряда вручил Кокореву справку партизана. Тюрин прислал за ним свой «небесный тихоход», и тот доставил его на Большую землю. Василию Кокореву поверили, повысили в должности до командира эскадрильи. Вручили орден, которым он был награжден до злополучного полета в тыл к немцам.
И вот кончилась война, а Василий Кокорев, прославленный летчик и партизан, оказался не очень везучим. Существовала инструкция, что побывавшим на оккупированной территории запрещалось занимать высшие командные должности. Нашлись добрые люди, подсказали Василию поступить в академию заочно. Так и сделал. Окончил Военно-воздушную академию и Академию Генерального штаба, служил в Генштабе. Со временем получил звание генерал-майора авиации.
Но дорога наверх не была усыпана розами. Напротив, пришлось ходить по шипам. Уже в преклонном возрасте, на рубеже нового века Василий Григорьевич рассказывал мне о своих переживаниях. Он подсчитал, что раз девять писал объяснительные записки дотошным «особистам». Писал одно и то же: когда и как был сбит ночью на подходе к Рославлю, как приказал экипажу покинуть горящий самолет, как почувствовал, что из нижней кабины штурмана потянуло дымом. Это означало, что штурман открыл свой люк и выпрыгнул. Как после блужданий по лесу встретил партизан.